Запах мясного встретил меня на пороге. Шилов сидел за столом. Перед ним стояла тарелка с горячими щами. Вторая - на противоположной стороне стола, два свежих ярушника по северному обычаю лежали неразрезанными. Рядом - бутылка с гранеными стаканами, наполненными до краев вином.
- Садись, Саша. Я тебя давно поджидаю.
Я вымыл руки и присел к столу:
- Неужто успел сварить?
- Да нет же, - пояснил Шилов. - В печке стояли.
Не успели мы взяться за ложки, как у калитки
показалась Татьяна Федоровна. Выглянув в окно, Шилов опустил поднятый стакан.
- Пришли, - прошептал Шилов и с волнением прилип к косяку окна. - Не показывайся, Саша. Посмотрим, что они будут делать.
Открыв калитку, Татьяна Федоровна сбросила с плеча вязанку травы и присела на ней передохнуть. То же самое сделала и Валентина. С минуту она просидела на свежей траве, потом развязала узел, вытянула из-под ноши веревку, подошла к крыльцу и, задержав взгляд на двери, в испуге пошатнулась, с тревогой взглянув на мать:
- Ты дверь запирала?
- Как же. Валюшенька, как же… Запирала, милая, запирала…
- Замка нет.
- Господи? - перекрестилась Татьяна Федоровна и на цыпочках подбежала к крыльцу. - Обчистили нас, дитятко, ворюги. Начисто обчистили.
Сердце ее загорелось решимостью постоять за свое добро до последнего. Открыв наружную дверь, она прошмыгнула в сени и ухом припала к дверной створке. Прислушалась. Из горницы доносился сдержанный шепот "грабителей". Приготовив топор, она распахнула дверь и остолбенела. Перед нею стоял сын…
Увидев мать с топором в руках. Шилов понял, что его самовольное вторжение в дом и шутка над матерью могли кончиться для него плачевно, если б он вышел в сени до того, как распахнулась дверь, случилось бы непоправимое… Татьяна Федоровна впотьмах могла бы его зарубить.
- С нами крестная сила! - вскрикнула она, узнав сына, и бросилась ему в объятья: - Мишенька! Сыночек. Вернулся, - и залилась слезами.
Пока она лобызала сына, я испытывал какое-то неудобство. Валентине хотелось тоже первой обнять брата. Но я протянул ей руку и начал засыпать приятными для девушки любезностями:
- Здравствуй, Валентина! Какая ты большая да красивая. Хоть замуж отдавай. И не за простого смертного - за героя. Смущенная Валентина губами коснулась моей щеки и покраснела.
- Хватит! - вырывался Шилов. - Задавишь. Ты бы хоть с Сашей поздоровалась.
Валентина обняла брата. Татьяна Федоровна повернулась ко мне:
- С приездом. Сашенька. Золотой мой мальчик. Надолго ли?
- На полгода. Татьяна Федоровна.
- Слава тебе, господи! Хоть отдохнете.
Только что сели за стол, как кто-то постучал в дверь. Я встал из-за стола и сделал шаг навстречу новому гостю.
Вошла Светлана, ставшая за этот год настоящей красавицей. Белое платье, слабый румянец на лице придавали ей невыразимую прелесть. Увидев меня, она растерялась и в нерешительности остановилась передо мной.
- Саша, ты? - с радостным изумлением прошептала она, не зная, что ей делать в присутствии Татьяны Федоровны, которая давно считала ее своей невесткой и ревниво оберегала от прикосновения чужих парней.
Я не трогался с места, ожидая, что предпримет Светлана. Наконец, она первая протянула мне маленькую ручку и уткнулась лицом в грудь. Шилов вышел из-за стола. Светлана подала ему руку и, взглянув на меня, окончательно растерялась.
- С приездом. Миша.
- Светланушка, дитятко, - забегала Татьяна Федоровна. - Садись с нами за стол да выпьем за наших защитников.
Светлану посадили рядом с Шиловым. Напротив оказался я. Светлана смотрела на меня и редко поворачивала голову к Шилову. Татьяна Федоровна вынесла из голбца бутылку водки, припасенную для этого счастливого дня.
- Ну, деточки, - сказала расщедрившаяся хозяйка, подымем чарочки, чтобы нашим солдатикам не довелось боле проливать кровушку да мыкаться по чужой сторонушке под германскими пулями.
Выпили. Татьяна Федоровна понюхала хлебную корочку. Шилов поморщился.
- А сейчас, - продолжала она, поглядывая на сына, - поведайте мне, старой и глупой женщине, где вы были и что делали…
- Отчитайся перед матерью, Миша, - подмигнул я Светлане. И Шилов начал рассказывать о том, что уже известно о его пребывании в дивизионе майора Королева и в партизанском отряде Яна Францевича. Когда он затруднялся что-то припомнить, я приходил на помощь
Потчуя гостей. Татьяна Федоровна не пропускала ни единого словечка сына. Охала, громко сморкалась в передник и временами крестилась. На протяжении часа она дважды подбегала ко мне и целовала в лоб за то, что я отыскал на поле боя ее сына и трое суток тащил на себе к партизанам.
- Как же ты, Сашенька, смог дотащить такую тяжесть?
- Смог, Татьяна Федоровна. Не бросать же человека на гибель.
Татьяна Федоровна стала на колени перед образами и, призывая в свидетели богородицу, клятвенно заверила:
- Пока жива, вечно буду перед тобой в долгу, Сашенька.
Говоря об отряде, Шилов особо выделял мои диверсии
на железной дороге. Рассказывал о разведке, о Сысоеве и, наконец, о моем участии в Житковической операции. Три пары женских глаз по-разному ощупывали нас с Шиловым.
- Мне кажется, - вмешалась Светлана, - тебя, Саша, должны были наградить каким-то высшим орденом.
- Его и так наградили "Красным Знаменем", - сообщил Шилов. - Только орден еще не пришел в военкомат.
Молчавшая до этого Валентина заерзала на стуле:
- А как они узнают, что Саша здесь?
- Узнают, - ответил Шилов. - Комиссар записал адрес военкомата.
- А тебе, Мишенька, так ничевошеньки и не дали, - подосадовала мать. Бог с ними. Остался живым - вот награда почище той железки.
- Не расстраивайтесь, Татьяна Федоровна, - сказал я. - На счету Миши восемь подбитых танков. И если его не наградили, так просто не успели.
- Нет, - возразил Шилов. - Меня не любил командир. Я был ранен и ничего не делал в партизанском отряде. Только сводки принимал по радио из Москвы.
При Светлане Шилов умолчал об отрядном лазарете, где писалась далеко не безобидная страничка его биографии, связанная с именем Зоей. Я наивно полагал, что Зося отняла у него моральное право волочиться за Светланой. Ан нет Шилов по-прежнему тянулся к Светлане. Это в какой-то мере задевало мое самолюбие. Кроме того, я почувствовал неловкость от притязаний матери и сына на правительственные награды и, попросив ключ от своего дома, хотел было уйти, как вдруг поднялась из-за стола Светлана и поспешно стала прощаться с Татьяной Федоровной.
- Что так скоро, Светланушка? Нисколечко и не посидела.
- Спасибо, Татьяна Федоровна У меня дома - дела, - сказала Светлана увидев, что Шилов трогается с места, чтобы ее проводить, подошла ко мне: - Саша, проводи меня, пожалуйста.
Мы ушли в Губино. Вернувшись в хутор, я нащупал в кармане ключ и зашел в свой дом. Что-то оборвалось в моей груди, когда я переступил родной порог. Вместо привычного уюта, созданного заботливыми руками отца, я увидел придвинутые к столу знакомые предметы домашнего обихода, покрывшиеся толстым слоем пыли. Постель была перевернута и скомкана. Чайная посуда из шкафа исчезла. Тарелки разбросаны по полкам и тоже покрылись пылью. Позеленевший самовар стоял у печки. Я заглянул во все углы дома и остановился у сундука с одеждой. Замочная скважина исцарапана гвоздем. Кто-то открывал замок. Я отыскал ключ. Скрипнула крышка и отворилась. Из сундука потянуло нафталином. Достал костюм, хромовые сапоги, белье, рубашку с галстуком и опустил крышку. Но вспомнил об отцовской шкатулке, которой никогда не открывал и не знал, что в ней хранилось, стал рыться в сундуке и нашел небольшой ящик, обтянутый красным бархатом. Заглянул в тайничок отца и разочаровался. В шкатулке лежали деньги и два письма. Одно мне было знакомо. Я писал его отцу по прибытии на Западный фронт. Другое - записка отца. Развернул записку - и в комнате загудел глуховатый голос отца:
Саша!
Ухожу на фронт. Иначе не могу. Совесть гонит. Надеюсь, ты прочитаешь мое письмо не позже, как летом этого года. Оставил Татьяне двадцать пудов картошки, чтоб для тебя засадила огород. Пей молоко - две наших козы тоже у нее. Денег не жалей, но Татьяне не давай. У тебя все свое. Будь счастлив, Саша.
Твой отец В. Ершов. 14.04.42 г.
На крыльце послышались шаги. Я закрыл сундук и спрятал ключ. Не хотелось, чтобы посторонние видели шкатулку отца… Вошел Шилов:
- Где ты, Саша, пропадаешь? Валентина баню топит.
- Я уже видел дым и приготовил белье.
Мы вместе вышли на крыльцо. Поспела баня. Лежа на полке и нахлестываясь березовым веником, Шилов спросил:
- Ты ничего не говорил Светлане о Зосе?
- Сам должен сказать. Я на такие вещи не способен.
Видимо, у них состоялся неприятный семейный разговор о Зосе. Но мой ответ пришелся Шилову по душе. Он понял, что Светлана никогда не услышит от меня этого имени, и успокоился, а мне становилось тошно от закулисных проделок Шилова…
- Саша? Что это у вас - ревность? - неожиданно спросил Невзоров, вглядываясь в подпухшие от бессонницы глаза Ершова.
- Не знаю, товарищ старший лейтенант. Все может быть.
- Мне кажется, ревность, - продолжал Невзоров. - Только напрасно вы обвиняете Шилова в преследовании вашей невесты. Не спорю. Может, он и любил Светлану, но жениться на ней не допускал даже в мысли.
- Почему?
- Потому что женитьба - помеха дезертирству. Кроме Татьяны Федоровны с ее животной любовью к своему дитяти, ни одна порядочная женщина, в том числе и Светлана, не согласится принести себя в жертву мужу-дезертиру, чтобы вечно кормить его и прятать в подвал от чужих людей. Она не примет такого мужа. Уйдет от него и сама же донесет властям. Это понимал Шилов.
- Тогда… зачем ему понадобилось волочиться за Светланой и скрывать от нее свои любовные связи с Зосей?
Невзоров усмехнулся, снисходительно покачав головой. Поднялся со стула, молча подошел к Ершову и по-дружески положил ему на плечо руку:
- Для отвода глаз, Саша… Шилов уже тогда готовил почву для бегства, чтобы обеспечить безопасность будущего подпольного существования. Это не так уж трудно понять… Скажу больше. Рано вы, Саша, начали оберегать Светлану от посягательств Шилова. Может случиться так, что Светлана не станет и вашей женой, если вы будете пренебрегать моими советами.
От последней мысли, высказанной Невзоровым, Ершова передернуло. "Что это - угроза или в самом деле - дружеский совет?" - мысленно взвешивал Ершов. Ему очень хотелось узнать, на что намекает следователь, и он тут же спросил Невзорова:
- Какими советами?
- Позже скажу, Саша. Следствие не закончено. А сейчас - продолжайте.
Ершов в растерянности дернул плечом и окончательно смутился. На лице его выступили багровые пятна. Веки отяжелели. Глаза померкли. Над ресницами правого глазного яблока запрыгала маленькая жилочка, как при нервном потрясении. Он опустил голову и с минуту молчал.
- Хорошо, товарищ старший лейтенант, будем продолжать, - еле выдавил из гортани Ершов, забыв в это мгновение, на чем он, собственно, остановился.
- Вы говорили о бане, - напомнил Невзоров, прочитав в глазах своего следственного крайнее замешательство…
- Да… О бане… Это точно… Мы вышли из бани, - сказал наконец Ершов припоминая ход дальнейших событий этого дня. - Распарившись, я присел на ступеньку крыльца охладиться. С пастбища возвращались козы.
Внучка той черной козы, которую прирезал отец, подошла к крыльцу, выкатила на меня зеленые глаза, фыркнула, подошла поближе и вежливо почесалась о мои колени:
- Ме-э-э-э…
Узнал и я отцовскую кормилицу. Но участь ее была решена. В тот же вечер новая хозяйка… зарезала ее, чтобы поддержать нас свеженьким мяском. Татьяна Федоровна распоряжалась своей и чужой живностью, как и чужими огородами. Она была убеждена, что я не знаю о ее огородных и козьих делах, потому что отец, уезжая на фронт, хотел оставить письмо, да так и не оставил. Ей и невдомек, что письмо он спрятал в красную шкатулку, опасаясь, что Татьяна Федоровна в погоне за наживой упечет письмо и не передаст мне. Но я не хотел вмешиваться в ее хозяйственные дела и решил молчать.
На третий день мы съездили в город. Получили новые военные билеты, пенсионные книжки, зашли в паспортный стол и заполнили форму N 1 для получения временных удостоверений. Когда приехали домой, нас ожидал Николай Петрович Сидельников, отец Светланы, оставшийся в должности старшего механика опытной станции вместо моего отца.
- Рад вас видеть, - сказал он, пожимая нам руки, - С возвращением!
- Спасибо, Николай Петрович.
- Пришел вас сватать на работу. На носу уборочная, а техника не готова. Некому заниматься ремонтом. Два инвалида-фронтовика - и все. Что с них возьмешь? Помогите, ребята. Очень прошу.
- Ладно, Николай Петрович. Завтра получим паспорта - и на работу.
- Спасибо. Договорились, - протянул руку Сидельников и ушел.
Работали мы по двенадцать часов, не считаясь со временем, и приходили домой усталые, но технику подготовили к жатве. С началом страды Николай Петрович выделил нас в особую группу текущего ремонта. Обветшалая техника не выдерживала большой нагрузки и часто ломалась. Приходилось нам бегать по полям опытной станции и устранять неполадки на месте.
Двадцать третьего августа, в воскресенье, мы получили выходной и с утра никуда не отлучались из дому. Вымылись в бане. Шилов перестал хромать и клюшку закинул в голбец. Я принес гармошку, вышел на крыльцо и стал разучивать песни, рожденные войной. Шилов попросил сыграть "Барыню" и пустился в пляс. Татьяна Федоровна, затаив дыхание, наблюдала за его пляской и радовалась выздоровлению сына. Во двор вышла Валентина, нарядная, в праздничном платье:
- Сашенька! Пожалуйста, танго.
Я заиграл танго, и Валентина начала медленно кружиться с братом, ловко изгибаясь под его огрубевшей рукой. У калитки показался почтальон. Я перестал играть, недовольная Валентина покосилась на почтальона.
- Ершов Александр Власович здесь проживает?
- Здесь.
- Вам письмо.
- От дяди Власа? - спросила Валентина, заглядывая почтальону в сумку.
Почтальон не ответил. Отдал письмо и тихо побрел к калитке. Страшным холодом повеяло на меня, когда я взглянул на конверт с проштампованным синей мастикой номером полевой почты. Это было письмо воинской части. Я разорвал конверт. На глазах навернулись слезы. Затуманенный взгляд поймал на четвертушке печатного листка леденящие сердце слова: "пал за советскую родину"… Отец погиб у Сталинграда семнадцатого июля. Я уперся подбородком в гармонь и беззвучно зарыдал… Я любил своего отца, очень любил и не мог представить, что его уже нет в живых.
Заметив, что молодежь притихла, скорбно понурив головы. Татьяна Федоровна, стоявшая на крыльце, вытянула шею и склонилась надо мной:
- Что, Сашенька, случилось?
- Не приставай к человеку, - прицыкнул на нее Шилов и шепнул на ухо: - Похоронка пришла… Власа убили…
- Власа? - оторопела Татьяна Федоровна и, всплеснув руками, заголосила: - Я ль ему не говорила: образумься. Влас. Не ходи на фронт. Ты же на броне. Куда там. И ухом не повел. Вот тебе и…
Я не знал, куда мне деваться. Весь день передо мной стоял отец: то строгий и добрый, то веселый и грустный… Я даже слышал его слова: "Защищай Родину с достоинством. Она у нас одна". Эти слова я всегда вспоминал, когда приходилось трудно. Они мне придавали силу.
Вечером я решил написать заявление и ехать на фронт. Тянуло туда, поближе к отцу. Сказал об этом за ужином. Шиловы принялись меня отговаривать. Пугали, что я могу повторить судьбу отца.
- Что ты, Сашенька? Господь с тобой. Опомнись, - говорила Татьяна Федоровна. - Хватит одного Власа. Пускай другие повоюют. Неровен час - и головушку сложить не долго.
Я стоял на своем, пока Шилов наконец не сказал:
- Тебя не возьмут. Инвалид. Ходишь - задыхаешься, а лезешь на фронт.
- Могут, конечно, не взять, - согласился я с Шиловым, но заявление военкому послал по почте и через неделю получил отказ.
- Саша! Когда вам вручили орден? - записывая что-то, спросил Невзоров.
- В середине сентября, когда уборочная подходила к концу и мы с Шиловым пересели на трактора по свежей стерне поднимать зябь. Я считал, что меня вызывают на перекомиссию, чтобы отправить на фронт, так как в повестке указано - иметь при себе документы.
С полевой сумкой я вышел на большак. У дома Сидельниковых в окне увидел Светлану. Взгляды наши встретились. Светлана выбежала на крыльцо:
- Минуточку, Саша? Я тоже в город.
Я взглянул на часы и стал ожидать ее у калитки. Вышла Светлана:
- Ты куда, Саша?
- В военкомат.
- А я в райЗО. Поедем вместе.
Мы спустились к реке, где на приколе стояли катера. Щукин издали узнал нас и пригласил на свой катер.
- Как поживает наш фронтовой герой?
- Как все, Иван Иванович.
- Это правда, что треплют про отца?
- Правда.
- Надо же. Какой человек погиб! - помрачнев, снял картуз Щукин и после недолгого молчания спросил: - А как поживает Николай Петрович?
- Спасибо, - ответила Светлана. - Тоже на фронт собирается. Все пугает нас с мамой. Второе заявление подал в райком.
- Ну что ж, - одобрил Иван Иванович, - так оно должно и быть. Хорошего человека не надо гнать на фронт. Он сам пойдет.
Я знал, что у Щукина был сын Александр, мой тезка, и спросил о сыне.
- Мой сын - зенитчик. Стоит на охране московского неба.
Заглушив мотор ниже пригородного дебаркадера, Иван Иванович предложил нам услуги и на обратный путь, но попросил не задерживаться в городе, потому что катера отчаливают ровно в двенадцать.
К двенадцати мы были уже на пристани. Щукин встретил нас у трапа:
- Рассказывайте, молодые люди, где побывали, что видели?
Во избежание докучных расспросов я приложил палец к губам и предупредил Светлану ничего не говорить о военкомате, а сам присел к ней у рубки на реечном диванчике:
- Весь город обошли, Иван Иванович. Устали.
Светлана, отрицательно покачав головой в знак несогласия со мной, улыбнулась и, глядя на Щукина, тоненьким голоском пропела:
- Неправда. Он скромничает. Были в военкомате. Саша орден получил.
- Ах, вот оно что! - подбежал ко мне Щукин и стал трепать обе руки. - С тебя, значит, причитается. А ну - показывай, герой, - и сам откинул борт пиджака. - Ты смотри, Знамя подхватил! Молодец!
- Саша! А как же Шиловы отнеслись к вашей награде? - снова спросил Невзоров, придвинув к Ершову пачку папирос.
- Спасибо. Я редко курю, - отказался Ершов. - Поздравляли. Но поздравляли все по-разному. Шилов с кисловатой улыбкой с минуту тряс мне руку. Татьяна Федоровна поклонилась мне и пустила слезу. И только одна Валентина поздравила меня без притворства, от души.
В тот же вечер прибежал еще один поздравитель - прицепщик Шилова Лучинский. Он долго стучался в дверь и, когда зашел в избу, вежливо поздоровался, поклонился хозяйке и пожал мне руку:
- Поздравляю, товарищ сержант.