Возможность добыть обвинительное доказательство опытным путем внезапно оборвалась. Осталась одна, менее вероятная - поднять деда Евсея со дна реки. Обеспокоенный неудачным началом следствия Невзоров в растерянности взглянул на вахтершу, как будто просил у нее совета, как ему быть.
- А как с Меньшениным - вызывать? - спросила Авдотья Никандровна, снимая трубку телефона.
- Теперь уж нет смысла, - ответил Невзоров и стал прощаться, благодаря вахтершу за откровенный разговор.
- Наведаюсь в другой раз.
- А вы, товарищ старший лейтенант, не падайте духом,
- еще раз обратила на себя внимание следователя словоохотливая Авдотья. - Мы с Сережей в тот же день спускали лодку на воду с плотов и можем подписаться.
- Ну и как? - заинтересовался Невзоров. - Где лодка пристала?
- Там же. Малость подальше от берега. Вода после дождя прибыла.
- Спасибо, но ваш опыт не имеет юридической силы.
- Это почему же не имеет? - возмутилась вахтерша.
- Хорошая вы женщина, Авдотья Никандровна, - сказал Невзоров уже с предзаводской площадки, - но, к сожалению, трибунал проверяет данные органов дознания и следствия. А ваш опыт может быть учтен как свидетельское показание - не больше.
Авдотья пожала плечами. "Умный человек, - подумала она, провожая длительным взглядом странного следователя,
- да шибко неловкой в догадке".
Возвращаясь с завода, старший лейтенант, несмотря на провал затеи с лодкой, не считал, что шансы на изыскание материалов для возбуждения уголовного дела против Шилова равны нулю. Беседа с вахтершей укрепила в нем слабую надежду на успех. Невзоров верил еще в счастливую случайность, что невод поднимет со дна реки деда Евсея, который, несомненно, даст следствию право беспрепятственного поиска Шилова на его родине.
С этой мыслью Невзоров появился на пороге кабинета военного прокурора. Увидев "новенького", как сослуживцы успели уже окрестить Невзорова, прокурор, напоминавший своим телосложением штангиста тяжелого веса, указал ему на стул и не замедлил спросить о состоянии поисковой работы по материалам дознания, поступившим от полковника Александрова пять дней тому назад.
Старший лейтенант сообщил о ходе подготовки к следствию, об изучении материалов дознания, о встрече с вахтершей судостроительного завода Хабаровой и хотел приступить к главному, как вдруг прокурор, думавший о чем-то другом, встал со стула, отодвинул какие-то бумаги и сказал Невзорову:
- Ну и что?
- Я твердо убежден, - решительно заявил Невзоров, - что ночное ЧП не случайность, связанная с болезнью Шилова, якобы утонувшего в грозу, а заранее подготовленное и четко спланированное дезертирство, с вынужденным убийством рыбака Евсея с целью замести следы. Здесь и тактические занятия, и ночь, и гроза, и река играли определенную роль…
- О-о, да вы, я вижу, поэт, - остановил его прокурор.
- Покороче, старший лейтенант, и не забывайте, что вам поручено делать… Одним словом на что вы намекаете в своих длинных рассуждениях?
- Прошу возбудить уголовное дело против бывшего курсанта Шилова и выписать ордер на его арест.
- Вот когда генеральный прокурор даст мне предписание выдавать ордера на арест утопленников, получите… А пока…
- Причем здесь утопленники? - возразил Невзоров, - Шилов не утонул.
- Но и не дезертировал, как вам кажется, - с ядовитой усмешкой сказал прокурор и состроил на лице с тройным подбородком такую брезгливую мину, что Невзоров, сам того не желая, поморщился и отвернулся - Где ваши доказательства в пользу дезертирства?
- Будут.
- Тогда и санкция будет… А вообще-то кто вам дал право заниматься Шиловым? Ваш подследственный - Ершов. Знайте свое дело, старший лейтенант. Все с вами. Я вас больше не задерживаю. До свидания.
- Хорошо. Будем заниматься Ершовым.
- Вот и прекрасно.
Невзоров вышел из кабинета с таким ощущением, будто в него запустили тухлым яйцом, и на мгновение закрыл глаза. Потом открыл и оглянулся на двойную дверь, не швыряют ли вдогонку второе яйцо, но прочитал на черном стекле в бронзовом оформлении - "Капитан юстиции М.Н.Вакуленко".
Предстояла еще одна небесполезная прогулка к начальнику училища, у которого, насколько известно старшему лейтенанту, в отношениях с людьми всегда побеждало разумное начало. Он подкупал собеседника не только скромностью и силой человеческого такта, но и силой своего авторитета. К тому же полковник Александров заинтересован в успешном проведении следствия, так что в приеме не откажет.
Разумеется, Невзоров рассчитывал на большее. Он хотел воспользоваться авторитетом полковника, чтобы уговорить прокурора возбудить уголовное дело против Шилова. Вакуленко уважал высокие чины и всегда находил общий язык со старшими по званию.
После обеда Невзоров подошел к главному корпусу училища. Дневальный доложил о прибытии следователя по делу Ершова, и полковник вышел навстречу.
- Можете не применять уставной субординации, - сказал полковник, протягивая старшему лейтенанту руку, когда тот сделал от головного убора рывок. Рад вас видеть. Садитесь.
- Ну-с, как ваши дела? - спросил полковник, усаживаясь в кресле против Невзорова. - Надеюсь, за это время вы многое узнали?
Невзоров достал папку из-под рукава гимнастерки, заправленного под ремень, и положил рядом с собой, ожидая, когда хозяин начнет разговор.
Невзоров повторил все, о чем уже говорилось прокурору, и выжидающе смотрел на начальника училища.
- Вполне согласен с вашими доводами, - отозвался начальник училища. - Все это в пределах возможного. Одна загвоздка - вещественные доказательства, и прокурор, представьте себе, формально прав.
- Я не оспариваю правоты прокурора, - сказал старший лейтенант, - но без его визы не может быть раскрыто преступление. Второй источник - поднять труп старика Евсея - безнадежен. Это я понял сейчас.
- Кстати, вы держите связь с майором Кузьминым?
- Да. Сегодня справлялся. Безрезультатно.
Полковник встал и медленно заходил по комнате:
- Не огорчайтесь, старший лейтенант. Не ваша вина, если преступление не будет раскрыто вообще…
Успокоительная пилюля полковника окончательно разочаровала старшего лейтенанта. Он понял, что начальник училища не верит в его успех и оправдывает действия прокурора.
- А я, признаться, пришел к вам, товарищ полковник, за помощью. Вы же единоначальник, - понурив голову, задумчиво проговорил Невзоров.
Полковник снисходительно улыбнулся:
- Понимаю… Не мне вам, старший лейтенант, объяснять. Вы юрист и не хуже меня знаете. Единоначалие - в рамках законности. Надо мной - тоже висит прокурорский меч, и я не могу без визы прокурора отрядить команду на поиски Шилова. Мы оба в одинаковом положении…
- Значит, - прервал его Невзоров, - по вашему мнению, в данной ситуации нельзя применить уголовный кодекс к дезертиру и убийце по чисто формальным причинам?
Полковник подсел к старшему лейтенанту на край дивана и спокойным назидательным тоном сказал:
- Помимо уголовного, существует моральный кодекс, который едва ли не выше уголовного. Представьте себе, - продолжал полковник, размахивая руками, - я пришел в дом советской женщины с ордером на арест ее сына, который возможно, утонул, будучи курсантом вверенного мне училища. Что скажет эта женщина-мать и кем я окажусь перед ней?.. Согласитесь, старший лейтенант. Пока дезертирство Шилова не доказано, боюсь, как бы эта опасная возня вокруг прокурорской визы не обернулась против вас… Вот вы возмущаетесь, что нельзя применить уголовного кодекса к дезертиру по чисто формальной причине. Сочувствую вам. Но беда в том, что по этой самой причине его успешно применяют к совершенно безвинным людям, и вы не составите исключения. Надеюсь, это между нами… Так что пожалейте себя… И пусть Шилов, пользуясь ротозейством нашего жреца Фемиды, прикрывается до поры до времени нравственным щитом общества. Надолго ли Шилова хватит?
Выслушав начальника училища и не получив от него ожидаемой поддержки старший лейтенант Невзоров упрекнул себя, что напрасно пришел к этому человеку за помощью, что сам факт поиска "сильной руки" нельзя оправдать никакими кодексами. Надо действовать самостоятельно. "Ведь он мне угрожает прокурорской расправой, - подумал старший лейтенант, заправляя под рукав гимнастерки свою папку. - И не только расправой - подбивает отказаться от преследования Шилова. Ну нет, добрый папаша. На это я не пойду". - Невзоров поднялся с дивана.
- Благодарю, товарищ полковник, за откровенность, - сказал он и, откланявшись, направился в военный городок Михаило-Архангельского монастыря, где в предварительном заключении содержался Ершов.
ИЗ ПОКАЗАНИЙ СЕРЖАНТА ЕРШОВА.
Комната для допроса, отведенная старшему лейтенанту, находилась в восточном крыле бывшей монастырской гостиницы, рядом с караульным помещением обслуживающего персонала гарнизонной гауптвахты.
Сквозь стекла обветшалой рамы, защищенной снаружи железной решеткой струился слабый свет, выхватывавший из полумрака напоказ вошедшему скромную меблировку - письменный стол с двумя облысевшими табуретками и пустой сейф с открытой дверцей и ключом в скважине.
В комнате пахло нежилым помещением. Широкие половицы, давно не видавшие краски, скрипели под ногами и покачивались, как на рессорах. В сыром углу комнаты стена покрылась плесенью.
Невзоров прошел к столу, отодвинул пресс-папье, чернильный прибор, открыл папку и углубился в материал дознания.
Неудачи дня испортили ему и без того незавидное настроение, ни прокурор, ни начальник училища не поддержали его стремлений наказать убийцу. Допрос Ершова тоже не сулил прямых улик против Шилова. Единственное, во что еще верилось, - это случайные факты, которые могут всплыть при допросе и стать косвенным доказательством способности Шилова к убийству, а следовательно, и к дезертирству. Невзоров, в нарушение указаний прокурора, решил использовать оставшиеся четыре дня, отведенные для следствия, с этой целью. А пока в его активе нет ни одного прямого доказательства, и он пожалел, что не оформил протокола допроса вахтерши. Это был бы первый прямой конек в папке, хотя и в виде свидетельского показания. А то ведь - ничего. Пусто.
Показания Ершова привлекали старшего лейтенанта еще одной стороной, может быть, более значительной, чем случайные факты даже с составом преступления. Это семья Шилова… Ершов знал ее, как свою собственную, потому что Ершов и Шилов - соседи и друзья детства.
Размышляя о дезертирстве, Невзоров понимал, что редкий человек отважится на такой шаг. Может, из тысячи один - не больше. И тот не рождается дезертиром - становится им в силу порочного воспитания и в первую голову - семейного, где складывается личность будущего солдата… дезертирская семья - больная семья и не походит на здоровую. В ней нет искренности, доверия, уважения между братьями и сестрами, родителями и детьми. Есть ложь, жестокость, зависть, самолюбование, ябеда. И если такая семья выпестовала себялюбца-негодяя, перед ячеством которого меркнет святое, нельзя ждать от него защитника Родины. Он продаст ее при первой же опасности и продаст не за Иудины сребреники, а намного дешевле - взамен на выхоленную шкуру, которая ничего не стоит…
Окликнув часового, Невзоров попросил привести сержанта Ершова и, придвинув папку, занял свое место за письменным столом. Часовой доложил о прибытии арестованного и получил разрешение уйти.
Арестованный кивком головы поприветствовал следователя и остановился посредине комнаты несколько смущенный. Он не таким представлялся старшему лейтенанту. По крайней мере в воображении Невзорова он рисовался фигурой заметной, рослой и непременно задумчивой и мрачной. На самом же деле Ершов был ниже среднего роста, коренастый, как дубок, с веснушчатым лицом и аккуратно подстриженными волосами цвета свежего разреза чистой меди. Новенькая гимнастерка без ремня, с белым подворотничком, казалось, тосковала по погонам, снятым еще в кабинете начальника училища. Прозрачные голубые глаза так и светились добротой, которая покоряла людей даже с черствой душой и трудным характером.
Старший лейтенант долго изучал внешность Ершова, словно перед ним был портрет, написанный талантливым художником, и не находил слов для разговора. Наконец, чтобы не испугать подследственного и сохранить непринужденные отношения, спросил как-то незаметно вскользь:
- Ваша фамилия, конечно, Ершов?
- Так точно, Ершов.
- Садитесь, пожалуйста, и чувствуйте себя свободно.
Ершов подошел к столу и присел на табуретку против следователя.
- Уточните ваши имя и отчество.
- Александр Власович.
"О-о, да он мне тезка!" - приятно улыбнулся Невзоров, поправив под собой стул:
- Вы не против, если я буду называть вас - Саша?
- Что вы, товарищ старший лейтенант, - повеселел Ершов. - Называйте так как вам удобнее называть.
- Так вот, Саша, - как бы извиняясь, продолжал Невзоров, - у меня не внесен в протокол ваш год рождения.
- 1922-й.
- Спасибо, - записал Невзоров. - Вы, оказывается, моложе меня на четыре года… А теперь подумайте, Саша, и скажите, что у вас произошло двенадцатого июля ночью на тактических занятиях?
В течение двух-трех минут Ершов повторил то, что записано с его слов в протоколе дознания, и замолчал, бесхитростно поглядывая на следователя.
- А вы убеждены, Саша, что Шилов утонул?
- Куда ж он мог еще деваться?
- Убил старика Евсея, а сам дезертировал…
Ершов побледнел и, сжимаясь, как от холода, тихо сказал:
- Не знаю.
- Как? - поднял брови следователь. - В вашем рапорте написано, что вы одногодки, соседи, вместе росли, учились, воевали… Вам надо лучше знать Шилова. Как-никак - друг детства…
Ершов растерялся. Губы его задрожали, на лбу появились мелкие бусинки пота, и весь-то он переменился в лице, будто его самого обвинили в дезертирстве и в убийстве старика Евсея. Невзоров в душе выругал себя, что поспешил с обвинениями Шилова и этим в самом начале ошарашил подследственного от которого теперь трудно ожидать правдивых показаний. Надо его успокоить.
- Тогда, - чувствуя перед Ершовым вину, сказал старший лейтенант, - подумайте, Саша, о детстве, юности, как вы с Шиловым воевали на фронте, в партизанском отряде, как оказались в училище… А после выходного, с утра, приступим к делу.
- Хорошо. Я подумаю.
ДЕВЯТНАДЦАТОГО ИЮЛЯ, В ПОНЕДЕЛЬНИК.
Всю ночь Ершов не спал. Даже не ложился. Ходил из угла в угол по скрипучим половицам изолятора, как заведенный, и все думал, думал, думал. В голове была такая путаница мыслей, что он не знал, за что прежде всего приняться, чтобы на допрос явиться подготовленным. Мысли роились в нем, как пчелы вокруг матки в летний солнечный день над лесной полянкой, и в этом роении слышались человеческие голоса. "Не дури, Саша. В обиду не дадим!" - ободряюще звучал голос лейтенанта Малинова, и, как волчок, вертелись в голове другие слова - слова начальника училища: "Вас будет судить трибунал! Ведь Шилов-то утонул".. И вот невзоровское обвинение… Оно отозвалось в теле Ершова тупой ноющей болью, к которой примешалась острая сердечная боль за судьбу товарища: "Вы убеждены Саша, что Шилов утонул?" - "Куда он мог еще деваться?" - "Убил старика и дезертировал"… Ершов остановился на последней реплике. Он не верил Невзорову, что Шилов может убить человека, тем более - дезертировать. "Нет, тут что-то не так, - успокаивал себя Ершов, присаживаясь на топчан. - Невзоров перегибает палку. - И тут же начал оправдывать Невзорова: - Ну что ж. На то он и следователь, чтоб обвинять людей. - И снова скрипел половицами, садился на топчан, просил у часового махорки, дымил… наконец подошел к окну, когда наступил рассвет.
За эти шесть дней предварительного заключения Ершов как будто не замечал из своего окна фигурной монастырской решетки, которая на этот раз вызвала у него неприятные ощущения и напомнила ему, кто он такой. Ершов опустил голову и опять-таки предстал перед начальником училища полковником Александровым. "Вы преступник, говорил полковник, размахивая личным делом Шилова перед самым носом Ершова. - Отпустить больного на верную гибель это чудовищно!.. Снимайте погоны. Вы обесчестили звание командира". Ершов долго смотрел на покрытые ржавчиной кольца решетки и, мрачнея, признал что он в самом деле преступник. Горе струилось из его опечаленных глаз. Волосы становились дыбом. "Вот и я за решеткой! - повторил он несколько раз подряд, дрожа всем телом. - Что сказал бы отец, если б был жив? Сын коммуниста. Комсомолец. И вдруг - за решеткой. Преступник".
В воскресенье утром, после завтрака, лежа на топчане, Ершов думал о том, что будет говорить следователю на допросе. Невзоров задал ему задачку не из простых, и Ершов с головой ушел в озорное, но не легкое детство, которое катилось по неровным стежкам-дорожкам рядом с детством Шилова. Припомнил школьные годы, начало войны, фронт, партизанские будни. Все припомнил. И на этом пути неотступно, как тень, тащился за ним Шилов. Ершов догадывался, что следствию понадобятся чисто житейские эпизоды, изобличающие Шилова. Не погрешив против совести, он взял на карандаш до десятка забавных, порой даже трескучих историй, за которыми наверняка станет охотиться Невзоров, и в последнюю перед допросом ночь спокойно уснул.
В понедельник его привели на допрос в девять утра.
- Ну как, Саша, подумали? - ответив на приветствие, спросил Невзоров
- Подумал, - сказал Ершов. - Только не знаю, с чего начать.
Невзорова, разумеется, интересовало все, что, прежде всего, касалось Шилова. Однако, готовясь к следствию, он разработал вопросник, чтобы не распыляться по мелочам и вести следствие по определенному плану. Заглянул в блокнот, поставил птичку против первого вопроса и, не выпуская из рук карандаша, улыбнулся:
- А вы начните с отчего дома, с родителей. Родители - всему голова.
- Что ж, можно и с отчего дома, - согласился Ершов, а сам подумал: " Что ему в отчем доме? Стены ничего не скажут". Ершов присел против стола и, подняв брови, чуть-чуть наморщил лоб. Он не мог спокойно говорить о родителях. Казалось, на веснушчатом лице отпечаталось все его детство, и голос Ершова загудел праздничным перезвоном, раздвигая стены маленькой комнатушки