- Как бы вам сказать поточнее, - затруднялся Ершов, почесывая затылок. - В общем-то, он стал каким-то замкнутым, осторожным. Присматривался к людям. Часто угадывал, когда Федор Петрович вызовет его к доске, когда состоится драка между враждующими учениками и кто победит.
- Откуда ты все это знаешь? - спросил я его однажды.
Шилов промолчал. Как-то по дороге из школы мы
наблюдали за старушкой, которая выгоняла из огорода бодливую козу и не могла с ней справиться.
- Давай поможем бабке, - предложил я Шилову.
Оседлав животину, мы с торжеством выдворили ее на
улицу.
- Ой, спасибо вам, парнецьки! - благодарила старушка, закрывая калитку и провожая нас ласковым взглядом. - Дай вам бог здоровьича.
Шилов терпеть не мог чужого рогатого поголовья, но с любопытством следил, как та самая коза уже раздвигала рогами тычинник и настойчиво старалась проникнуть в другой огород, где была еще не убрана капуста.
- Ты смотри, что выделывает! "Ну, проклятущее племя! - сказал Шилов и замедлил шаг, будто вспомнил что-то забытое и не решался высказать, ожидая более удобного момента. Наконец он поравнялся со мной и почти шепотом предупредил меня: - Знаешь, что, Саша? Вы проследите за своей черной козой. Она может завтра подохнуть…
- Я с подозрительностью заглянул в его быстро мигающие глаза:
- Откуда тебе известно?
- Во сне видел. Влас Иванович втащил ее на мост и прирезал.
Предсказание Шилова сбылось даже во времени. Придя с работы, отец увидел черную козу, которая забралась под ступеньки лестницы и стонала, как человек. Бедное животное залезло туда умирать. Пришлось прирезать.
Когда разделывали тушу, нашли в ней какую-то ржавую колючую проволоку. Отец считал, что проволока каким-то образом попала в веники, лежавшие под навесом, и рогатая проказница решила ими полакомиться.
- Саша! - вскочил со стула старший лейтенант. - Это дело рук Шилова. Не иначе. Закатал в хлеб колючку и дал проглотить.
- Не знаю. Может быть, - с неуверенностью сказал Ершов. - Но вершиной проницательского подвижничества стал случай, который поссорил нас и привлек к себе внимание следственных органов.
- Даже следственных? - удивился Невзоров. - Любопытно. Послушаем.
- Слободская красавица Дунька в Ильин день пошла на лесные вырубки за малиной и не вернулась. Два дня искали ее и не нашли. И если б не слободской пасечник Олекса, никто не узнал бы, куда девалась Дунька. Рядом с вырубкой находилось болото. В жидкой трясине, прозванной "Черным омутом", он заметил Дунькину косынку, которая осталась на поверхности и, как живая шевелилась под струйками выходящего из глубины болотного газа.
Догадливые слобожане урезонили недогадливых. Дуньку-де зацеловал леший, а Дунька не снесла позора и кинулась в омут.
Накануне годовщины со дня ее гибели Шилов, залезая вечером на полати живо представил себе бросающуюся в омут обезумевшую красавицу, а ночью увидел сон, будто к ней на бережок спустился леший да так застонал, что листья посыпались с дремучих деревьев.
Утром, провожая в стадо буренку Шилов встретил меня и спросил:
- Хочешь настоящего лешего увидеть?
- Опять сон?
- Сон… Пойдешь?
- Пойду.
Отпросившись в ночное, мы взяли с собой отцовскую шубейку и окольными путями отправились к слободскому болоту. Увидев стожок сена на лесной опушке, мы забрались наверх, к стожарам, чтобы подождать рассвета, потому что леший должен явиться к водяной Дуньке на восходе солнца. Попотчевав друг друга полдюжиной деревенских поверий про нечистую силу, мы повернулись на спину и долго всматривались в ночное августовское небо. Большая Медведица опустила хвост - минула полночь. Сон смыкал ресницы.
- А если мы уснем? - зевая, спросил я Шилова.
- Тогда все пропало. Нельзя спать.
Восточная часть неба мало-помалу стала наливаться бледным румянцем. Редкие звезды начали меркнуть и постепенно терялись из виду. Сжимаясь от холода, мы сползли со стога и перепорхнули к Черному омуту, скрывшись в могучих лапах огромной ели. В лесу еще было темно. Как-то невзначай перед глазами с ветки снялась и зачирикала птичка. Ей отозвалась другая, и лес наполнился разноголосым свистом.
Начиналось утро. По верхушкам деревьев скользнули первые лучи солнца. В розовом тумане зашумели неспокойные осины. Все ожило, заговорило, задвигалось в ожидании чего-то необыкновенного.
- А что, если он не придет?
- Кто?
- Леший.
- Сейчас придет.
На дальних подступах к болоту затрещали сучья. Какое-то живое существо медленно подкрадывалось к болоту.
- Тише, - прошептал Шилов, - идет.
Мы уткнули головы в разостланную шубейку и перестали дышать. Страх овладел нами. В конце концов любопытство взяло верх. Мы приободрились, зорко вглядываясь в то место, откуда доносился треск сучьев и хвостами вихрился молочно-розовый пар.
Показалась человеческая фигура в белой рубашке, без головного убора и с тальянкой на плече. Пугливо оглядываясь, она подошла к омуту, бросила под куст тальянку и стала на колени.
- Глянь-ко, Миша, - прошептал я Шилову, - нечистая сила, а рожа-то чистая, что у человека.
Шилов хитро улыбнулся:
- Неужто не узнал? Это же Николка, слободской парень, бывший батрачонок помещика Тарутина. Молчи. Мы его сейчас разыграем.
Позже я узнал, почему Шилов, приглашая меня к слободскому болоту, был так уверен в появлении "лешего". Он слышал от матери, что Николка за лето по праздникам не раз приходил на восходе солнца к Черному омуту поклониться водяной Дуньке, а в Ильин день обязательно придет, и Николка пришел.
Николка сам испугался своей затеи проникнуть в загробный мир и заговорить с мертвецом. Рука его так и тянулась, чтоб наложить на себя крест… Но Николка все-таки удержал душу за крылья и раскрыл рот:
- Дунюшка-а-а! Солнышко ты мое красное-э-э… Отзови-и-ись!
Шилов мигом сообразил, что ему делать. Он решил сыграть роль утопленницы-водяной и, закрыв рукой рот, припал к шубейке:
- У-у-у-у-у!
Казалось, голос его выходил из-под земли и глухо распространялся над Черным омутом. Оробевший Николка, услышав Дунюшкин голосок, начал свое слезное прошение:
- Дунюшка! Прости, что не уберег тебя от злого человека-насильника-а.
- Уходи, Николка-а! Не будет тебе прощения-а-а!
Николка не сдавался, неуступчивость утопленницы
заставила его трижды отвесить поклон Черному омуту, чтобы горячим усердием разжалобить холодную душу женщины, ушедшей в небытие. Но и это не помогло. Дунюшка больше не откликалась, и Николка утратил последнюю надежду получить успокоение от злого духа и утешить разбушевавшуюся совесть.
Тут он почувствовал, что надо уходить, что несговорчивая Дунюшка не примет его прошения, что дело может кончиться для Николки плохо. Пока он совершал обряд прощального челобития, Шилов, улучив момент, запустил комок земли в самый центр омута:
- Утоплю-у-у-у!
Николке почудилось, что Дунюшка с распушенной зеленой косой плеснулась в омуте и плывет к нему, чтобы утащить с собой. Николка, что помешанный, дико осклабился, замычал, вскочил на ноги, перекрестился и задал такого деру, что Шилов невольно захохотал и пустил вдогонку:
- Держи его-о-о-о!
Шилов торжествовал, что ловко одурачил Николку, а я чуть не плакал… Мне жаль стало этого честного парня, который взял на себя вину, что не защитил Дунюшку от насильника, и так жестоко поплатился за чужие грехи.
Осознав это, я предложил Шилову бросить тальянку в омут и повесить на языки замочки, чтобы никто не узнал печальной истории, которая произошла в Ильин день у Черного омута. Шилов обещал молчать, но тальянку Николки прибрал к рукам:
- Зачем бросать? Чтоб Дунька-водянуха там играла? Нет уж, дудки!
Шилов принес тальянку домой, спрятал на чердаке в куче пакли и забыл про нее. Осенью, когда мы уже ходили в пятый класс Удимской ШКМ. Татьяна Федоровна, подрядив мужика проконопатить стенку, которая промерзала в зимнее время, сбрасывала с чердака паклю и нашла тальянку:
- Ты откуда, дитятко, принес эту тальяночку?
Шилов рассказал матери о Николке, сорвав клятвенный замочек с языка. Татьяна Федоровна прикусила губу и ничего сыну не сказала, а утром уехала в город и увезла с собой тальянку. Что она там натрепала про Николку, никому неизвестно. Только на другой день пришел "черный ворон", и Николку арестовали. Говорили, что он сошел с ума, все ночи напролет перекликаясь со своей Дунюшкой, и умер в камере до суда…
- Понятно… Чисто сработано - не подкопаешься, - в раздумье проговорил Невзоров, не проронивший ни единого слова за время рассказа Ершова о Николке. - Однако, с какой стороны ни подойди к Шиловым, так или иначе пахнет какой-то уголовщиной. Только все это скрыто от постороннего глаза. А ведь Николка стал жертвой клеветы Татьяны Федоровны.
- Выходит так…
Видя податливость Ершова в оценке роли матери и сына Шиловых в гибели Николки, Невзоров пытливо взглянул на своего подследственного, надеясь найти в нем единомышленника, и обрушился на Шиловых.
- Неудивительно, - сказал он с твердой убежденностью, - что такие люди становятся убийцами и предателями. Почему? Потому что для Татьяны Федоровны преступные забавы сына дороже Николки. Мало того. У нее в крови неистребимая страсть приписывать свою вину другим и доносить на них властям.
Ершов не мог согласиться с доводами Невзорова, что Шилов - убийца и предатель, и попытался, конечно, возразить:
- Товарищ старший лейтенант! По-моему, в гибели Николки виновата одна Татьяна Федоровна, а Шилов тут ни при чем. Ведь сын за отца не ответчик?
- Это верно, - сказал Невзоров, - не ответчик. Но если сын во всем повторяет мать и соучаствует с ней в злодеяниях, он отвечает за себя, но вместе с матерью. Шилов сыграл роковую роль в судьбе Николки. Этого отрицать нельзя. Он с детства с пользой для себя усвоил мерзкую науку матери - лгать, доносить, наказывать безответных и многое другое - потому что эта наука возвышала Шилова над слабыми существами, которые, как мне кажется, боялись его подзатыльников, но и тянулись к нему, чтобы задобрить своего палача оградить себя в будущем от его тумаков. Припомните, Саша, избивал Шилов когда-нибудь учеников младших классов?
- Избивал, - признался Ершов. - Но это, мне кажется, были детские шалости - не больше.
- А вы избивали?
- Я? Я не избивал…
- Значит, не шалости - закономерность… Кому перепадало в детстве от родителей, тот не считает зазорным давать волю и своим кулакам. А слово "бить" - одного корня со словом - "убивать". Вывод сделайте сами…
О ночном походе к Черному омуту Невзоров записал целую страницу, поставил на полях вопросительный знак, перевернул листок и поднял на Ершова брови с готовностью слушать дальнейшие показания:
- Скажите, Саша, выполнял ли Шилов общественные поручения в школе?
- Конечно, выполнял, - не задумываясь, ответил Ершов. - Такая потребность появилась у него после нашей ссоры.
- Попутно несколько слов о ссоре. Из-за чего вы поссорились?
- Из-за того же Николки.
- Да. Вы говорили об этом. А конкретно?
Ершов достал платок, вытер потное лицо и попросил разрешения закурить.
- Курите. У меня - папиросы.
Ершов закурил:
- Уже весной, узнав от слободских ребятишек, что Николка умер, я в тот же день сказал об этом Шилову Шилов тряхнул овсяной шевелюрой, выкатил на меня глаза и с озлоблением спросил:
- Что ты все о Николке печешься? Кто он тебе - свой?
- Свой, не свой, - ответил я, - человек. И хороший человек. Проболтался. Ты же обещал молчать… Какого парня погубила!
- Кто погубил? Говори, да не заговаривайся! - покраснел Шилов.
- Мать твоя…
- Прикуси язык, не то по зубам получишь.
- Попробуй. А еще другом прикидывался.
Обойдемся как-нибудь и без твоей дружбы, рыжий.
- Ах, так…
- Так, - сказал Шилов и сунул мне под нос фигу…
Это была первая наша ссора на пороге юности, неприязнь,
установившаяся между нами, развивалась с обоюдным ожесточением. Мы избегали встреч, не подходили к калиткам. Когда в одно и то же время появлялись на улице делали вид, что не замечаем друг друга. По утрам я поглядывал в окно и выходил на дорогу десятью минутами позже, чтобы не идти вместе в школу. После уроков уходил раньше или ожидал, когда Шилов повесит на плечо сумку и отправится домой.
В классе я пересел на "камчатку" к Сидельниковой Светлане. Она охотно приняла меня за парту, потому что я иногда провожал Светлану домой, в Губино. В школе не знали, какая кошка пробежала между нами. Раньше нас было водой не разлить: куда Шилов, туда и я. А теперь дошло до того, что мы норовили друг друга обезобразить помоями, пуская в ход все средства и возможности. И так-то два месяца тянули мы носы в разные стороны и сочетали каждый по-своему неприятное с полезным.
Свободное время, ранее одинаково принадлежавшее нам обеим, я отдавал гармошке и научился играть танцы, песни из фильмов, собранные в песенники.
Шилов ударился в чтение и прежде всего пристрастился к Марку Твену. Он побывал в гостях у Тома Сойера, обратил внимание на дохлую кошку Гекльберри Финна, несколько ночей провел с "Принцем и нищим". Николая Островского поглотил за день, даже в школу не ходил. А когда достал повесть Катаева, приобрел нового дружка - Гаврика. Словом, ссора, о которой как в школе, так и дома, никто не знал, пошла на пользу.
Наступила последняя четверть учебного года. Мы с отцом поздно ложились спать и перед сном садились ужинать.
- Что же ты, Саша, все один? - как-то спросил отец, наливая стакан молока. - И Миша к нам почему-то не ходит.
- Не пускаю - так и не ходит.
- Как это понять - "не пускаю?"
- Как хочешь, так и понимай.
- Поссорились?
- Поссорились.
Отец перестал кушать. Мои слова для него были как снег на голову. Однако он не стал допытываться, почему поссорились, так как понимал, что советы родителей выбирать детям товарища, равно как невесту или жениха зачастую бывают одинаково вредными и опасными, и дал мне право самому разобраться в отношениях с Шиловым и наладить их.
Татьяна Федоровна с другого пригорка посмотрела на нашу ссору и в первую голову на сына, присохшего в вечернее время к книгам.
- Уверни лампу, шалопай. Последний керосинчик дожигаешь, - в ту же ночь сказала она сыну, разбирая постель. - Сидел бы в потьмах, а то шел бы к рыжему да и читал там, сколько душе угодно, а свой керосинчик повоздерживал бы на черный денек. Не накупишься.
- Я не хожу к нему, - отозвался Шилов с полатей, перевертывая зачитанную до дыр страницу "Всадника без головы". - Поссорился.
- Из-за чего поссорился?
- Из-за Николки…
Судьба Николки не тревожила Татьяну Федоровну. Да и сама ссора едва ли чем занимала. Тем не менее козел отпущения виделся ей в огороде.
- Ну-у, - страшным голосом завопила Татьяна Федоровна. - Я с Власом посчитаюсь по-свойски - попадись он мне под руку. Пускай уймет своего щенка. Не то я живо космы Власу повыдергаю. Будет он у меня плехатым ходить.
- Не смей этого делать! - вскричал Шилов. - Я во всем виноват.
Он опасался, что мать испортит все дело. А ведь Шилов стремился к улучшению отношений со мной и считал, что, если позаботиться о своем авторитете в школе, сближение произойдет без особых усилий, так как был убежден, что я не стану оспаривать мнения коллектива и сдамся.
Начал он с неприметного, казалось бы, случайного. Маленькая Лютикова, учительница русского языка, всю жизнь залезала на стул, чтобы написать предложение в верхней части доски. Недавно она упала со стула и повредила ключицу. Шилов в перемену вызвался писать за нее на доске текст для изучения нового материала на уроке.
- Ой, спасибо тебе, Мишенька. - говорила старая учительница, тронутая заботливостью ученика. - Век не забуду твоей доброты.
- Ничего не стоит, Евдокия Александровна, - отвечал Шилов, выводя каждую буковку и отмечая нужные орфограммы цветными мелками.
Будучи членом учкома, он два раза в месяц готовил политинформации. Особенно удачно сделал сообщение о челюскинцах, приуроченное ко второй годовщине со дня гибели судна, и вызвал одобрение класса. Не менее удачными были беседы о возрастающей мощи Днепрогэса, о советском тракторостроении и тревожных событиях, поступающих из Испании.
Накануне майских торжеств он получил благодарность в приказе по школе. Новый директор Дмитрий Михайлович объявил субботник по завершению работ в строившемся на Челдане двухэтажном здании школы. Бригадиром в классе выбрали Шилова, который так организовал труд, что его бригада первой выполнила задание и стала помогать отстающим.
Три дня выписка из приказа висела на щитке объявлений, и даже старшеклассники с интересом и завистью спрашивали:
- Это который Шилов?
- Славный парень! - с восхищением говорили о нем и в учительской.
На собрании классный руководитель Евдокия Александровна тоже хвалила его, но тут же оговаривалась, что Шилов распустил руки, не любит учеников и обижает маленьких, которые ему под силу-
Невзоров постучал карандашом, дабы остановить подследственного, покачал головой и тоном убежденного человека сказал:
- Очень важная оговорка. Не хочу, Саша, навязывать вам свои мнения. Но Шилов любит одного человека - самого себя… Это уже чуть ли не половина того, что мне нужно…
- Не понимаю, - возразил Ершов. - Какое отношение имеет поведение Шилова в школе к дезертирству?
- Прямое, Саша. Позже поймете. Продолжайте.
Ершов, недоумевая, дернул плечом, расстегнул ворот гимнастерки, смахнул с лица капельки пота и, взглянув на окно, попросил открыть форточку. Невзоров открыл форточку:
- Пожалуйста, Саша.
- Шилов решил, - продолжил Ершов, - что настало время помириться со мной. После собрания он сразу же ушел домой и поджидал меня на повороте тракта у Больших слобод. Увидев Шилова, я свернул с дороги и скрылся в кустах ивняка. Шилов, шедший мне навстречу, остановился…
- Что же вы, Саша, отвергли его капитуляцию? - спросил Невзоров медленно прохаживаясь по комнате.
- Хотел, чтоб он еще денек подумал о своем поведении в школе, которое в последний месяц не нравилось мне. За каждый шаг в послеурочное время ожидал какого-то вознаграждения и улыбался, когда его хвалили. Может быть, я не прав. Может, Шилов не знал другого способа вернуть утраченную дружбу. Но я не мог принять отвратительного вымогательства похвалы, так как знал, что в Шилове не было внутренней потребности приносить людям пользу без личной выгоды. Эта червоточина появилась в его душе во время нашей ссоры, я не хотел больше медлить. Надо было спасать товарища, потому что в его падении повинен и я.
На другой день, в субботу, он ожидал меня на том же месте. Но я шел не один. Со мной была Светлана Сидельникова. Она квартировала у родственников на Удиме и на выходные ходила домой, в Губино.
Светлана росла в культурной семье. Мать ее, Мария Михайловна, работала агрономом в семеноводстве опытной станции. Отец, Николай Петрович, - механизатор, человек уравновешенный и всеми уважаемый. Светлана тяжело переживала ссору с Шиловым и радовалась нашему сближению.
Мы обменялись приветствиями, протянули друг другу руки и помирились.