Два танка, вращая башни и поблескивая огнем, неслись на первое орудие - орудие Селиванова. Два другие, не замеченные Селезневым, у подножья обогнули высоту с запада и скрылись в дубняке. Пятый, замыкающий колонну, выбросив дымовую завесу подбитым собратьям, не торопливо, обстреливая огневые нашей батареи, по диагонали грохотал прямо на мой бинокль, наползая гусеницами на стекла прибора.
Нервная дрожь забиралась под шинель, выступала на поверхности лица холодным потом. Становилось жутко. Если через минуту не остановить этого стального дракона, через две он будет на огневой, и я с ужасом передвинул бинокль вправо, стараясь уйти от назойливой мысли о неизбежности приближающейся смерти, заслонить ее хотя бы на несколько секунд чем-то другим. С мальчишеским упоением я стал наблюдать в разводье густого дыма, как старшина Черняев со своими стрелками бегал вокруг подбитых танков и расстреливал в упор уцелевшие экипажи, которые, воспользовавшись дымовыми шашками, как тараканы, полезли изо всех люков. Старшина не выпустил ни одного танкиста из раскаленного пекла. Запах горелого мяса распространялся по высоте.
Я не выдержал сверхчеловеческой пытки вдыхать паленую мертвечину. Тошнота подступала к горлу. Выворачивало нутро. Бинокль сам передвинулся влево - и в объективе снова поползли на меня вращающиеся гусеницы. Грохот брони, лязг и скрежет надвигающегося паукообразного страшилища заполнил все мое существо. Я хотел выругать Шилова за его крайнюю медлительность, но взял себя в руки и спросил:
- Что с панорамой?
- Маленький перекос.
- Не входит?
- Вошло.
- Наводи! - приказал я Шилову, не опуская бинокля.
Шилов втолкнул снаряд, захлопнул затвор и впился
бровями в наглазник панорамы. Вращая маховики, он мигом всадил в перекрестие нитей прицела тупой лоб фашистского танка. Я дернул рукоятку. Зазвенели летящие гильзы, после второго снаряда Шилов высунулся из-за шита. Опасность миновала. Танк подался назад, сделал рывок вперед, закружился на месте и замер. Перебитая лента правой гусеницы распустилась, обнажив катки. Языки пламени лизнула смещенную башню с уныло поникшим стволом. Раздался взрыв. Черный корпус сотрясался пульсирующими толчками. Это рвались боеприпасы внутри танка. Свежий мазутный дым поднимался над высотой.
- Так тебе и надо, фашистская гадина! - торжествующе воскликнул Шилов. Я снова поднял бинокль и обмер: Разворачивай орудие влево! - Зачем? - Не видишь? Живо! Шилов бросил скользящий взгляд на левый фланг. Селезнев оказался в трудном положении. Подбив еще один танк, он упустил момент остановить второй, достигший мертвого пространства. Прорвавшись на огневые, машина с ходу подмяла орудие Селиванова, опрокинула и раздавила вторую пушку и, ударив вдоль обороны осколочным, уничтожила четвертый расчет, ранив при этом самого комбата Селезнева.
Оставалось одно. Пока еще не поздно, открыть по танку огонь нашему орудию, которое могло спасти остатки дивизиона от полного разгрома. Такое решение было небезопасным для оставшихся в живых артиллеристов Селезнева, притаившихся с гранатами в непосредственной близости от цели. Но я пошел на риск. Повернув орудие на девяносто градусов и закрепив сошники, Шилов придвинул ящик поближе к казеннику и выжидающе посмотрел на меня.
- Наводи!
- Как? - воспротивился Шилов. - А если накроем своих?
- Отвечать буду я.
Танк уже утюжил третье орудие, пробарабанив в наш щит осколками и комьями земли. Шилов, опасаясь второго снаряда, отскочил от панорамы, чтобы укрыться в ровике, и крикнул на лету: - Готово!
- Ты куда? Это не последняя наводка!
В грохоте выстрела он не расслышал второй моей фразы и непонимающе взглянул на меня, потом - на левый фланг. Танк, пораженный с первого выстрела, остановился, штопором ввинчиваясь в притоптанное орудие. С огневых Селезнева одна за другой полетели две гранаты, доколачивая изнемогающую фашистскую броню.
- Что ты сказал? - спросил Шилов, когда наступило короткое затишье.
- Я сказал, что это не последняя наводка.
- Как не последняя?
- Сколько было танков в колонне?
- Шестнадцать.
- А подбили?
Будучи уверенным, что подбиты все шестнадцать, Шилов уловил в моем вопросе что-то насмешливо-угрожающее и, подсчитав горящие на высоте костры в испуге прошептал:
- Четырнадцать.
- А где еще два?
- Не знаю…
- За гребнем высоты. - Я приложил к уху ладонь и придержал дыхание: - Идут. Заряжай! - Я увидел вторую машину, которая, преодолев подъем, выползала к центру обороны. Первой не заметил. Она была шагах в двадцати от огневых и, выжимая газ, готовилась к прыжку, укутавшись пеленой дыма.
- Надо сообщить Селезневу, - посоветовал Шилов.
- Поздно!
Выстрелом из танка с грохотом рвануло мягкий фунт у разбитого орудия Семенова, и пулеметная очередь прошила усыпанную воронками полоску земли вдоль огневых. Это бил первый танк, находившийся вне зоны видимости.
- Ты его видишь? - спросил Шилов, стоя на коленях у панорамы и ожидая появления цели. - Я ничего не вижу, Саша.
- Сейчас увидишь.
Мотая гусеницы на высоких скоростях, из дыма выдвинулся тот самый танк, которого ожидал Шилов. Остановившись для выстрела, танк стремительно ринулся к пятому орудию, будто знал, что это последняя точка первой батареи с живыми людьми, способными оказать сопротивление. Пышущий жаром перегретый мотор свистел, как Соловей-Разбойник, некогда обитавший в здешних лесах. Примяв беззащитное орудие, он начал давить своей сатанинской силой живых и мертвых. Первая батарея перестала существовать.
Но возмездие всегда рядом. Наш бронебойный снаряд рикошетом скользнул по скату башни, осыпав искрами угловатый остов. Второй - толкнул машину назад, залил пламенем смотровую щель, ослепив водителя, и танк, потерял управление, двинулся вперед, охваченный густым дымом, неуклюже, как черепаха, ныряя по изрытому снарядами грунту, он протарахтел мимо нашего орудия и рухнул с обрыва в Ствигу.
- А-а-а, сопливый фриц! - с ликованием подпрыгнул Шилов, поверивший, наконец, в удачу. - Туда тебе и дорога…
Впрочем, самое страшное было еще впереди. На гребне высоты высунулся ствол, у основания которого показалась башня, и танк, преодолев крутизну ската, выполз на огневые и остановился, словно ему захотелось передохнуть.
- Доставай гранаты! - приказал я Шилову. - Да поживей.
- А может, развернем пушку?
- Куда? Он тебе развернет.
Оказавшись в непоражаемом треугольнике и почувствовав безнаказанность, танк дал три выстрела по огневой нашей батареи, застраховав себя от нападения оставшихся в живых артиллеристов, и, развернувшись, неторопливо загрохотал к четвертому орудию.
- Готов к отражению атаки?
- Готов, - ответил Шилов. - Возьми гранату.
Разбросав соседние пушки и примяв многотонной
массой круглые площадки усыпанные гильзами, танк прибавил скорость и двинулся на нас. Началось единоборство с последним фашистским танком.
- Нам нельзя больше держаться вместе. Надо рассредоточиться.
Шилов прыгнул через бруствер, вызвав на себя пулеметную очередь, и, скрывшись в кустах орешника, приготовил бутылки и гранаты.
Я залег между станинами лафета и каждой клеткой сердца, готового выпрыгнуть из груди, ощутил приближение смерти. Не поднимая головы, я с нетерпением ожидал, когда стальная махина окажется от меня на расстоянии броска. Уже слышались горячие выхлопы мотора, его устрашающий визг, усиливающийся резкий перестук гусеничных лент и тяжелый грохот брони. Подняв голову, я швырнул бутылку и, пока воспламеняющаяся жидкость растекалась огнем по крутому лбу машины, бросил гранату. Танк дрогнул от взрыва, но продолжал двигаться на орудие, ветром сбивая пламя с ошпаренных боков. Прижав к земле ствол пушки, он ударил меня поднявшейся правой станиной, и я, как подрубленный, без памяти свалился в ровик…
Очнулся я, когда зашло солнце и сумерки стали сгущаться над высотой. Первым, что заставило меня прервать дремотное состояние и содрогнуться, - это, где Шилов. Он оставался в засаде у орешника, когда меня хватило станиной и опрокинуло в ровик. Я открыл глаза. Передо мной стоял тот самый танк, на долю которого не без усердия Шилова перепала смертельная доза взрывчатки. Опущенный ствол покоился на щите орудия. С кромки открытого люка свисал простреленной головой вниз обезображенный труп танкиста. В прорехе прожженного комбинезона виднелось истлевшее тело.
Опираясь на руки, я сделал попытку подняться и неловко повернул ушибленную ногу. Превозмогая боль, я все же встал, перенес тяжесть тела на больную ногу, вскрикнул и упал, потеряв сознание.
Когда пришел в себя, почувствовал облегчение. Мне показалось, что я вылез из медвежьей берлоги, и мишка как самый точный костоправ так дернул меня за ногу, что вывихнутое бедро живо нашло свое место в суставе, и боль стала уходить пудами.
Я поковылял к орешнику. Избитый осколками молодой кустарник приветствовал появление живого человека и готов был предоставить ночное убежище у своей небогатой кроны.
Подойдя вплотную, я увидел, что на месте бугорка, за которым лежал Шилов, была глубокая воронка, вырытая снарядом.
"Неужели он погиб? - рассуждал я про себя, хотя остатков трупа у воронки не оказалось. - Значит, Шилов находился не здесь, когда ударили из танка".
Приступая на больную ногу, я побрел к гребню высоты, надеясь отыскать Шилова живым. Вдруг тихий стон, раздавшийся где-то поблизости, напомнил мне далекое детство, когда мы разыскивали стрелы грома и поздно вернулись домой. Мать избила мальчишку, и он так же стонал. Стон повторился, и я пустился к тому месту, откуда доносился стон.
- Миша! Ты живой? - не помня себя от радости, воскликнул я, увидев перед собой Шилова. - Какой же ты молодец!
Не зная, как можно еще обласкать раненого товарища, я засуетился вокруг него и, не долго думая, приступил к перевязке, разрезав обе штанины, залитые густой запекшейся кровью, я стал перевязывать ноги, насквозь простреленные в мякоти голени, приговаривая:
- Как я рад, что ты остался живым!
- Я тоже рад, Саша, что тебя не убило. Иначе мне - крышка, - прошептал Шилов, еле шевеля губами. Лицо его искажалось от боли, иногда прояснялось улыбкой. Временами он терял сознание и быстро приходил в себя…
Невзоров остановил Ершова:
- Саша! Как же его ранило и почему он оказался на гребне высоты?
Ершов собрался с мыслями и продолжил рассказ:
- Шилов мне говорил об этом… Когда я свалился в ровик, началась охота за Шиловым. Однако в танке не рискнули гоняться за ним по высоте. Неизвестна степень повреждения машины, которая могла быть устранена снаружи. Немцы, видимо, считали, что легче ударить по беглецу на расстоянии, покончить с ним, чтобы в спокойной обстановке выйти из люка с инструментами и устранить поломку от взрыва моей гранаты.
Осколочный снаряд, посланный из танка, черным смерчем вздыбил складку земли, за которой находился Шилов, Но там его уже не было. Заметив, что башня поворачивается к орешнику, он переполз к площадке, где стояло орудие Семенова. Другого, более подходящего места для схватки с врагом он не находил. Ударить в лоб или разворотить боковое хозяйство значило подвергнуть опасности меня, так как, по мнению Шилова, я был контужен. Оказавшись в тылу, он впился глазами в широкий зад танка и, когда пламя полыхнуло из ствола, метнул две гранаты, поставив точку бутылками с зажигательной смесью.
Танк запылал. Шилов вывел из строя двигатель и сам пустился к гребню высоты. Зачем пустился, куда, не знаю. Не подумал, что в горящем танке мог остаться живой немец. И точно. Пулеметная очередь хлестнула Шилова по ногам. Шилов согнулся, схватился обеими руками за больное место, закачался и упал лицом вниз. Он только слышал винтовочный выстрел с левого фланга и лежал там, где я его нашел.
- Выходит, в дивизионе осталось в живых трое?
- Да, товарищ старший лейтенант, из артиллеристов - трое, - вздохнул Ершов. - Третий - стрелявший в немецкого танкиста.
- Саша - соскочил Невзоров. - Как бы вы сами оценили поведение Шилова в бою на Ствиге?
Не хотелось Ершову отвечать на этот вопрос. Хвалить или ругать Шилова - говорить о самом себе. Оба они стояли у одного щита, поражали одни и те же цели. Кроме того, Ершов не находил ничего предосудительного в поведении Шилова в бою и высказал Невзорову то, что думал:
- Воевал, как все. Стоял насмерть. Выжил. Что еще сказать, не знаю.
Неудовлетворенный таким ответом, Невзоров медленно заходил по комнате, жалея о том, что Ершов до сих пор не сделал никаких выводов о пороках Шилова, по-прежнему заблуждается в нем и придерживается ошибочного мнения о его поведении в бою.
Извините, Саша, - остановившись посреди комнаты, сказал Невзоров. Это не совсем так, как вы думаете. Убежден. Шилов не из тех, кто стоит насмерть и бросается со связками гранат под танки. На Ствиге он действовал по принципу: если я немца не убью, так немец меня убьет. Не случайно его первая граната полетела в немецких мотоциклистов. Меньше врагов - больше гарантии выжить. А вспомните вопрос к комдиву: "Если выживут многие, куда им податься?" Шилов уже тогда ставил целью - выжить во что бы то ни стало.
- Товарищ старший лейтенант? Мне тоже хотелось выжить.
- Согласен, - Невзоров подошел к столу и опустился на стул. - Давайте, Саша, откровенно, положа руку на сердце. Почему вам хотелось выжить? Меня интересует не физиологическая - нравственная причина, не связанная с инстинктом самосохранения, а чисто умственного или даже рассудительного порядка. Есть же в человеке какие-то возвышенные цели, которые не подвластны инстинктам. Как вы думаете?
- Видите ли, - бесхитростно проговорил Ершов, с открытой душой поглядывая на старшего лейтенанта. - Мало я уничтожил фашистов, чтобы так просто отдать себя в лапы смерти. Хочется дойти до Берлина. Продолжить войну до победного конца. А если уж погибать, так погибать, как говорят, с музыкой, чтоб заставить врага как можно дороже заплатить за мою смерть.
- Вот именно! - подхватил Невзоров. - Вам хотелось выжить, чтобы продолжить войну. А Шилову - чтобы закончить ее на Ствиге и… дезертировать. В этом вся разница. Но меня интересует еще одна вещь. Когда у Шилова впервые появилась мысль о дезертирстве? Если на Ствиге, дезертирству должна предшествовать длительная симуляция болезни, хотя Шилов не собирался бежать из партизанского отряда…
- А почему? - заинтересовался Ершов.
- Потому что в тылу врага нет Татьяны Федоровны. А немцам Шилов служить не станет. Там тоже опасно. Впрочем, это особый тип дезертира. Домашний. Он может существовать только на всем готовом и непременно под крылышком матери. Так уж слепила его Татьяна Федоровна.
В словах Невзорова все чаще и чаще проскальзывало что-то очень похожее на правду. "Ведь Шилов в самом деле пять месяцев лечил свои ноги, - забегая вперед, с заметной тревогой поймал себя Ершов. - Чем объяснить это лечение если не симуляцией?" - И тут же утешал себя, что это случайное совпадение фактов из биографии Шилова с доводами Невзорова.
Отвечая на новый вопрос старшего лейтенанта, Ершов не утаил, что после ранения Шилов почему-то всего боялся, во всем видел угрозу для жизни.
- Значит, все-таки Ствига толкнула его к дезертирству. - Невзоров записал об этом и, предложив Ершову закурить, с чувством уверенности сказал: - А то, что Шилов после ранения дрожал за свою жизнь, можно его понять. Выйти живым из такого побоища и принять смерть от какой-то случайности - не все равно. Давайте, Саша, разберемся в этом. Как вы с Шиловым пробирались в партизанский отряд?
Ершов закурил…
- После перевязки, - продолжал он, - Шилов приоткрыл мутные глаза и, делая глотательные движения кадыком, стал ловить что-то рукой в воздухе:
- Пить…
Сняв с ремня стеклянную фляжку, я подал ее больному, и он с жадностью накинулся на питье.
- Хватит. Много нельзя. Как бы не было хуже.
Что-то радостное засветилось в его потухших глазах, и
слабая улыбка опять появилась на его воспаленных губах. Он впервые оказался в таком беспомощном состоянии и был доволен, что о нем заботятся.
- Я много крови потерял, Саша… Ослабел, - как бы оправдываясь за лишний глоток воды, пожаловался Шилов, возвращая ополовиненную посудину.
Потом он попросил есть.
- Побудь один. Я схожу за вещмешком на огневые.
Заметив мою хромоту, он испугался и, приподняв голову, спросил:
- Что с ногой?
- Теперь все в порядке. Вывих был от удара.
Отыскав вещмешок Шилова, я прихватил трофейный автомат с двумя рожками патронов, пристегнул к ремню планшет с картой здешней местности, оказавшийся у трупа лейтенанта Швидкого, и, затаив дыхание, прислушался. Странно было сознавать, что этот бойкий рубеж, сотрясавшийся несколько часов назад от грохота полевых и танковых орудий, не выдавал себя человеческим присутствием. Все живое ушло в небытие. Вражеские танки с расплывчатыми очертаниями, как тени усопших, маячили там, где их застала смерть.
Проходя по огневым, я натыкался на пустые ящики, наступал на стреляные гильзы, которые звенели под ногами, останавливался, подозрительно оглядывался по сторонам, точно за мной кто-то следил, стараясь меня схватить.
Становилось страшновато. Я перебрался за бруствер и вышел из зоны огневых. Теперь другие мысли терзали меня, и главное, в чем я был уверен, нельзя оставаться здесь до рассвета. С восходом солнца нагрянут немцы, так как отправленная в рейд колонна в Лельчицы не прибыла и командующий третьей танковой группой в Калинковичах, где должна произойти встреча, наверняка дал указание карателям идти по следу затерявшейся колонны. "Надо уносить ноги и немедленно", - подумал я и ускорил шаг, спускаясь к дубняку где стояли тылы. Озабоченный предстоящим уходом, я рассчитывал найти там какое-нибудь тягло, чтобы податься в партизанскую пущу.
Однако расчеты остались расчетами. Внизу было то же, что и наверху. Прорвавшиеся в начале боя танки, сожгли машины, поломали повозки, передки артиллерийских прицепов, уничтожили до десятка лошадей. Но трупов ездовых в дубняке не оказалось. Видимо, ездовые собрали оставшихся в живых коней, бегавших по дубняку, и скрылись в окрестных лесах.
Вернулся я к гребню высоты ни с чем.
- Что так долго, Саша? - тоном упрека встретил меня Шилов.
- Надо уходить отсюда.
Шилов соглашался со мной, но боялся, что ночная переправа через незнакомую реку может кончиться для него трагически, и готов был ожидать рассвета, чтобы уйти на заре.
- Вот дождемся полуночи, взойдет месяц, - сказал я, - и тронемся.
- Месяц-то на ущербе, - только и мог возразить Шилов.
- А ты что предлагаешь?
- Я? Ничего, - он вообще не хотел что-то предлагать человеку, от которого зависела его жизнь. - Я думал, - все же намекнул Шилов, - не заглянуть ли в тылы? Может, лошаденка какая… Тогда и торопиться незачем.
- Заглядывал. Там побывали танки.
- А как же я? - невольно вырвалось из его груди. Он чуть не заплакал.
- Успокойся. Тебе нельзя расстраиваться. Все будет хорошо.
- Спасибо, Саша.
Шилов замолчал и почти ничего не ел, хотя не раз протягивал руку к тушенке. Но аппетит чаще приходит во время еды. А душа не принимала пищи.
Поужинав, я завязал мешок и, подложив под голову Шилова, сказал:
- Побудь еще с полчасика один, а я поищу броду.