В душе Миллер надеялся, что экспедиция адмирала Кемпа не увенчается успехом, и тогда спасет интервентов белая армия, чьи гарнизоны еще не потеряли боеспособности.
Вопреки предположению генерала Миллера, рано утром флотилия адмирала Кемпа вышла из Архангельска и, не встретив сопротивления сторожевого поста плавучей батареи красных (моряки прозевала проход британских кораблей), оставив слева Северную Двину, вошли в бассейн реки Вага. Шенкурский гарнизон в количестве одной караульной роты не успел организовать сопротивление.
Корабли адмирала Кемпа, высадив десант, спешно взяли курс на Архангельск.
С этого дня над Шенкурском почти непрерывно барражировали американские и английские аэропланы, вели воздушную разведку, стараясь не подпустить к городу авиацию Северного фронта.
На окраине города Вельск на реке Вага базировалась фронтовая гидроавиация. Красное командование предприняло несколько попыток прорваться к Шенкурску и нанести бомбовый удар по кораблям британской флотилии. Результативной оказалась одна бомбежка – ночной налет.
32
В глубь тайги с величайшей осторожностью интервенты продвигались по трем направлениям.
Главным было железнодорожное. На это указывали внешние признаки: на юг до самого Плесецка тянулись эшелоны с людьми и техникой. В тихие осенние дни от Исакогорки до Емцы над тайгою клубились белесые дымы паровозов. В топки кочегары бросали березовые и сосновые чурки, заранее заготовленные и высушенные в просторных цехах лесопильных заводов Конедворья и Корабельного – прибрежных поселков в гирле Северной Двины.
Конная городская жандармерия только тем и занималась, что собирала машинистов и кочегаров, оставшихся после ухода красных с левобережных поселков – Исакогорка и Катунино. Там в хибарах ютился железнодорожный люд, не собиравшийся никуда эвакуироваться. Люди рассуждали просто: будет работать железная дорога – будет работа и у железнодорожников.
После смены властей и безвластия в Архангельске в пригородах мало осталось путейцев подвижного состава. Одни ушли на юг губернии, где временно закрепилась советская власть, другие пополнили местные партизанские отряды, в частности, Северодвинский, третьи удалились в тайгу, где еще сохранялись старообрядческие скиты, надежно запрятали казенное обмундирование, переоделись в шубейки и лапти, изображали из себя истовых старообрядцев.
Многих, конечно, находили, задабривали американской свиной тушенкой, черепашьим яичным порошком, прозрачным, как осколки битого стекла, горьковатым тростниковым сахаром, кокосовым маслом.
Никогда еще северяне не видели такого разнообразия экзотических продуктов! Но чтоб эти продукты регулярно отведывать, нужно было усердно сотрудничать с интервентами – помогать им в грабеже Русского Севера. При отказе, например, выполнять ремонтные работы подвижного состава – концлагерь Мудьюга, за порчу паровозов – расстрел. Обычно расстрелы осуществляла русская военная контрразведка. Она подчинялась непосредственно генерал-губернатору Северного края.
Далеко не всегда русские каратели справлялись со своими обязанностями, и тогда им на помощь приходили союзники. Они устраивали облавы на партизан.
Миссию палачей нередко исполняли солдаты 339-го пехотного полка и волонтеры славяно-британского легиона. Легион регулярно пополнялся поляками, поселившимися после подавления русскими войсками варшавского восстания 1831 года. Американцам и легионерам за каждого расстрелянного партизана военное ведомство США выплачивало гонорар. Несмотря на террор, сопротивление интервентам усиливалось. Уже в ходе наступления союзников на железнодорожном перегоне между разъездами Пукса и Ивакша был пущен под откос эшелон с боевой техникой. Более трех суток к вагонам нельзя было подойти: в пламени взрывались снаряды, жарким пламенем пылала тайга.
В ночное время, опасаясь диверсий, командование союзников запрещало давать эшелонам зеленый свет. Семафоры были закрыты до утра. Эшелоны стояли на запасных путях.
…В тот раз паровоз обслуживала бригада в составе двух человек: машиниста и кочегара – отца и сына Ряузовых. Конвоиром был приставлен высокий кряжистый негр с перебитым носом, какие бывают у боксеров или у дебоширов.
Негр по-хозяйски уселся за спиной машиниста, на колени положил автоматическую винтовку. Это был кавалерийский карабин системы Кольт. Когда отец-кочегар открывал топку, чтобы подбросить чурок, зыбкое пламя освещало конвоира, и он казался глыбой перегоревшей головешки. Так по крайней мере свидетельствовал живой участник тех событий Михаил Иванович Ряузов, работавший в те годы кочегаром.
Сын-машинист восседал на железном стульчике, смотрел на стоявший под парами порожняк.
В октябре темнеет рано. Эшелон с боевой техникой к условленному месту запаздывал. Там ему плесецкие партизаны приготовили фугас.
– Батя, нас сегодня ждут, – напомнил сын и уточнил: – А семафор закрыт. Это уже до рассвета.
– Беги, переводи стрелку, – тихо сказал он сыну и занял место машиниста.
Но конвоир, зорко следивший за паровозной бригадой, машинисту сойти с паровоза не дал.
– Назад! – крикнул негр по-русски.
Машинист поднял над головой масленку. Сказал:
– Букса горит!
– Назад! – негр повторил команду.
Машинист, не выпуская масленки, с высоты кабины пригнул на землю. Ему вдогонку выстрелил конвоир.
Отец видел, как сын упал, выпустив из рук масленку, с трудом поднялся, похромал к стрелке и все-таки перевел стрелку, дал поезду дорогу на магистраль.
Негр бросился переводить реверс на "стоп". Но его опередил машинист; тяжелым гаечным ключом нанес удар по голове. За долю секунды до удара конвоир нажал спусковой крючок. Пуля угодила машинисту в грудь.
Поезд набирал скорость. Два десятка вагонов грохотали, стучали чугунными колесами на стыках рельс, торопливо приближались к заложенному фугасу.
Вечер перешел в ночь. За болотом, прозванным в народе Великий Мох, еще тлела вечерняя заря, вдруг на многие версты осветилось таежное пространство. Пламя взрыва рыбаки видели на реке Онега.
Вслед за паровозом полетели под откос платформы с закрепленными на них орудиями.
Домой Ряузовы не вернулись. Молодого Ряузова интервенты повесили на станционной водокачке, старого, чудом уцелевшего, родня отыскала в Котласе, в военном госпитале Северного фронта.
В связи с этой диверсией генерал-майор Пул вызвал в штаб экспедиционных войск генерал-лейтенанта Миллера и сделал ему очередное предупреждение: приказал очистить железную дорогу от диверсантов.
– Это невозможно, – сказал генерал-губернатор. – Белая армия не располагает достаточным количеством войск, чтоб надежно обеспечить охрану коммуникаций. Что же касается конкретного случая, русская контрразведка уже ведет дознание. Есть некоторые результаты.
И Миллер доложил командующему, что вскоре стало известно на всей дистанции пути. Жертвы были минимальные: один солдат из числа железнодорожной охраны погиб.
– Это был конвоир, – доложил Миллер. – Но его гибель не связана со взрывом на железной дороге. Убит он до подрыва поезда. Конвоир, по всей вероятности, уснул…
Английский генерал располагал другими сведениями, более точными. В эшелоне были офицеры, которые поспешили к паровозу, взрывной волной отброшенному под откос.
В будке машиниста нашли обгоревший труп.
– Конвоир успел сделать два или три выстрела, – возразил русскому генералу генерал Пул. – Он убил машиниста. Только непонятно, почему машинист, а не кочегар пытался сбежать с паровоза. Почему-то кочегар оказался на месте машиниста… Здесь много неясного.
Генерал злобно выругался, но в раздражении, к чему обычно прибегал, на рычаг трубку не бросил, сжимал ее в руке, как рукоятку нагана. Экспедиционные войска только начали осеннее наступление, и вот – первые неприятности. О них нужно будет докладывать в Лондон. Крушение поезда с боевой техникой – это был первый серьезный прокол молодого генерала в ранге командующего всеми экспедиционными войсками. Теперь – как на это происшествие посмотрит британский премьер-министр и американский президент.
Реакция высших руководителей союзных держав, главных организаторов военного похода на Россию, была молниеносна: почему генерал Пул до сих пор не передал должность полковнику Айронсайду? Чем он был занят целый месяц?
До ноября работала следственная комиссия. Она установила, что генерал-майор Пул занимался делом, несовместимым с воинской службой. Под его наблюдением английские саперы заготовляли для него строительный лес и на транспортных судах отправляли в Соединенные Штаты.
Конечно, за такие провинности генералов не привлекают к уголовной ответственности. За гибель солдат и офицеров могли наказать в дисциплинарном порядке. Не наказали.
Повезло артиллеристам, сопровождавшим боевую технику: из двадцати вагонов восемь остались на рельсах, уцелели все орудия.
В штабе союзных войск было принято решение: впредь к машинисту и кочегару воинского эшелона приставлять двух конвоиров.
Принявший командование полковник Айронсайд вменил в обязанность русским контрразведчикам брать в заложники семью машиниста паровоза на период его нахождения в пути.
Вскоре прибывший на место происшествия корреспондент газеты "Геральд" задал полковнику несерьезный вопрос:
– А если машинист сбежит к партизанам?
Ответ был серьезным:
– Расстреляем семью. Для русских это – наука.
Жестокость интервентов порождала жестокость коренных северян. Участились случаи отравления солдат и сержантов экспедиционного корпуса техническим спиртом. В контрразведку наугад забирали стариков и женщин, выбивали из них признания, что именно они виновны в гибели военнослужащих союзных войск, отведавших крепких спиртных напитков.
Наученные горьким опытом, заморские гости заставляли первую рюмку отведать хозяйке, и если в спиртном не было яда, пили сами.
При таком угощении русских женщин почему-то Бог миловал. Видимо, они обладали секретом, как избежать яда: пили почти наравне с гостями – гости попадали в госпиталь или сразу на кладбище, женщины (так по крайней мере утверждали иноземные врачи) жаждали похмелья. Объяснение было одно: видимо, сказывалась привычка. Хотя от северянок мало что зависело.
Капитан британского крейсера "Сальватор" Б.Б. Биерер в штаб союзных войск докладывал:
"Четыре матроса, сошедшие на берег, были приглашены русскими женщинами на именины. Матросов угощали спиртным напитком местного производства. Матросы были отравлены. Двоих спасти не удалось.
По моему приказанию в дом, где матросов угощали, я выслал патруль. Но там никого не оказалось".
33
К июлю 1918 года на Западном фронте наступило некоторое затишье. Военная промышленность США набрала полные обороты. Президент Вильсон поставил в известность своих ближайших союзников – Англию и Францию:
– Пора выпускать из клетки "Полярного медведя".
Сообщение не было сенсацией. "Полярный медведь" уже полгода топтал Русский Север. К этому времени порты Мурманск, Онега, Мезень, Архангельск были оккупированы.
От восточных берегов Америки до Белого моря Атлантика дымила караванами боевых и транспортных судов. Уже не страшились немецких подводных лодок. В пенистых волнах северных морей давно не поднимались вражеские перископы.
На континентах произошли события, когда враждебные стороны сосредоточили свою военную мощь против одной страны, в которой увидели для себя смертельную опасность, имя ей было – Советская Россия.
Ее по-прежнему называли предельно коротко – Россией. Она жила и боролась за свою самобытность как союз племен и народов уже тысячу лет и тысячу лет ей не давали покоя завистливые злые соседи, да и не только они.
Ощутимо злость интервентов проявлялась в боях на одном направлении – от Архангельска до Вологды. За Вологдой, как сообщали европейские газеты, уже можно было разглядывать в бинокль северные уезды Московской губернии. Хотя до самой Москвы была еще не одна сотня верст – это потемневшие от времени пристанционные поселки, массивы сосновых лесов, отчасти вырубленные, отчасти обугленные, а там, куда редко добирается человек, прикрытая холодными туманами угрюмая болотистая равнина. Не знаешь ее – далеко не заберешься. Летом по ним рискует ходить даже матерый лось. Люди – обычно это охотники и беглые каторжане – тропинки торили зимой, когда снежный наст надежно скреплен морозами.
Американцы наступали по железнодорожной насыпи. Продвигались с опаскою, обстреливали придорожные кусты, где мог затаиться противник, но при первом же выстреле стремительно падали наземь, и тут же, как вспугнутые черепахи, торопливо сползали с насыпи, окапывались. Если встречная стрельба, даже редкая, не прекращалась, за дело принималась артиллерия, установленная на железнодорожные платформы. Навесным огнем, как тогда писали американские газеты, артиллерия сопровождала батальоны 339-го пехотного полка – гордость экспедиционного корпуса.
С неба им путь расчищали аэропланы. Бомбы падали на тайгу, распугивая птицу и зверя. Фронт чем дальше был на юг, тем реже появлялась авиация. Пригороды Архангельска, где интервенты строили ангары для бомбардировщиков, находились в глубоком тылу союзных войск. Дальность полета аэроплана с полной бомбовой нагрузкой уже была недостаточной для нанесения ударов с воздуха по тылам Шестой Красной армии. Она, считай, одна сдерживала натиск устремившихся на Вологду интервентов.
В небе над югом губернии вражеские бомбардировщики появлялись в зависимости от погоды. Чаще всего наугад сбрасывали несколько бомб – для острастки – и, набирая высоту, поспешно уходили на север. Их отгоняли красноармейцы чаще всего беспорядочным ружейно-пулеметным огнем. Эффективность от такого огня была почти нулевая, но какой стрелок не рискнет стрелять по воздушной мишени, если она у тебя над головой? Были случаи, сбивали вражеский аэроплан. Это событие отмечали как праздник полка. Из штаба фронта присылали фотографа и на фоне трофея фотографировали стрелков.
В Москве в Главкоме копились телефонограммы с просьбой прислать на Северный фронт хотя бы одно звено истребителей с опытными авиаторами, которые могли бы в небе противостоять интервентам. Просьбы северян оставались без ответа. Тогда почти вся авиация Республики была задействована на южных фронтах. Ожесточенные бои шли под Царицыном и на Северном Кавказе.
В эти осенние дни 1918 года Москва не могла оказать Северному фронту надлежащую помощь. Была надежда на Петроград. В августе Гатчинская школа авиаторов произвела очередной выпуск.
Петросовет принял решение передать на Северный фронт эскадрилью одномоторных спортивных самолетов, приспособленных для стрельбы по воздушным целям. Молодые авиаторы – выпускники Гатчинской школы воздухоплавателей – сели за штурвалы.
На Северном фронте были периоды, когда небо даже в ясную погоду оставалось чистым. Сведения, поступавшие из-за линии фронта, разъясняли, почему вражеская авиация на какое-то время прерывала полеты.
Тайны в этом не было. В краю сплошных лесов и болот, где земля была напитана влагой, трудно было подбирать участки для строительства новых аэродромов.
К действующему аэродрому в Обозерской предстояло за сто сорок верст (от причалов Архангельска) и только по железной дороге подвозить боеприпасы и горюче-смазочные материалы. Здесь противника поджидали особые неприятности – движение поездов то и дело нарушали партизаны.
В сентябре еще теплилась надежда на гужевой транспорт. Для нужд белой армии был мобилизован весь конский состав, но скоро дошла очередь и до бракованных лошадей, не годных в действующую армию.
Северяне чувствовали, что впереди будет еще одна голодная зима, поэтому уже в начале осени стали забивать лошадей, заготовлять солонину. Правительство Северного края издало циркуляр, запрещавший истреблять лошадей, за непослушание сурово наказывали. Не останавливала даже угроза расстрела. Показательные расстрелы практиковали в Онежском уезде. Но это только озлобляли людей. Лошадей уводили в тайгу.
В прифронтовой зоне воюющим сторонам транспорта требовалось все больше. Не благоприятствовала природа. Задолго до снежных бурь дожди со снегом окончательно застопорили гужевой транспорт. До ледостава выручали речные суда. Здесь было преимущество у противника.
34
Вашингтон и Лондон требовали от своих войск безостановочного наступления. В штабах уже называли дату, когда батальоны экспедиционного корпуса захватят Вологду. Потом командование союзных войск будет решать, в каком направлении наносить главный удар – на Москву или Петроград. Судя по европейской прессе, предпочтение отдавалось Москве: уже больше года там работало правительство Советской России – оно руководило борьбой по отражению интервентов.
На севере война шла главным образом на железнодорожных магистралях, связывающих Беломорье с Центром России. На карте железнодорожная магистраль была обозначена тонкой черной линией с названием станций и полустанков. Все населенные пункты соседствуют с болотами. Чем дальше на юг, болота все обширнее. По их топким берегам наступление вели главным образом батальоны белой армии. Солдаты брели, подвязав полы тяжелых от влаги шинелей, проваливаясь в наполненные водой илистые ямы.
Вода, вязкая, ледяная, сковывала движения. Для обогрева почерневшие от холода пехотинцы требовали поить их водкой, часто они отказывались удаляться от железнодорожной насыпи дальше, чем на сотню метров.
На открытых железнодорожных платформах вслед за наступающими ротами дымили полевые кухни. Были здесь и крытые вагоны, в них хранились продукты и сухие дрова.
В один из слякотных дней по переднему краю разнесся слух, что интенданты американского экспедиционного корпуса негласно продают своим офицерам русскую водку.
Вскоре поползли новые слухи, водка якобы по договоренности с командованием корпуса предназначалась русским пластунам, но пластуны, наступая по гиблым болотистым местам, забыли даже ее запах.
После ночного заморозка, приготовившись атаковать станцию Няндома, солдаты второй роты Четвертого Северорусского полка вместо того чтобы выстроиться в цепь, отправились брать приступом интендантский поезд. С криками "Даешь спирт!" ворвались в пульмановский вагон, где по предположению хранилась водка. Между интендантами и пластунами завязалась драка, перешедшая в перестрелку. Несколько русских солдат прикладами были сброшены с подножки вагона.
Положение спас польский волонтер, служивший поваром в англо-британском легионе. Он выбросил из вагона канистру со спиртом.
– Водка – вся! Нема больше.
Канистру открыли, стали разливать по котелкам. Пили как воду. Брать штурмом вагон не стали. Воспользовавшись паузой, поляк вызвал полевую полицию, уже окопавшуюся за передовыми цепями Северорусского полка. Пьяную роту вернули в исходное положение. Командование полка пообещало подвезти водку, как только красных выбьют из Няндомы.
Красные не выдержали яростной атаки. Станцию пришлось оставить с боем. Наступление приостановилось. Русские ждали обещанной водки. Офицеры предусмотрительно удалились в санитарный поезд.
Солдаты роты "джи" 339-го пехотного полка, наступавшие вслед за русскими пластунами, заняли станционное здание. После сытного ужина, приготовленного волонтерами-галицийцами, расположились на отдых. Американцы ночью не воевали.
Лондон и Вашингтон требовали от своих войск непрерывного продвижения на юг.
Обходы и охваты наступающие применяли все реже, а потом и совсем отказались, когда земля уже не пружинила, а податливо уходила из-под ног.