Целый штат химиков помогает грибкам в их отчаянной борьбе за существование, которая разыгрывается в спокойной на вид глади бассейна. Ежесекундно проверяется температура, состав питательной среды. Все резче обозначаются овальные, напоминающие кофейные зерна, очертания дрожжевых грибков. Высокая температура, пощадив их, уничтожила их врагов.
Повышается концентрация сахара. Новые литры сусла устремляются в бассейн. "Кофейные зерна" оживают, выходят из оцепенения. Они освоились с обстановкой и с аппетитом принимаются за "еду".
Еще три часа. Бурая пена захлестывает края бассейна. Количество грибков возросло до полутонны. Урожай "сам-пять".
Проходит еще некоторое время, "вступает в действие сепарационная установка. Мощные центрифуги отделяют воду". И вот, наконец, "показывается светло-коричневая пластичная масса. Это белковые дрожжи, килограмм которых заменяет три килограмма мяса…"
Я, не отрываясь, прочла все это. Теперь совсем по-иному буду смотреть на дрожжевые изделия, которые мы едим так часто.
10 марта 1943 года. Москва
Не дождавшись самолета, поехали поездом. Ехали трудно, с "тревогами" земными и надземными.
Прямого пассажирского сообщения из Ленинграда в Москву еще нет. Только поезда с грузом идут прямо по понтонному мосту близ Шлиссельбурга, при выходе из Невы в Ладогу. Железнодорожники зовут это место "коридором смерти". Оно простреливается немцами насквозь. Все, что нам доставляют, - каждый куль муки, каждая банка консервов, - проходит этим "коридором". (Я вспомнила рассказ одного моряка с Ладоги о том, как вез он на катере ценный груз в Ленинград. Это было еще до прорыва блокады. Началась бомбежка. Вся команда катера была ранена, но рулевой мог еще управлять. И довез все благополучно. Я спросила: "Что же это был за груз?" Моряк ответил: "Какао и шоколад для ленинградских детей".)
Мы с И. Д. погрузились на Финляндском вокзале в переполненный вагон. В Борисову Гриву приехали поздно вечером, в непроглядную темь. Отыскали начальника эвакопункта. И повлекли наши чемоданы на салазках по мокрому снегу, почти по сплошной воде, к зданию эвакопункта, где и заночевали.
Постели пахли дезинфекцией, но были безупречно чисты. Мы растопили печку, достали еду. Фонарь нам оставили. Утром санитарный автобус, идущий на ту сторону Ладоги, прихватил нас с собой в Кабоны. Лед уже весенний, талый: машина шла по лужам.
В Кабонах, когда мы садились в поезд, была воздушная тревога. Вторично она настигла нас вечером, в Волхове, где скопилось много эшелонов. Когда начались пулеметные очереди с воздуха, я спросила И. Д. - не встать ли? (Я лежала на верхней койке.) Он ответил:
- А куда ты пойдешь?
И правда, идти было некуда. Справа и слева - составы, а там разбомбленная станция, пустыри, разва "лины… Так и осталась лежать.
25 марта 1943 года. Москва
Среди всех московских дел все думаю о "весенней" главе "Пулковского". Хотелось бы дать весну в Ленинграде так, как дана во второй главе зима.
27 марта 1943 года
Рассказ инженера Р. об одном оборонном заводе. Он разделился на две части. "Сын", филиал, отпочковался от "отца" и перебрался на Урал. Там он с необычайной скоростью отстроил свои цехи, стал отлично работать. Отбил у "папаши" переходящее красное знамя. И еще прислал ему утешающее письмо.
14 апреля 1943 года. Ленинград
Давно ни один приезд не доставлял мне такого наслаждения, как это возвращение в Ленинград.
После бесконечно трудной для меня на этот раз Москвы, после телефонных "оргий", огромного количества мелких и мельчайших дел, после этого нестерпимого ощущения - ох, не успеваю, опаздываю! - после грустных писем Жанны, после заключительной неудачи (мы опоздали на аэродром и снова вернулись в гостиницу, где я, стиснув зубы, распаковала и снова упаковала вещи), - после всего этого - чудесная, не утомительная поездка. Плохо было только то, что я ужасно зябла в самолете. Люто холодно было. Такой сухой, ясный, холодный день ранней весны.
По дороге приземлились в Хвойной. Закат, безоблачное небо. Месяц блестящий, похожий на какую-то часть самолета: не то алюминий, не то серебро. В Хвойной освободилось одно кресло, и я в него села. Как это было приятно после жесткой скамьи. Села удобно, прислонилась спиной к матрицам "Правды", если не ошибаюсь. И спала, хоть и замерзала. Ладогу видела сквозь сон. В середине она уже свободна от льда. Все было тихо, мы шли без прикрытия.
Въехали в заколдованный город, в лунную тревогу. Светлая, беззвучная ночь. Остановившиеся трамваи, пустые улицы, залитые холодным лунным туманцем весны. Как все это не похоже на Москву!
Теперь с аэродрома до Литейного довозит специальный автобус. Это очень удобно.
А дома… Как все сияет и пахнет чистотой! Как тиха была ночь! Немцы не тревожили нас. Озябнув в самолете, я крепко спала. И одна эта ленинградская ночь словно смыла с меня усталость долгих московских дней.
Вообще Ленинград после Москвы так спокоен, так приспособлен для работы.
Сегодня утром решила: как ни тяжко, а придется что-то делать с пятой главой. То ли переделывать ее, то ли писать новую.
Хотелось бы написать о Балтийском флоте, о трагедии военного корабля, который все не может плавать: негде ему. Он как бы пустил корни в воду. Могучий броненосец, морской орел, он завидует "мелким птахам" моря, маленьким суденышкам, торпедным катерам, морским охотникам. (Сильный артиллерийский удар. А птицы, слышу, щебечут, привыкли уже: не боятся.) Можно дать песню корабля, полную романтики, гнева, накопленной ярости: "Где моря, по которым я плавал?.."
Это будет военная весна 1943 года. Война еще идет. Финала еще нет. (Снова все тихо. Выстрелов больше не слышно.)
16 апреля 1943 года
Пошли гулять с Мариэттой и вернулись из-за сильнейшего обстрела шрапнелью. Мы было думали все же идти, но встретили Евфросинью, которая сказала:
- И куда идут, и куда идут!.. Только что у кузни разорвалось. Я ползком, ползком…
А кузница как раз возле аптеки, куда мы шли. День чудесный. Весенний ветер не очень сильный. "Хорошо в такой день быть живым", - как говорил Джимми Коллинз, американский летчик, теперь уже погибший.
Вчера были у меня Тихонов, Вишневский, Крон, Азаров, Берггольц, Макогоненко. "Докладывала" о Москве. Было приятно и весело. Разошлись во время тревоги. Ночью, говорят, был сильный обстрел. Но я даже не проснулась.
Обидно было бы умереть сейчас, когда так хочется жить! Никогда не забыть мне Ленинграда, всех его обличий. Если только останусь жить, еще много напишу о нем.
17 апреля 1943 года
Грозная ночь! Грозная лунная ночь. Тревоги начались с вечера. Зенитки били во всем городе. Все это при полной луне. Потом немного стихло, и мы уснули. Ночью проснулись от сотрясения… не от звука. Кровать зашаталась. Помню, давно так было: во время землетрясения в Крыму. А еще гораздо раньше в Одессе, когда я была совсем девочкой. Тогда был сильный подземный толчок. Это было ночью, летом. И я в одной рубашке, босая, бежала через всю квартиру к отцу.
7 часов
Вернулась с прогулки. Сейчас же за нашими зданиями улица Льва Толстого перегорожена. Висит табличка: "Проход и проезд воспрещен. Опасно". (Там неподалеку лежит бомба. Она упала в проходной двор, которым мы обычно ходим в райком. Будут разряжать ее.)
Сегодня ночью, конечно, предстоит то же самое.
18 апреля 1943 года. 5 часов дня
Только что вернулась из города, с олимпиады детского творчества, устроенной Дворцом пионеров совместно с Институтом усовершенствования учителей. Олимпиада длится уже несколько дней, в ней принимают участие школы всех районов из числа тех, которые не были эвакуированы.
В залах Дворца одновременно поют, танцуют, читают, участвуют в оркестре. Комнаты по мере возможности отоплены, прибраны. Устроена выставка рисунков, рукоделий, лепки.
В синем маленьком зале с куполом 341-я школа Володарского района исполнила под собственный оркестр песню "Махорочка". Часть исполнителей, для удобства публики, была помещена на стульях. Исполнители, стоящие на полу, относились к тем, которые на стульях, с явным пренебрежением.
У одного певца как раз менялись передние молочные зубы. Его временно перевели в дирижеры, что дало ему возможность стоять спиной к зрительному залу.
Смешливый Витя Иванов, баянист, то и дело прятал лицо за баян. У него на куртке нашивки ефрейтора летной части.
116-я школа Выборгского района показала кукольный театр "Умный Петрушка". Действующие лица: Петрушка, свинарка, лошадь и корова.
Более взрослые школьницы читали стихи.
В заключение смотрели русскую пляску. Год тому назад эти дети не то что плясать - ходить и то могли с трудом, так были слабы.
Из Дворца пионеров пошли в Казанский собор, на могилу Кутузова: мы давно собирались.
Апрельские облака плыли над Невским. Было свежо, ветрено.
В соборе - мраморная стужа. Косой солнечный столб как бы дымится среди колонн. Знамена склоняются над гробницей. И на доске гравированные золотом слова Суворова о Кутузове при штурме Измаила: "Он находился у меня на левом фланге, но был моей правой рукой…"
Вернулись домой. А за время нашего отсутствия к нам упало четыре снаряда.
19 апреля 1943 года
Восхитительная нелетная погода: облачно, дождливо. Если бы существовала такая погода и для артиллерии!..
27 апреля 1943 года
Простудилась в Филармонии, на концерте памяти Рахманинова. Эти большие каменные здания как наберутся зимнего холода, так и держат его до новой зимы.
Было полно. Я узнавала многих, с кем встречалась здесь в те вечера, когда мы сидели в валенках и шубах. Теперь не то. Люстра тогда горела в четверть силы, а теперь хрустальные подвески пронизаны светом. У военных новые ордена, которых еще не существовало осенью 1941 года.
Только холодно очень.
Я сидела и чувствовала: захварываю. Но не было сил оторваться от Второго концерта (фортепиано с оркестром). Эта вещь действует на меня магически… я даже не подберу слов. У меня мороз бежал по коже. Он соединился с холодом здания. И эти два мороза застудили меня. Теперь вот лежу.
29 апреля 1943 года 12 часов дня
Вчерашний обстрел был одним из самых сильных, если не самым сильным за все время блокады. Упало 220 снарядов, но не к нам, а в Куйбышевский район. Мы только издали слышали раскаты, но они были так сильны, что казалось - у нас.
Снаряд попал в главный штаб МПВО города и убил комиссара. Снаряд пробил насквозь здание Радиоцентра, разрушив помещение "Последних известий по радио". Хорошо, что всем было приказано уйти в бомбоубежище.
И снова - все более упорные разговоры о штурме. Недалеко от "Ленинградской правды", на площади, строят доты невиданной дотоле крепости.
У меня болит правое ухо. Шум и слабость. Но настроение хорошее: довольна своей статьей о детях и стихами.
1 мая 1943 года. Около полудня
Сегодня в 9 часов утра проснулась оттого, что раскачивался дом. Он качался, как качели, прежде чем остановиться. Это Гитлер "поздравил" нас с Первым мая.
Снарядов было не много, штук восемь, выпущенных один за другим, очевидно с бронеплощадки. Второй такой "шквал" был днем, но несколько слабее.
Прелестный концерт был вчера ночью, в половине первого. Трогательно звучали гавайские гитары и старинные романсы в эфире, только недавно содрогавшемся от орудийных раскатов.
9 мая 1943 года
Наконец-то пришла в себя после двухнедельной болезни. У меня уже начиналось воспаление легких, но стали давать мне сульфидин. Он убил легочных "диплококков", но попутно чуть не убил меня вместе с ними.
Теперь все прошло, но осталась невралгия головы. Вчера приступ длился шесть часов.
А какая чудесная весна началась за то время, пока я сражалась с "диплококками"! Даже лежа, я вижу в окне молоденькие листочки. Огородное неистовство охватило город. А я лежу. И главное - ничего не сделано за этот год.
10 мая 1943 года
Сегодня опять хуже с головой. И вся я - слабая, бледная, отравленная лекарствами, с грелкой, в шерсти. Ужасно!
В первой комнате, наконец, открыли окно. И такая райская весна вливается в него!..
Всю эту ночь не могла уснуть от нестерпимой душевной тревоги. Все мои невыполненные планы, несвершенные замыслы, ненаписанные письма, неотправленные телеграммы, недодуманные строфы - все это вихрем неслось вокруг меня каким-то ужасающим колесом, центром которого, несчастной осью была я сама. Я зажгла свет и поработала немного. Какие-то строфы будущей главы. Потом мне стало легче, и я уснула.
13 мая 1943 года. Днем
Тревога кончилась. Это была одна из самых продолжительных наших тревог. Мы с Мариэттой были во дворе как раз в ту минуту, когда "мессершмитты" пролетали над нами. Наши зенитки гремели. Все небо было в темных клубках разрывов. Как оказал один приехавший с фронта летчик: "Фрицы пытаются сделать массированный налет". Потом он прибавил, что "вообще они подтянули сюда свежие силы", но что Ленинграду "уже недолго терпеть".
Погода снова испортилась, но вечера бывают необычайные: золотисто-смугло-голубые, с маленьким, но страшно ярким месяцем и громадными, как в планетарии, звездами.
22 мая 1943 года
Сейчас за мной должны приехать с Кировского завода. Давно уже они просили меня выступить у них, но я то хворала, то была занята… Слышу гудок под окном. Это за мной.
Вечер
Только что вернулась с Кировского. Народу было много, слушали отлично, хотя я и хуже стала читать после болезни: все задыхаюсь.
Заводской клуб помещается в бомбоубежище. Ведь немцы тут совсем рядом.
Нельзя спокойно смотреть на территорию завода. Это уже почти Сталинград в очерке Василия Гроссмана "Направление главного удара".
Здесь тоже: "темные громады цехов, поблескивающие влагой рельсы, уже кое-где тронутые следами окиси, нагромождение разбитых товарных вагонов, уголь, могучие заводские трубы, во многих местах пробитые немецкими снарядами".
Но, в отличие от Сталинграда, "главный удар" немцев по Кировскому заводу расщеплен на множество непрекращающихся ударов.
Когда мы поднялись из подвала на свежий майский воздух, нас встретили звуки вальса. Патефон стоял под открытым небом на обломке кирпича, а две пары девушек-дружинниц, з штанах и брезентовых сапогах, медленно кружились по двору на фоне сгоревшего цеха. Над ними, как бы охраняя это краткое веселье, барражировал "ястребок".
Мне припомнился завод "Севкабель" на Васильевском острове, где я была прошлым летом. Немцы бьют по "Севкабелю" с противоположной стороны залива из Лигова. Там тоже все цехи изранены и пробиты. В зияющую пробоину одного здания дерзко заглядывал со двора какой-то цветущий куст.
Это все - "сторожевые" заводы Ленинграда, как были некогда "сторожевые" монастыри.
24 мая 1943 года
Вчера поехала выступать в морскую часть, расположенную, однако, на земле, за Спасской заставой, в местечке "Медвежий стан". Там протекает река Охта. Все утопает в черемухе.
Меня завалили букетами в машине до такой степени, что патрульный, проверяя мой паспорт, спросил:
- А где же эта гражданка?
Я одарила черемухой весь наш коридор.
25 мая 1943 года. 3 часа 10 минут
Только что так треснуло в воздухе, что я чуть не свалилась с кресла. Просто неслыханный какой-то звук. Через десять минут второй такой же удар. Я думала, что бомба, но больше похоже на шрапнель.
Ёвфросинья Ивановна только было собралась мыть окно, а теперь сказала:
- Все настроение спортил.
И не стала мыть.
Третий удар. А радио молчит.
Позднее
Меня успокоили, что это - мы. Какая-то, говорят, новая "игрушка" поставлена, видимо, рядом с нами, и это ее пробовали.
26 мая 1943 года
Вчера убит снарядом профессор Абрамсон, очень одаренный хирург, читавший лекции и у нас в институте. На днях он был у Мариэтты (я слышала за стеной его голос) и просил разрешения показать мне стихи своей девочки. Мариэтта ответила, что сейчас я занята и что лучше это сделать через несколько дней.
В час смерти Абрамсона его ждали на заседание ученого совета в Институте переливания крови. Для того чтобы не опоздать туда, он на двадцать минут раньше окончил лекцию студентам в больнице Карла Маркса. Он был аккуратен и говорил про себя: "Я никогда не опаздываю".
27 мая 1943 года
Абрамсон был убит осколком бомбы, а не снарядом. Ему оторвало половину головы. Мариэтта видела его вчера в гробу: голова скрыта марлевой повязкой, пустота наполнена ватой.
Старики родители здесь же, в Ленинграде.
28 мая 1943 года
Была у меня Мария Николаевна Эгерштрем из Института усовершенствования учителей.
В квартире Марии Николаевны пять раз вылетали стекла от бомб. На шестой раз жить там стало невозможно, и М. Н. получила новую квартиру взамен разбитой. Но как было перевезти туда вещи, когда за перевозку одного только рояля просили девять кило хлеба?
Узнав об этом, сослуживцы Марии Николаевны устроили "субботник" по переноске вещей, который длился три дня. Все было перенесено на руках, за исключением рояля. Работали одни только женщины. Среди прочих предметов была тяжелая бронзовая лампа: Прометей, вздымающий факел.
Когда все было устроено на новом месте, Мария Николаевна устроила новоселье, истратив на угощенье свой паек донора.
Был чай, сандвичи и винегрет. Гости получили подарки. У каждого на тарелке лежала "повестка" на право получения "посылки". "Посылки" были тщательно упакованы и снабжены подробным адресом. В каждой было то, что могло доставить удовольствие адресату: пушкинист получил маленький бюст Пушкина, любительница фарфора - старинную тарелочку. Те, у кого были дети, - детские книжки.
Новоселье очень удалось, несмотря на очередную бомбежку. Гости пили чай, беседовали. А над ними Прометей вздымал свой факел: в новой квартире было электричество.
Мария Николаевна пришла ко мне с просьбой участвовать в жюри детского литературного конкурса. Она принесла мне множество папок и тетрадей: стихи, поэмы, повести, дневники, научные сочинения. Тематика разнообразная.
Ученик 4-го класса 26-й школы описывает вторжение фашистов в русские города:
В города они входили,
Магазины все громили,
Пили водку, брали шпиг,
И консервы открывали,
И съедали в один миг.
Более "зрелый", Гребенников (ученик 6-го класса), представил исследование: "Книга - друг человека". Мы узнали, что "за период XVIII–XX веков человечество весьма подвинулось в своем развитии".
Есть по-настоящему ценные вещи, такие, например, как "Отечественная война в мемуарах ленинградских школьников" (6-й класс 10-й школы).
Интересен рассказ пионерки Зины Карасевой "Первая бомба".
"Ночь. Тихо. Звезды. Луна ярко освещает улицы. Я лежу у трубы на крыше, чутко вслушиваясь в тишину, и гляжу на небо. Вот Большая Медведица. Вот Малая.