Бегу. А мне навстречу бегут от "Второй хирургии", крича, что на дальней грядке, на валу, ранило Крутикова. Он шел с лейкой поливать свои огурцы. Ему оторвало кисть левой руки. Потом привезли к нам еще раненых, с улицы.
Скверно то, что фашисты, видимо, пристрелялись к нашей больнице. Последние дни они попадают все ближе, все точнее. И вот теперь бьют без промаха.
Сейчас тихая, душная, облачная тревожная ночь. Вдали все время артиллерийский гул.
Мы сначала думали идти ночевать в другое здание, потом махнули рукой.
Теперь уж все равно.
4 августа 1943 года
Вчера ночью Крутиков умер: ему не только оторвало кисть, он был ранен в живот, но это не сразу заметили. Основной удар пришелся по лейке: Иван Захарович весь был залит водой.
Когда ему перевязывали руку, он тихим своим голосом произнес, что ему больно "в животе". Раздели его, а там крошечный осколок пробил сальник. Через три часа Крутиков умер.
Самое страшное было то, как Анфиса искала мужа. Сначала она наскочила на меня и спросила, не видала ли я его? Я ответила, что нет. В штабе пытались ее уверить, что директор отправил его для проверки книг в подсобное хозяйство. Она ответила (и вполне резонно), что директора, который так поступает во время обстрела, следует снять с работы.
В конце концов она все поняла, отыскала мужа во "Второй хирургии" и не отходила от него. Но он уже был без сознания.
5 августа 1943 года
Важнейшее сообщение по радио: мы освободили Орел и Белгород. В честь этого в Москве - салют из 120 орудий, но мы, к сожалению, этого не слышали. Только смотрели на часы и говорили:
- Вот теперь!
6 августа 1943 года
Доклад мой сошел неплохо. Народу было много. Приехали наши фронтовики.
Я тщательно подготовилась. Перечла все написанное за время войны ленинградскими поэтами в городе и на фронте. (Сейчас вспомнила, как прошлой весной мы поехали на Карельский перешеек, в армию, устроили там "выездное заседание" и приняли в члены Союза писателей Михаила Дудина, работавшего в дивизионной газете.)
В своем докладе я говорила о том, что каждое новое общественное явление встает перед нами, писателями, сначала в общих очертаниях, без деталей, почти без рельефов. Это нечто вроде острова, видимого с корабля. Но чем ближе мы подходим к нему, тем явственнее различаем, что это целый материк, тем детальнее мы его видим. (Здесь я цитировала тех, которые, на мой взгляд, задержались на этой первоначальной, "безрельефной" фазе в изображении войны и не пошли дальше.)
Говорила я и о "недоброй инерции", которая порой развивается в нас с быстротой сорных трав и побуждает писать о том, что нами уже освоено. А наш читатель опередил нас и ждет другого.
Шла речь о чистоте языка, о композиции, о выборе темы, о редактуре, об умении переделать то, что подлежит переделке. Недаром же сказано, что "Аполлон - это бог помарок". Редко, слишком редко ощущаем мы в целом ряде вещей присутствие этого "бога". (Уже потом, после доклада, я вспомнила прекрасную индийскую поговорку по этому же поводу: "Только терпение превращает тутовый лист в шелк".).
Доклад был большой и подробный. В конце я сказала: "Мы убедились в силе наших стихов, в их действенности: это доказывают письма наших читателей. Наши книги берут с собой на фронт, носят их в полевых сумках, читают перед атакой.
Сделаем же все, чтобы поэзия дней Отечественной войны (в частности ленинградская поэзия) была достойна той великой цели, которой она служит: уничтожению фашизма и торжеству справедливости".
Прения по докладу завтра.
На обратном пути в машине "Ленинградской правды" попали в самый центр обстрела на Литейном. Снаряды ложились справа и слева. Я снова увидела дымные столбы от основания до вершины. Но они были не черные, как у нас на огороде, а желтые и красные, в зависимости от того - из камня или кирпича был дом, куда они падали.
Страшный грохот сотрясал улицу, все бежали пригнувшись. На трамвайной остановке многие легли на землю. (Вспомнила рассказ Наташи о том, как во время уличного обстрела какой-то военный прижал ее голову к земле и прикрыл своим портфелем.) Мы мгновение колебались: то ли выскочить и спрятаться в подворотне, то ли как можно скорее ехать вперед. Решили - второе.
В грохоте и обломках вихрем миновали Литейный (мы, три женщины, сидели в машине, прижавшись друг к другу). Выехали на Невский, а оттуда растерявшиеся люди бегут прямо навстречу снарядам.
К довершению всего шофер чуть не угробил нас на перекрестке: показалось ему, что из боковой улицы летит на нас машина. А в действительности она, увидя нас, остановилась.
Приехали домой, а вскоре из райкома прибежал испуганный И. Д., которому сообщили, что обстреливается "Володарский квадрат", как раз тот самый, где в виде точки находилась и я.
Ну, и достанется же теперь Ленинграду от немцев за Орел и Белгород!..
7 августа 1943 года
Вчера поздно вечером наше писательское совещание закончилось в громах и молниях (литературных).
Домой меня отвез на своей машине Вишневский.
Я была полна мыслью о только что закончившемся совещании и не сразу заметала, что у нас во дворе иду по сплошным осколкам, словно по стеклянным листьям.
Пригляделась внимательно и увидела, что кирпичный одноэтажный флигелек у ворот, там, где табельная, разбит основательно: два прямых попадания. Но никто не пострадал: все уже ушли.
Увидя этот флигелек, я вспомнила, что, сидя в президиуме и готовясь к заключительному слову, я, услыхав далекую канонаду, еще подумала: "Какой это бедняга-район страдает?"
Оказалось - наш район и даже наш двор.
8 августа 1943 года
Я одна. И. Д. и Мариэтта уехали в город за продуктами. Сегодня жаркий, совсем летний день, воскресенье.
Безумная "академик Фарро" спрятала ключи от всех несгораемых ящиков и шкафов, где хранились деньги и расчетные книги покойного Крутикова, и не отдает. Пущены в ход десятки уловок и хитростей, но пока безуспешно. И. Д. мучается.
9 августа 1943 года
Вчера был самый страшный из всех ленинградских обстрелов. Снаряды с дьявольской точностью ложились в центре города, главным образом на перекрестке Невского и Садовой, у трамвайной остановки. А там в это время кишело народом: воскресный день. Все это началось через несколько минут после того, как И. Д. и Мариэтта сели в трамвай № 3 и уехали. Первый же снаряд попал в трамвай № 12, идущий вслед за ними, - там было 28 убитых и 62 раненых.
10 августа 1943 года
И вот уже лето на исходе. Уже первые желтые листья лежат у нас на асфальте. Ежедневный грозный и монотонный (вот и сейчас) рев снарядов. Невольная боязнь улиц. Стремление быть поближе к парадным и подворотням, чтобы укрыться при первом же ударе. И это не только у меня… Тяжко. Трудно.
11 августа 1943 года
За окном мелкий осенний дождик. Осень. Ну и бог с ним, с этим летом! Как сказала Евфросинья Ивановна: "Мы и не видали лета красного. Только видели, как кровь течет".
Сегодня, через десять-пятнадцать минут после того как я вернулась, начался шквальный обстрел. Всего было шесть или семь снарядов. Один разорвался на улице Льва Толстого, против Рентгеновского института, второй - за огородом, против школы. И третий - на нашей территории, почти в том же месте, где погиб Крутиков.
Говорят, что это немцы метят в завод точных приборов ("Пирометр"), который опять начал работать.
Фоторепортер К. рассказал мне ужасающие подробности воскресного обстрела на углу Невского и Садовой: кровавая трамвайная остановка. На мостовой лежали куски человеческих тел, бидоны, кошелки, лопаты, овощи. Многие ехали на загородные огороды или возвращались оттуда. К. видел оторванную руку с папиросой, которая еще дымилась. Свекла и морковь плавали в крови. Потом пожарные смывали кровь с мостовой и тротуара.
Должна честно сказать, что я этой трамвайной остановки очень боюсь. Она была пристреляна еще тогда, когда обстрелы были редкостью.
12 августа 1943 года
Уже начинаются поиски родных и друзей, не пришедших домой или на работу.
Доктор С., сама больная, ищет дочь. Публичная библиотека ищет сотрудницу. Наташа - инженера К., товарища сына, жившего у нее. Его нет уже третий день.
Пишу и думаю: вот-вот начнется вчерашнее. Нужно ехать в город - и боюсь. Вспоминаю слова санитарки Насти: "Уж лучше бы нам всей грудью навалиться. Либо помереть всем, либо немца сдвинуть. А так - это не жизнь".
13 августа 1943 года
За окном дождик. Серые тучи. Люблю все это. Собираюсь в Москву.
18 августа 1943 года. Москва
Вот и Москва. Долетели великолепно. С удобствами и почетом. По дороге на аэродром необычен был город - пустой, залитый луной, с прожекторами, тонущими в лунном сиянии, с "люстрами" осветительных ракет на горизонте. Штук семь неподвижных шаров висело в небе.
В Москве холодная осень. Но люди ко мне теплы и нежны…
24 августа 1943 года. Москва
Вчера в девять часов вечера в честь освобождения нами Харькова было дано двадцать залпов из 224 орудий. Все небо сверкало от сотен ракет и трассирующих разноцветных пуль. Это были точки, тире, линии и шарики. А вокруг города полыхали залпы. Мы стояли с Жанной у окна моего номера на девятом этаже. Двор под нами был светел, весь голубой, цветные блики бежали по стеклам этажей. Аплодисменты с улицы доносились к нам на девятый этаж.
5 сентября 1943 года
Нет, все-таки отлично, что я сюда приехала. Здесь кончилось то душевное состояние, в котором я была все это последнее время: когда все в душе освещено и все неподвижно, словно при свете вражеской ракеты.
8 сентября 1943 года
Важная новость: капитулировала Италия. Официально еще не сообщали, но это точно. В Донбассе мы освободили Сталино.
9 сентября 1943 года
Сегодня в шесть часов утра сообщили по радио о капитуляции Италии.
23 сентября 1943 года
Приближается день отъезда. Я свои дела заканчиваю. Только написать ничего не написала: совсем затормошилась.
9 часов 40 минут вечера
Мы освободили Полтаву. Посмотрим сегодня салют при дожде: этого еще не было…
Салют без дождя, но под тучами. От этого он гулче. Величественно и грозно.
Второй салют, за город Унечу, был при дожде. Алые и зеленые отблески зеркально отражались в мокром асфальте.
24 сентября 1943 года. Москва
Отличный деловой день. Все удалось, все успела. Во вторник, видимо, лечу.
Сегодня в Совинформбюро закружилась у меня голова. Показалось, что передо мной раскрыт весь земной шар, от Швеции до Египта, и всюду меня читают.
Надо больше писать, главным образом прозу. Хочу, чтобы меня всюду читали и любили друзья моей страны.
25 сентября 1943 года. Москва
Немцы бегут шибче, чем французы в 1812 году. Сегодня нами освобождены Смоленск и Рославль. Салют был двадцатикратный из 224 орудий.
Смоленск свободен!.. Значит, враг уже не в силах удержать оборону на Днепре.
А как будет с Киевом? С Ленинградом как будет - вот что самое главное. Значит, и он будет когда-нибудь свободен?
Как хочется туда! Радоваться - так уж там!
26 сентября 1943 года. Москва
Вернулась из Переделкина, где провела целый день. Душевно это было легче, чем я думала. Может быть, потому, что день был дивный, осенний, золотой. Я нашла два масленка и один шампиньон.
Сторожиха сказала мне: "Не ищи, не найдешь. Войне скоро конец, вот и грибов не стало".
Действительно, странно это народное поверье. Осенью, накануне войны, грибов было неестественно много. У себя на участке мы набирали целые корзины, не знали, что с ними делать. Сторожиха сказала: "Это к войне".
Переделкинский дом пуст. Главное, ни одной папки с бумагами, ни одной фотографии. Мои дневники, газетные вырезки, да мало ли что… ничего этого нет. Вернее всего, пошло на растопку печей. И хорошо, если бы только так. Грустно думать, что разрозненные и бесприютные мои бумаги бродят где-то по чужим рукам. Кто-то читает их холодно и недоуменно. Постояла в комнате, где жил наш Мишенька. Остались гвозди от той полочки, о которую я ушибла его головку, вынимая из кроватки.
Обедали у Афиногеновых. Его отсутствие очень ощутительно и воспринимается болезненно. Так и вижу его улыбку, голубую рубашку. Слышу голос.
28 сентября 1943 года. Москва
Все готово, все уложено. Хорошо было бы завтра улететь; сегодня самолета не было. Так хочется быть уже в Ленинграде. Витебское направление - это касается уже непосредственно нашего города. Надо жить и дожить до его освобождения. До разгрома там фашистов или до бегства их оттуда.
29 сентября 1943 года. Москва
Погода обещает быть прекрасной. Только бы улететь сегодня.
Сегодня столько энергии потратила на телефонные разговоры, что ее с избытком хватило бы на небольшой двигатель.
3 октября 1943 года. Ленинград
Летели мы хорошо.
Весь день шли над осенними лесами, над ними синело холодеющее небо. В Ленинграде приземлились почти в темноте (дни уже коротки), а с аэродрома в автобусе ехали в сплошной непроницаемой тьме.
За два дня при нас - еще ни одного близкого выстрела.
Стреляют где-то далеко и редко.
Из детских разговоров 1942 года. Мальчик спрашивает:
- Мама, а что такое ветчина?
Мать объясняет.
Мальчик:
- А ее кто-нибудь пробовал?
Девочка:
- Мама, а сколько весит великан? А какой паек он получает?
Третий ребенок читал стихи Лермонтова: "Клянусь первым днем варенья" (вместо "творенья").
Дети много думали тогда о еде… как и взрослые, впрочем.
7 октября 1943 года
Эвакуированная девочка пишет матери: "Я осваиваю винтовку и читаю "Мертвые души". Она посылает матери бабочку в письме и пишет: "Эта бабочка - степная. Такой в Ленинграде нет". И приписывает в конце письма: "Прошу военную цензуру эту бабочку не выбросить случайно и не смять".
Это все из писем дочки Марии Николаевны Ф. Сама Мария Николаевна в 41-м году заведовала кино "Аре" на площади Льва Толстого. В ноябре в дом, где помещалось кино, были сброшены три бомбы замедленного действия, правда некрупные. Бомбы пролежали около трех часов, потом взорвались, одна за другой. Дом к этому времени, по требованию МПВО, был уже пуст, в кино тоже никого не было. Оставалась только Мария Николаевна. Она объяснила мне, почему: на ее ответственности был несгораемый шкаф с дневной выручкой.
Когда Мария Николаевна осталась стеречь этот шкаф, к ней вошла еще одна сотрудница и сказала:
- Я останусь с вами. Мария Николаевна ответила:
- Нет, я не хочу. У вас двое детей и старуха мать. Сотрудница возразила:
- И у вас девочка и муж на фронте.
И осталась. Еще немного позже к ним присоединился технорук, пожилой человек, сказавший про себя:
- Останусь-ка и я с вами. Все-таки мужчина.
Все трое они сидели, ожидая взрыва. Их тряхнуло, осыпало штукатуркой, поцарапало стеклом, но все остались живы. Несгораемый шкаф, где лежали деньги, от силы взрыва скрутило спиралью, так что потом пришлось выжигать дверцу электричеством.
9 октября 1943 года
И. Д. рассказал мне, что в мое отсутствие во время особо сильных обстрелов, уходя в штаб, он уносил с собой в портфеле нашего Кузю. Теперь он уже туда не влезет: очень вырос.
Из врачебного доклада Зинаиды Васильевны:
"Ребенок, раненный осколками, лежал на подушке, вследствие чего все раны были набиты перьями.
Ранена беременная на последнем месяце женщина. Ранен также и плод".
О ребенке, который просит, чтобы ко дню рождения ему подарили "противогазик".
На пустыре против нас дети играют в войну. Один из мальчиков командует отрядом. С криком: "Все силы на Лешку!" - ребята бросаются на этого Лешку, которому я не завидую.
12 октября 1943 года
Фраза, услышанная мною случайно: "В такое время юмор надо держать на привязи". Надо ли?
14 октября 1943 года
Третьего дня снаряд попал в одно из наших зданий, в комнату рядом с залом Ленина (он выступал там в апреле 17-го года с "Апрельскими тезисами").
Обстрел начался через минуту после того, как из помещения ушли студенты. Мы пошли туда, когда еще не вполне осела кирпичная пыль, странно изменившая атмосферу комнаты: так, вероятно, бывает после извержения вулкана. В стене зияла пробоина. Единственное, что уцелело, что осталось нетронутым, - это был бюст Ленина на высокой гипсовой подставке. Он только изменил свой цвет от пыли: из белого стал сумрачно-серым. Точно изменился в лице.
Вчера во время партсобрания в том же зале Ленина снова начался обстрел. И. Д. прервал собрание, мы все разошлись.
Дела на фронте великолепны. Сегодня можно ожидать салюта или даже двух.
17 октября 1943 года
Вчера, во время сильного обстрела, я пошла в приемный покой, куда уже начинали привозить пострадавших.
Одну из первых привезли сотрудницу ГИПХа, раненную в правую руку и правую ступню. Бледная, дрожащая нервной дрожью, она крепко прижимала к груди бежевую "модельную" туфлю с правой ноги, измазанную кровью. На лице, возле рта, прямо под кожей, виден был осколок. "Торчал", - как сказал дежурный врач. Раненую сразу взяли на рентген.
Потом мы с Алевтиной Васильевной пошли на сторожевую вышку на крыше одного из наших зданий. Жутко было идти по косой, мокрой от дождя крыше и перелезать через какие-то натянутые провода. На осеннем горизонте - тяжелые, мрачные вспышки. Под ними - темные скопления домов. Купол Исаакия, шпили Адмиралтейства и Петропавловской крепости - на все это надеты теперь серые чехлы, скрывающие золотой блеск.
Начальник штаба ПВО сказал:
- Если ударит снаряд, немедленно лечь.
Но этого не понадобилось. Иначе наверняка не удержаться бы мне на покатой и мокрой крыше.
Идя обратно, вошли в другое, более близкое слуховое окно. И так уютно показалось на чердаке!
8 ноября 1943 года
Давно не писала. А событий множество. Мы уже освободили Киев. Иногда приближение конца войны отчетливо до дрожи в сердце.
Праздники провела "бурно". Вчера была на Карельском перешейке, в гостях у командующего армией.
Он давно уже приглашал меня. Вчера прислали за нами машину. И мы помчались по Кировскому в сторону островов, мимо Черной речки - места дуэли Пушкина. А там - Парголово, Токсово, хвойные карельские перелески и холмы. Все настороженное, беззвучное, затянутое осенней дымкой.
Армия активных действий не ведет. Она - заслон от финнов. Но то, что она не воюет (ее так и зовут "невоюющей армией"), видимо, точит сердца всех здешних армейцев, от командующего и до рядового бойца.