В следующее мгновение тело пансионессы застыло в каком-то невероятном изгибе, словно достигшая своего высотного предела большая белая птица – в утреннем поднебесье, и вдруг обессиленно упало в барханы постели. Но с падением тела душа девушки не угомонилась. Наоборот, в ней проснулась разгневанная самка. Захватив Эжен за волосы, она оттянула, буквально отшвырнула ее от себя. Поднимаясь в постели – осатанело ударила коленом в лицо (возможно, это произошло случайно, но Эжен ни за что не поверила бы в такую случайность) и, еще раз оттолкнув от себя женщину, теперь уже за плечо, ринулась к двери.
Ринулась, призывно крича, негодуя на себя и маман-развратницу, поднимая на ноги всех, кто способен был услышать ее в эту рань, в полузабытом Богом имении; в этой ее ненависти к самой себе, к Эжен, к столь некстати проснувшейся греховной плоти…
36
Недалеко от рощи берег снижался в сторону реки, однако графиня не решилась спускаться к ней, опасаясь, как бы конь не оступился в илистом прибрежье, на котором татарин неминуемо настигнет ее. С того момента, когда она заметила, что кайсак погнался за ней, у Дианы уже не хватало мужества оглядываться. Она вела себя, как ребенок, страшащийся открыть глаза, чтобы увидеть, что на него надвигается.
Она стегала коня, полагаясь только на него и свою судьбу, и боялась, что, если оглянется силы окончательно покинут ее и она окажется в лапах зловонного грабителя-азиата, которого боялась сейчас во стократ сильнее, чем когда-то парижского палача.
Но, видно, судьба в самом деле хранила ее. А может, и не судьба вовсе, а пугливая женская мудрость. Бросившись ей наперерез, татарин загнал коня в низину, и тот действительно начал оступаться, скользя по еще не затвердевшему после весеннего паводка илистому берегу.
Обнаружив себя посреди болотистой равнины, Бохадур-бей растерялся, не зная, что делать: то ли возвращаться назад, приближаясь к преследователям, то ли пробиваться дальше, вон до той зеленоватой возвышенности, которую вот-вот начнет обходить конь золотоволосой гяурки. Но как же мучительно долог будет этот путь, когда дорога каждая секунда!
Он избрал иной выход: развернув коня, начал выводить его на прибрежную возвышенность, идя как бы наперерез преследователям. Это удалось ему довольно быстро. В то время как преследователи замялись у низины и теперь вынуждены были гнать коней в обход. Но главное: беглянка ушла не так уж далеко. Бохадур-бей уже понял, что ему вряд ли удастся увести ее. Зато, убив женщину, он отомстит гяурам за смерть своих воинов и заставит погоню на несколько минут задержаться возле нее.
"Неужели Аллах и в этот раз спасет меня? – не поверил доброму знаку судьбы Бохадур-бей. – На его месте я бы давно обошелся с таким негодяем, как с жертвенным бараном". Как человек, давно приговоривший себя к мучительной смерти разбойника, вожак кайсаков никогда не был слишком высокого мнения о ценности ни своей души, ни головы.
Так и не оглянувшись, графиня тем не менее услышала, сначала – яростный возглас кайсака, а затем и гулкий топот его коня, преодолевающего каменистую равнину, которую только что с трудом преодолел и ее конь. И вот тогда она вспомнила о пистолете. Он был заряжен – это она поняла сразу, как только взглянула на него. И еще сумела вспомнить, что, прежде чем стрелять, следует взвести курок, – уж чему-чему, а умению обращаться с оружием ее учили досконально – и во Франции, и в Варшаве. Намного лучше, чем умению обращаться с мужчинами, которое ей пришлось постигать самостоятельно. Хотя, видит Бог, этим искусством она овладела куда основательнее – да простится ей на том свете так же, как и на этом.
Она взвела курок, выстрелила и с ужасом поняла, что промахнулась. Пистолет рванул руку так, словно пуля ушла не в сторону врага, а вонзилась в ладонь. Осознав весь ужас положения, она неловко швырнула в преследователя сам пистолет, услышав в ответ яростный торжествующий рык изголодавшегося каннибала.
Сближаясь с графиней, Бохадур-бей попытался захватить ее правой рукой, чтобы бросить поперек седла. Однако Диана сумела вовремя отклонить туловище вправо, и татарин проскочил мимо нее.
Атаман понимал, что преследователи уже близко. Но, оглянувшись, увидел, что их по-прежнему только двое. Всего двое. Третий неуклюже трясся в седле где-то далеко позади. И снова ярость охмелевшего от погони самца помешала ему здраво рассудить, что в этой ситуации ему лучше уйти. Сама беглянка задержит его преследователей, подарив ему еще несколько минут. Именно тогда, когда Бохадур-бей понял это, мозг его пронзила страшная мысль: "А ведь златокудрая гяурка достанется кому-то из этих двоих. Она достанется им в благодарность за спасение!"
– О, яд шайтана! – развернул он скакуна. – Пусть вместо ласки поганым кяфирам достанется только твое обезображенное тело!
Тем временем беглянка направила коня к рощице. Она направила его туда, хотя должна была броситься назад, к своим спасителям. Догнав ее, Бохадур-бей взмахнул саблей, но в ту минуту, когда он занес ее, графиня осадила коня и, спрыгнув с него, присела за крупом – обычный прием, которому Кара-Батыр обучал ее сотни раз. Да, сотни. Словно предчувствовал, что этот нехитрый прием татарских конников когда-нибудь спасет ей жизнь.
Пропоров седло коня, сабля вновь взвилась над головой татарина, вместе с проклятиями, которые он посылал женщине и небу. Но и второй удар пришелся мимо: вскрикнув от ужаса, графиня все же сумела проскочить под холкой коня, на какое-то время оказалась лицом к лицу с татарином и снова поднырнула под вспененную морду.
Боясь не успеть к этому странному поединку, Гяур сделал то единственное, что еще в состоянии был сделать, – изо всей силы швырнул свое тяжелое копье-меч. Татарина это неметательное оружие не достигло, зато рассекло круп его коня у крестцовой кости.
Прежде чем спрыгнуть с оседающего коня, Бохадур-бей выхватил из-за пояса нож.
– Гяур! – зло оскалился он. – Презренный гяур! – швырнул он вместе со сверкнувшим на солнце лезвием и тотчас же схватился за саблю.
Нож застрял между чешуйками кольчуги, в мощной коже у нагрудного щита. Однако в пылу погони Гяур просто-напросто не заметил этого. Он не ощутил боли и решил, что удар принял на себя щит. А взгляд был устремлен туда, где, присев под холкой коня, ждала своей гибели графиня де Ляфер. Не имея времени снова гоняться за ней, спешенный Бохадур-бей лишь рубанул со злости по крупу ее коня и бросился к реке.
– Отдай его мне, князь! – крикнул подоспевший Корзач, метнувшись наперерез татарину. – Не княжеское это дело – вылавливать в реке кайсаков!
– Бери, – негромко проговорил полковник, тоже спешиваясь, и, бросив поводья, устало, еле шевеля несгибающимися ногами, направился к опустившейся на траву девушке.
– Вы спасены, госпожа, – произнес он слишком тихо для того, чтобы девушка вынуждена была реагировать на его слова. – На сей раз вы, гнев Перуна, каким-то чудом спасены.
37
Крик Амелии, в самом деле, оказался услышан. Первой поднялась леди Стеймен. Она-то и встретила взбунтовавшуюся, перепуганную пансионессу в коридоре первого этажа, на котором размещались только ее комната да холостяцкое лежбище Кристиана. Перехватила, попыталась завести в свой будуар. Однако Амелия вырвалась, выскочила во двор и помчалась к зданию пансионата, первый этаж которого тоже занимали три воспитательницы-француженки и кучер-охранник Гафиз.
Леди не погналась за ней. Какое-то время растерянно стояла посреди коридора, не зная, то ли спешить к пансионату, чтобы хоть там, в его стенах, утихомирить неразумную дочь казненного шевалье-артиллериста, то ли подняться наверх и попытаться выяснить, не произошло ли чего недоброго с маман Эжен.
Сама маркиза очень четко представляла себе, что последует, когда Амелия разнесет весть о случившемся по комнатам пансионесс. Сколько разговоров и сплетен породит ее рассказ. Тем более что, после весеннего выпуска, среди воспитанниц осталось всего пять девушек, успевших побывать в ее "усыпальнице". И все же Эжен не подхватилась, не запаниковала. Зло, по-мужски, выругалась, сплюнула от досады и, утонув в перинах в том самом месте, где только что лежала Амелия, уставилась в мутную серость потолка.
Никакого угрызения совести она не ощущала. Чувство неудовлетворенности – да, было. Своей дикой выходкой Амелия Мюно развеяла тот глубинный экстаз маман, с которым та предавалась любовным утехам, и оставила на берегу серого неуютного утра.
– Маркиза Дельпомас! Вы слышите меня?! – тяжелые, шлепающие шаги по старинной, скрипучей лестнице не заставили ее ни встрепенуться, ни насторожиться. В конце концов, она полновластная хозяйка всего того, что расположено от скалистого берега до болот. Это ее, а не чье-то там, пусть маленькое, но герцогство, ее королевство, в пределах которого действовали только те законы, те порядки и нравы, которые определены или, по крайней мере, признаны ею.
– Маркиза Дельпомас! Вы слышите меня, Эжен?! – звала ее леди Стеймен, все еще стоя на лестнице и не решаясь отворять дверь будуара.
Маркиза не ответила. Она пребывала в том сомнамбулическом состоянии, в которое поверг ее бунт Амелии: где-то между крайней досадой, вызванной поступком пансионессы, и высшей степенью наслаждения, подаренного все той же паршивкой-пансионессой, и не желала, чтобы кто-либо смел врываться в это ее состояние с вопросами и расспросами.
– Вы уж простите меня, мадам Эжен, – возникла леди Стеймен теперь уже на пороге. – Я подумала было…
– Пошла вон, старая шлюха, – устало, с полным презрением проговорила Эжен. – И впредь – без звона колокольчика не смей подниматься сюда.
– Тысяча нижайших извинений, госпожа маркиза. Я всего лишь хотела удостовериться, что с вами ничего не случилось, – растерянно пробормотала англичанка. – Выходка пансионессы Амелии крайне удручила меня, крайне.
– А меня, как видишь, возрадовала.
– Будь на то ваша воля, я могла бы привести другую пансионессу. Из тех, что уже побывали здесь, – вкрадчиво подсказывала Стеймен.
– Немедленно отправляйся в пансионат, угомони эту оборванку. Проследи, чтобы сегодня все спали до десяти утра. Два часа лишних. На завтрак их позовут к десяти, если только вообще позовут, – добавила Эжен в сердцах.
– Готова исполнить все, что прикажете.
– С чего это вдруг?
Леди Стеймен усердно соображала, как бы ответить поделикатнее. Маман Эжен обладала удивительной способностью задаваться вопросами в тех счастливых случаях, когда у других никаких вопросов не возникало.
– Меня одолевает предчувствие, что вскоре наш пансионат превратится во всемирный центр заговоров. Ни один заговор в мире не будет происходить без участия пансионесс. Со временем Мария Магдалина превратится в тайный орден женщин, правящих миром, – неслыханно дерзила леди Стеймен.
– Да, ты тоже стала задумываться над этим? – обрадовалась Эжен возможности поговорить о чем-то не связанном с утренним происшествием. – И как давно эта мысль посетила тебя впервые?
– Каюсь, относительно недавно. Важно, что все-таки посетила. Работая в таком заведении, просто невозможно не задумываться над подобным ходом событий. Скажу больше: был бы наш пансионат чуточку богаче, нам следовало бы выстроить замок в старинном английском стиле, таинственный и недоступный, да нанять вооруженных слуг, проложить подземные ходы, соорудить подъемный мост. Девицы из самых аристократических семей почитали бы за честь попасть в "Марию Магдалину", а монархи всего мира содрогались бы от одного упоминания о пансионате маркизы Дельпомас.
– Замок в староанглийском стиле, говоришь? – Эжен закрыла глаза и попыталась представить некое подобие замка на месте ее "Лесной обители", но ничего не получилось. Вместо замка в ее воображении возродилось налитое тугое тело этой паршивки Амелии.
"За любую телесную усладу приходится платить унижением, – вздохнула Эжен, – и ничего с этим не поделаешь. Главное, не привязывайся к ней. Эта юная дрянь не стоит твоей привязанности. – Но, немного поколебавшись, осадила свой пыл: – Да будет тебе! Эта дрянь просто-напросто испугалась. Если бы ты сначала разбудила ее, все сложилось бы по-иному".
– Да, старинный замок… – мечтательно проговорила она вслух. – Это романтично. Всемирный орден пансионесс-заговорщиц. Распределив воспитанниц по монаршим дворам Европы, мы держали бы в руках все нити власти. Возможно, хоть тогда наконец прекратились бы эти бессмысленные, проклятые войны и воцарился бы мир, – и, чуточку засомневавшись, добавила: – Или же, наоборот, наступил бы полнейший хаос.
– Так вы действительно ставите перед собой такую цель? – ужаснулась леди Стеймен. – Я-то считала, что д\'Оранж, де Ляфер, де Мюне, словом, все они – только случайность.
Эжен поняла, что проболталась. Об истинных причинах перемен, произошедших после появления герцогини д\'Анжу, воспитательницы могли лишь догадываться.
– Когда вы уже, наконец, научитесь понимать французов, миледи? Все, что вы только что услышали в этих стенах, следует воспринимать как шутку. Или такого понятия для вас вообще не существует?
– Просто мне всегда хотелось, чтобы мы стали чуточку богаче, маркиза Эжен, – мгновенно сменила тему леди Стеймен. – Только-то и всего. Что ни говорите, а в последнее время герцогиня д\'Анжу не слишком щедра, поскольку…
– Не вам судить об этом, – холодно прервала ее Эжен. – Ступайте в пансионат, утихомирьте Мюно и всех остальных.
– Только у меня к вам просьба. Скорее даже не просьба, а всего лишь совет…
– Вы ведь знаете, леди Стеймен, что я не люблю получать советы от воспитательниц. Все, кто хоть однажды попытался давать мне советы, уже уволены.
– Знаю. Вы предупреждаете об этом каждую, кого принимаете на работу. Но мой совет не касается ни нравов, ни, простите, вашего… как бы это получше сказать, способа жизни.
– И на том спасибо, – сухо проговорила Эжен. – Чего же он касается?
– Нам следует сменить название пансионата. Мария Магдалина – уже не для нашего заведения.
Эжен приподнялась на локтях, удивленно посмотрела на англичанку и вдруг рассмеялась.
– Нет уж, леди Стеймен. Только Мария Магдалина. И дело вовсе не в пансионессах. Если кто-то здесь и чувствует себя Марией Магдалиной, так это я сама. Ладно, ступайте, ступайте, вам этого не понять.
* * *
Приезд герцогини д\'Анжу – вот что в корне изменило тогда не только полумонашескую жизнь пансионесс Марии Магдалины, но и все ее, Эжен, личное бытие. Маркиза Дельпомас редко вспоминала о тех, первых днях. Она вообще не любила предаваться воспоминаниям. Но сегодняшнее происшествие все же заставило ее вернуться к событиям, связанным с первым приездом герцогини…
– Как вы посмели войти сюда? – ворвался в ее воспоминания шотландец Кристиан. Из стройного юноши он давно превратился в медведеподобного мужика с железными бицепсами и вечно сонными, полупьяными глазами.
Этот обленившийся, ожиревший воин сто раз должен был бы погибнуть в бессмысленных сражениях во имя его величества, предварительно отправив на тот свет десятки врагов короны. Но вместо этого он погибельно прокисал в "Лесной обители", в женском царстве, в обществе семнадцати блудных сирот-пансионесс.
– Но меня прислала леди Стеймен, – будоражил ее слух своим отвратительным французским произношением шотландец.
– Ах, вас прислали?… Какого черта, позвольте узнать?
– Леди сказала, что я должен подняться к вам. Разбудила и приказала.
– Вот я и спрашиваю, какого черта она послала вас сюда, Кристиан? – все с той же ленивой усталостью допытывалась Эжен.
– Извините, госпожа маркиза, леди не объяснила. Но велела немедленно подняться. Надеть халат и…
Лишь сейчас Эжен обратила внимание, что из всей возможной одежды на шотландце имеется только халат, наброшенный на голое тело. И что между полами его, на груди, пробивался целый терновник густых, курчавых волос.
Представив себе, как это разжиревшее мужское тело наваливается на нее, маркиза брезгливо поморщилась. Она действительно отвыкла от запаха этих самцов человеческих, от их силы и пота. С тех пор как Эжен увлеклась любовными интригами с пансионессами всякое мужское тело не вызывало у нее никакого иного чувства, кроме брезгливости.
38
Гяуру казалось, что беглянка все слышит и слова успокаивают ее. При этом он забыл, что куда более спокойной она почувствовала бы себя, увидев, что приближающийся к ней незнакомец спрятал в ножны меч.
Не доходя до нее нескольких шагов, Гяур оглянулся. Возле лагеря все еще продолжался бой. Однако на склонах позади него уже виднелось несколько всадников-русичей – верный знак того, что кайсаки разбегаются. Одни погибли, другие бегут, с остальными справятся без него. Это его как-то сразу умиротворило, князь не хотел, чтобы кто-либо из сражавшихся воспринял его погоню как намерение уйти подальше от кровавой схватки.
Когда он снова повернул голову к девушке, она уже нашла в себе силы подняться и удивленно смотрела ему в глаза. Так и не отводя взгляда, словно завораживая князя голубизной глаз, она ступила навстречу и нерешительно взялась за рукоятку ножа. Только теперь Гяур понял, что ее поразило. Да и сам был поражен не меньше этой амазонки.
– Вы… живы? – растерянно спросила Диана, выводя его из оцепенения.
– Надеюсь.
– А… этот торчащий нож? Вы серьезно ранены?
– Пока не ощущаю.?Гяур попытался снять ее руку с колодки, но, как только пальцы их соприкоснулись, графиня вдруг рванула нож, выдернув его из подкольчужной кожи. Выдернула – и сразу же отскочила назад, побаиваясь, как бы ее спаситель не рухнул прямо не нее.
– Странно. Я даже не заметил, когда он… Не бойтесь, этот нож пока еще оказался не моим. Спасли одежды.
Несколько мгновений графиня всматривалась в то место на теле воина, откуда она выдернула нож, потом – в само лезвие и вдруг довольно небрежно сунула трофей за пояс.
– Ладно, на роль спасительницы претендовать не стану. А жаль. Кинжал, кровь, раненый рыцарь на руках склонившейся красавицы. Разве не романтично? – улыбнулась она. – Но… не получилось. Тем не менее трофей – мой.
– Уже ваш.
– Нет, правда, хотя бы небольшая какая-нибудь ранка, – еще раз, теперь уже с нескрываемым огорчением, осмотрела графиня могучую фигуру Гяура. – Что ж вы так?
Повернулась и побрела по склону возвышенности.
На валуне, высящемся посреди этого зеленого островка, был высечен большой крест. Не важно, что там: могила или место чьего-то покаяния. Важно, что он есть, этот крест, хранитель души и духа.
Смертельно уставшая, благодарная судьбе и Богу за то, что спасли ее, Диана обессиленно опустилась на колени и, упершись руками о камень, словно о плаху, припала к нему челом.
– Все самое страшное уже позади, сударыня, – с трудом проговорил воин на странной смеси украинских, польских и еще каких-то малопонятных ей славянских слов. И все же смысл сказанного Диана уловила. – Как видите, смерть миновала нас обоих.
– Кажется, да.
– Позвольте представиться: князь Одар-Гяур. Полковник. Успел побывать на военной службе у нескольких монархов. Теперь приглашен на службу польским королем.
Он остановился на склоне долины, чуть ниже Дианы. Дрожащей ладонью графиня смела с лица волосы и с довольно безразличным видом посмотрела на князя.