– Это счастье, что я успел, что погнался за татарином. Тот парень, что сейчас вот схватился с ним в реке, узнал его… Оказывается, это был сам Бохадур-бей.
– Атаман шайки, – отрешенно и в то же время понимающе кивнула девушка. – Вам повезло больше, чем ему: помчались за татарином, а спасли меня. Вот ведь как бывает, – она и не заметила, что заговорила по-французски. И потому не удивилась, что рыцарь-спаситель отлично понял все сказанное ею.
– Я преследовал грабителя до тех пор, пока не убедился, что он не просто убегает с поля боя, а при этом еще и пытается захватить пленницу.
– Теперь это уже не имеет значения, князь. Если я верно поняла, вы уже встречались с этим Бохадур-беем. У вас давняя кровная вражда, – проговорила она, снова обращая взор к камню. Гяур мешал ей воздать хвалу Богу, помолившись перед позеленевшим крестом во имя своего спасения. Однако она не решалась напомнить об этом князю.
– С Бохадур-беем нет, не встречался. Зато вдоволь насмотрелся на то, что оставалось от украинских сел после набега его шайки. Никакая орда, ни Крымская, ни Буджацкая, не может сравниться с ним по жестокости и алчности.
– Господи, да ведь мы же говорим с вами на французском! – удивленно уставилась на него графиня, только теперь поняв, почему они так легко понимают друг друга. – Вы-то когда успели изучить мой язык?
– Так, значит, вы – истинная француженка?
– Еще какая истинная! – устало и кротко заверила его графиня.
– В течение какого-то времени я учился во Франции. На юге, в Авиньоне, где жил вместе с дядей.
– Господи… вы жили во Франции! Почти француз, – графиня осела на траву и устало привалилась спиной к могильно холодному камню. Настолько холодному, словно солнечных лучей для него не существовало. – Кого только не сводит судьба за час до гибели! Полковник без полка; князь без княжества; бродячий рыцарь… владеющий французским почти как родным. Моим родным. Уже за одно это в вас стоило бы влюбиться, – добавила де Ляфер уже совсем тихо.
– Вы правы: пока еще – князь без княжества…
– И полковник без полка, – напомнила ему графиня то, что он забыл подтвердить. – А кругом орды варваров. Не огорчайтесь, мой доблестный князь, полк и княжество вы в конце концов добудете, точнее, завоюете мечом. Враги же, как и любимые женщины, будут появляться сами собой. Словом, все еще будет, мой бродячий рыцарь. Здесь места хватит. Считайте, что у этого каменного креста – центр вашего царства. Хотя надо бы помочь этому юноше, – кивнула она в сторону реки. – Совсем забыли о них.
– Это было бы не по-рыцарски, – ответил Гяур, даже не взглянув туда, откуда доносились ругань и звон клинков.
– Ах да, не по-рыцарски. Думаете, этот варвар догадывается о существовании законов рыцарской доблести?
– Зато догадываемся о них мы.
– Вон еще кто-то мчится. Будем надеяться, что уж он-то вмешается в схватку и спасет вашего спутника. Опускайтесь перед нашим крестом на колени и молитесь за то, чтобы Бог отвернул страдания от вашей многострадальной земли.
Вместо того чтобы сразу же принять приглашение француженки, Гяур с тревогой посмотрел в сторону лагеря. Там все еще продолжался бой, и он чувствовал себя неловко от того, что оказался вне его.
– Никакие страдания от моей земли Он уже не отвернет, – проговорил князь, все еще всматриваясь в сторону лагеря. – Потому что сам давно отвернулся от нее.
– Не богохульствуйте, мой юный безбожник, не богохульствуйте. Нам ли с вами судить о делах Господних? Эта земля – ваша родина?
– Можно сказать – да, прародина. Как и большинство моих воинов, я происхожу из придунайских славян. Из племени уличей, которое когда-то давно ушло в низовья Дуная, – он опустился у ног графини. – Некогда там существовал целый славянский край. Назывался Островом Русов. Так вот, я – князь племени уличей, которое когда-то составляло основу народа Острова Русов. Потомок великих киевских князей.
– Потомок великих князей?… То есть из королевского рода? Кого только не встретишь в этой Скифии, на задворках Европы!
– Даже парижанок, – едва заметно улыбнулся Гяур, прощая графине "задворки Европы". – Судя по вашему произношению.
– Представьте себе, мой неулыбчивый князь, даже парижанок. Перед вами графиня Диана де Ляфер, подданная его величества короля Франции. Правда, не всегда верно… подданная. Но это уже наши, парижские дела. Позволю вам называть себя просто: "моя дивная Диана". Так меня еще никто не называл. Попробуйте, вдруг получится произнести это с нежностью.
– Рад нашему знакомству, графиня де Ляфер, – сдержанно проговорил Гяур, твердо зная, что с нежностью у него все равно не получится. Как бы ни пытался. Но пытаться-то он, конечно же, будет. Это он тоже знал.
39
Хозар видел, как Гяур и тот, недавно прибившийся к ним юноша, погнались за Бохадур-беем, однако не стал присоединяться к ним, решив сначала помочь Уличу, который, прижатый к подводе, отбивался от рассвирепевшего кайсака. Но, прорываясь к нему, пришлось схватиться еще с двумя татарами. Одного из них Хозар ранил в руку, вот только дотянуться мечом во второй раз не сумел – тот ускакал на склон долины, – зато другого, после затяжной упорной дуэли, все же срубил.
Почти в ту же минуту противник Улича тоже развернул коня. Проскочив мимо дерущихся у развалин, он обогнул лагерь и начал уходить в сторону ближайшей рощи. Тогда-то Хозар и погнался за ним. Но, как только кайсак повернул коня, чтобы спасаться на поросших кустарником склонах, где между камнями уже металось несколько его товарищей, решил не преследовать, а подключиться к погоне, устроенной Гяуром.
Самому князю его помощь уже не нужна была: познакомиться с девушкой Гяур сможет и без него, и все же Хозар не мог считать, что прибыл слишком поздно. Там, в реке, на мелководье, все еще продолжалась схватка. Бохадур-бей, которого Хозар узнал по чалме, оттеснял юношу к камням, у которых бурлил водоворот.
Старый шакал в самом деле нахраписто теснил парнишку, а Гяур спокойно беседовал с девушкой всего в двух десятках шагов от дерущихся, ничего не предпринимая для того, чтобы спасти его. И не важно, чем он это объяснял: то ли нежеланием прерывать разговор с красавицей, то ли кодексом рыцарской чести, не позволяющим вмешиваться в поединок…
Лично он, Хозар, с законами рыцарства как-нибудь помирится. Зато поступит так, как велит воинская совесть.
Спрыгнув с коня, он бросился к реке и по мелководью помчался к дерущимся. Кажется, увлекшись схваткой, татарин не сразу заметил его. Зато заметил так неосторожно ввязавшийся в схватку с опытным кайсаком парнишка. Его счастье, что грудь надежно прикрывал трофейный панцирь, на котором кайсак уже оставил не одну отметину.
Хозару бросилось в глаза искаженное страхом лицо Корзача, когда, уже лежа между камнями, он поднял над собой саблю, пытаясь встретить удар Бохадур-бея. А тот приближался к нему мелкими шажками, что-то гортанно выкрикивая и уже предвкушая победу.
Парнишка отползал от него, отталкиваясь свободной рукой от камней, забираясь при этом все дальше и дальше в речной распадок, оттягивая время развязки и пытаясь подняться. Но каждая попытка завершалась неудачей: всякий раз он поскальзывался на отшлифованной, подмываемой мощным водоворотом речной гальке. Словно проклятие нависло над ним – столь обреченно он поскальзывался, гонимый озверевшим, учуявшим свое превосходство, кайсаком.
– О-дар! – крикнул Хозар в тот миг, когда парень уперся спиной в большой камень и почувствовал, что отползать дальше некуда. Вода здесь подступала к подбородку, так что парнишка мог захлебнуться прежде, чем его настигнет сабля татарина.
Хозар издал свой боевой клич лишь для того, чтобы отвлечь Бохадур-бея, хоть на несколько секунд задержать роковой удар. Татарин вздрогнул, оглянулся, ступил в сторону невесть откуда взявшегося в реке воина-русича. А тот, встретив клинком его клинок, мгновенно присел и вцепился своей железной хваткой ему в руку.
Сжимая так, что, казалось, кость вот-вот раскрошится от дьявольского "пожатия", Хозар поднял руку атамана вверх и мощным рывком вывернул ее, ударив локтем о высоко поднятое колено.
Это был один из тех рукопашных приемов, которыми Хозар овладел, еще сражаясь в войсках персов. Обучал его пленный воин, заброшенный судьбой из Тибета. В благодарность за учение Хозар, командовавший охраной пленных, не казнил тибетца, а, вопреки приказу персидского военачальника, на свой страх и риск отпустил его ночью с миром, одарив на прощание луком, саблей и кинжалом.
Обезоружив Бохадур-бея, Хозар воткнул свой меч в дно реки и сильным ударом кулака в грудь сбил противника с ног. Потом еще и еще раз. И лишь убедившись, что татарин даже не пытается сразиться с ним врукопашную, вновь схватился за меч.
– Я – твой слуга! – хрипло прокричал Бохадур-бей, приподнимая над головой свисающую, уже не подчиняющуюся ему руку. – Во имя Аллаха, я – твой слуга! Твой и твоего паши…
– Давно ли? – спросил Хозар по-турецки.
– Возьми изумруд, что на моей чалме. Ему нет цены. Ты станешь богачом.
– Благодарю, – ухмыльнулся Хозар. – Я возьму его вместе с твоей головой, – и, зацепив чалму кончиком меча, отшвырнул на берег.
– Здесь, – показал кайсак на пояс, – у меня еще есть мешочек с византийскими изумрудами. Я буду служить тебе, как не служил никто до меня. Только пощади! – отползал Бохадур-бей к камням точно так же, как только что Корзач. В то время как сам Корзач сумел, наконец, подняться и, стоя по пояс в воде, поджидал его, крепко сжимая в руке саблю.
– Служи своему Аллаху! Потому что шайтан, которому ты до сих пор служил, в этот раз предал тебя! – прорычал Хозар, опуская меч на бритую голову Бохадур-бея.
40
Де Брежи еще раз отпил из бокала и несколько минут задумчиво смотрел сквозь темно-красную жидкость на пламя в камине.
– Вас все еще что-то смущает в моем поручении, господин посол?
– Опасаюсь, что польский король Владислав IV без особого энтузиазма воспримет нашу попытку собрать под ландскнехтские знамена хотя бы десяток его опытных офицеров.
– Кажется, мы это уже обсуждали, граф.
– Косвенно – да. Но все значительно сложнее, нежели может показаться на первый взгляд. На сугубо внутренние дела, связанные с очередной "домовой" войной [19] , теперь уже накладываются международные обязательства короны.
Кардинал задумчиво отпил пару глотков вина и помолчал. Однако сейчас он прислушивался не к своим вкусовым пристрастиям, а к дипломатической интуиции. Польша и Франция были слишком тесно связаны не только династическими, но и всеми прочими узами, чтобы кто-либо из французских политиков оставался безразличным к положению польского двора.
– Разве Речь Посполитая воюет еще с кем-то, кроме украинских казаков? – удивленно спросил кардинал. – Или, может, в ближайшее время предвидится нечто такое?
– Можно считать, что уже воюет. – Несколько мгновений они оба молча, выжидающе смотрели друг на друга. – С завтрашнего дня.
– О чем это вы, граф? Никаких сведений ни от одного варшавского или краковского агента мне не поступало.
– Немудрено, ведь об этом еще не объявлено. Тем не менее одно доверенное лицо, очень близкое к польскому двору, буквально за час до моего отплытия из Польши, уже в порту Гданьска, сообщило довольно важную новость. Отчаявшись найти надежного союзника в тяжелейшей войне с Османской империей, Венеция обратилась к Польше с просьбой о срочной помощи. Не к Франции, заметьте, обратилась, а к Польше.
– Венеция? За помощью к Польше?! – задумался кардинал. В паузе, которую де Брежи выдержал после слов "не к Франции, заметьте", он опять достаточно четко распознал намек на то, что первый министр Франции – итальянец. Все остальные условия: политический вес Франции, ее армия и соседство с Италией – учитывались графом уже во вторую очередь. – Неожиданный ход, слишком неожиданный. Речь, надеюсь, идет не о посылке польских полков на средиземноморское побережье Турции или адриатические берега Венеции?
– В таком случае полякам пришлось бы пройти парадным маршем всю Европу. Это было бы походом безумцев.
– И все же державные мужи Венеции учли то обстоятельство, что Турция – извечный враг Польши.
– Естественно, – тоном наставника подбодрил кардинала посол Франции в Речи Посполитой.
– …и хотя интересы поляков и турок мало в чем сталкиваются на "венецианских" морях, зато они не раз выяснялись в кровавых столкновениях на море Черном.
– Именно так и творится тайная политика. Венецианский посол просит поляков начать войну с Портой, выбивая ее гарнизоны из крепостей по Днестру и Дунаю. Таким образом, Турция будет втянута в войну на два непостижимо далеких между собой фронта.
– Только не пытайтесь убедить меня, граф, что польский король решится на эту войну из сострадания к бедной Венеции, – кардинал поднялся и подошел к залитому струями дождя окну. – И уж тем более не пытайтесь убедить, что с помощью Венеции он рассчитывает усмирить азиатского монстра.
– Вот именно: монстра.
– Взамен Польша, конечно же, попросила у Венеции крупные субсидии.
– В размере одного миллиона итальянских скудо. Не думаю, чтобы мой агент решился исказить размер этой суммы.
Мазарини удивленно и почти с уважением посмотрел на графа.
– И вы сможете подтвердить, что Венеция приняла эти условия?
– Что она вынуждена была принять их, ибо так складываются обстоятельства.
– Ссора с сильным соседом всегда обходится очень недешево.
– Кстати, за полученные от Венеции деньги польский король надеется собрать большое войско и разделаться с наиболее неугодными магнатами. Ну а против татар он попытается бросить основные силы украинских казаков, которые, как известно вашей светлости, только недавно прибегли к еще одному крупному восстанию, желая избавиться от польского владычества.
– Представился случай свести и обескровить две враждебные польскому двору силы, – мерно кивал Мазарини. – Не будем укорять за это Владислава, граф. А что же конкретно представляет собой это войско? Вам приходилось видеть его в бою иди хотя бы в походе, вы знакомы с кем-либо из казачьих генералов?
– Сами о себе эти люди говорят: "Казак рождается с саб-лей, а вместо материнского молока украинка вскармливает его порохом".
– Любопытная характеристика.
– И довольно точная. Пока казак в состоянии держать в руках оружие, вся жизнь его проходит в полевых лагерях, в походах и в схватках с врагом. Причем замечу, что тысячи этих степных рыцарей имеют опыт морских набегов на турецкие и татарские берега. Кроме того, они одинаково хорошо сражаются в конном и пешем строю, выносливы, неприхотливы и, что немаловажно для нас, не алчны. Золотом они дорожат меньше, чем собственными жизнями.
Теперь уже скептически ухмыльнулся кардинал Мазарини. Он вернулся к столику, наполнил бокал и то же самое предложил сделать де Брежи.
– Терпеть не могу ненастную погоду, – проворчал граф, как бы оправдывая этим согласие опустошить еще один бокал. – Если бы не прекрасное французское вино, которое заряжает мой организм солнечной энергией Шампани и Гасконии.
– Вино у меня, напомню, итальянское, – проворчал Мазарини, – но, согласен, прекрасное.
– Я имел в виду те вина, которые сопровождают меня во всех моих странствиях, – уточнил де Брежи, – и без которых я не выдержал бы мерзкого болотного климата этой поляно-мазовии.
Мазарини не ответил. Они снова уселись в кресла у камина. Поеживаясь, кардинал подбросил в огонь несколько поленьев и опять принялся за вино.
– Ваши последние слова, сказанные о казаках: "Золотом дорожат еще меньше, чем собственными жизнями"… Они почему-то настораживают меня.
– Но это в самом деле, так. Поразительное презрение к смерти.
– Я не о смерти, граф, – о золоте. Меня всегда настораживают люди, которые вдруг начинают пересказывать мне подобные легенды, – резко осадил посла первый министр. – Потому что легенды, достопочтенный граф, меня совершенно не интересуют.
– Однако не будем забывать, – все так же сдержанно возвращал разговор в спокойное русло де Брежи, – что большинство казаков, кроме, конечно, некоторых офицеров, которых запорожцы называют старшинами, – вообще не имеют ни земли, ни семьи, ни какого-либо имущества. Ничего, кроме самого необходимого для поддержания своего человеческого вида и выживания в походе.
– И тем не менее…
– Что касается денег, то они нужны им только для того, чтобы продлевать свое аскетическое существование. И это уже не легенды. Думаю, то же самое вам могут сообщить наши дипломаты, которые бывали в Турции, Молдавии, Крыму. Они тоже наслышаны о казаках.
– Хотите сказать, что, по существу, на востоке Европы появился своеобразный орден воинствующих монахов?
– Не спорю, удачное сравнение. Еще точнее будет сказать: орден степных рыцарей-аскетов. Если только учесть, что молятся они в основном сабле и пистолету и иной кельи, кроме степи, не признают.
Наступило минутное молчание. Оно понадобилось кардиналу для того, чтобы определиться, как вести себя дальше: довериться сведениям посла или же сменить тему разговора.
– А что, убедительно, – неожиданно подобрел в своей улыбке Мазарини. Объяснение показалось ему более чем удачным. Хотя как кардинал он предпочитал бы, чтобы и в молитвах своих, и в способе жизни они больше походили на монахов, чем на воинов. – Если я верно понял, воюют они в большинстве случаев против татар и турок. В степи. Но возникает сомнение: действительно ли они столь же искусны при осадах и штурмах крепостей?
– Турки – великолепные мастера фортификации. Это общеизвестно. Тем не менее их крепости уже не раз сдавались на милость казаков. Или же превращались этим воинством в руины. Словом, я предлагаю вести переговоры с польским правительством о найме не польских крылатых гусар, а испытанных в боях и в походной жизни украинских казаков. Но для этого мне нужно ваше разрешение, господин первый министр.
41
Когда на берегу появился Хозар, князь Гяур даже не приподнялся, чтобы взглянуть, что происходит посреди реки. Теперь, с появлением этого храбрейшего воина, исход схватки с Бохадур-беем вообще перестал интересовать его, поскольку уже был предрешен.
Однако вслед за русичем, у излучины реки показался еще один всадник. В доспехах, но без головного убора. Гладко выбритая, медная от загара голова его сама отражала лучи, словно потускневший от времени шлем обедневшего рыцаря.
– Татарин?! – удивленно воскликнул Гяур и, соразмерив расстояние между всадником и собой, метнулся к тому месту, где осталось в траве его копье.
Схватив оружие, Гяур подбежал к коню и лишь сейчас обратил внимание, что графиня поднялась и смотрит на приближающегося всадника, не выказывая ни тени тревоги.
– Успокойтесь, князь! Это Кара-Батыр, мой слуга! – успела предупредить она, прежде чем Гяур вскочил в седло.
Крик услышал и Кара-Батыр. Поняв, что стоящий неподалеку от графини воин не настроен враждебно, он вложил саблю в ножны и спешился.
– Я опоздал, госпожа, – опустился татарин на правое колено, подойдя с конем на поводу поближе к графине.
– Видно, так уж должно было случиться, – смиренно утешила его графиня.
– Там был бой, и я опоздал. Можешь казнить меня: Кара-Батыр, твой слуга, не сумел защитить тебя.
– Отныне ты не слуга мне. Отныне ты – мой воин, Кара-Батыр.