Главный тайный посол никогда не делил вести на приятные и неприятные. По его воле, они способны были представать либо "говорящими", либо "безмолвствующими". Но к хану пробивались только те гонцы, которые доставляли "говорящие", а значит, достойные ушей повелителя.
– Тогда пусть рискнет войти, – процедил хан.
* * *
Ислам-Гирей уселся в глубокое кресло, установленное под сросшимися кронами двух огромных сосен, шатер которых способен был укрыть и от палящих лучей солнца, и от дождя, и погрузился в дрему молчания.
Рядом с креслом было расстелено несколько ковров, чтобы, принимая восточных гостей, хан мог восседать на них. На этих же коврах лежали пиалы, валялись четки и подушечки, а подле них, на специальной подставке, покоились три огромные курительные трубки.
Но когда азиатских гостей не было, хан предпочитал коврам и подушкам это старинное, привезенное из Венеции кресло. Все его предшественники пытались сохранить здесь, в Крыму, почти в центре Европы, уголок коранно-девственного Востока. Ислам-Гирей представал перед миром первым правителем, стремившимся приблизить манеры своего двора к манерам дворов европейских, превратить Крымское ханство в некое европеизированное государство.
Конечно, произойти такое могло не сразу, поскольку нельзя было пренебрегать обычаями предков. Недруги только и ждут возможности уличить молодого хана в неуважении обычаев и воли предков, в непослушании Корану и в отсутствии страха перед гневом Аллаха.
И все же Ислам-Гирей вынашивал мысль соединить культуры генуэзских городов Южного Крыма с ордынскими нравами степной татарской Тавриды. Облагородить этот симбиоз, вырастив в крымской улитке перл цивилизованной европейской государственности.
Он уже не раз побывал на Сечи, изучал историю и культуру Киевской Руси, историю славянства. Поскольку, рассуждал он, ни молитвой, ни проклятиями от соседства казаков татарам все равно не избавиться, то почему бы не вспомнить наставление одной из самых мудрых и древних восточных поговорок: "Если ты не способен изменить обстоятельства, постарайся изменить свое отношение к ним"? Исходя из этой мудрости, он и надеялся противопоставить могучий союз с Запорожской Сечью унизительной зависимости от Оттоманской Порты, которая никогда не откажется от прав на Крым, а в крымском хане видит всего лишь верноподданного слугу, с помощью которого рано или поздно окончательно присоединит полуостров к своим владениям.
"Ах да, появился тайный посол… – вдруг вспомнил хан, неохотно прерывая поток размышлений. – Еще один тайный…"
48
Перед ним предстал пожилой обрюзглый грек, совершенно лысый, с рассеченным крючковатым носом, одетый так, как обычно одеваются греки, – в европейское платье, отдаленно напоминающее то ли форму придворного чиновника из Вены, то ли одеяние венецианских дожей.
– Кто ты такой? – сурово спросил Ислам-Гирей.
– Тайный посол вашего могущества, – спокойно ответил грек. – Зовут меня Костасом. Держу заезжий двор в Аккермане, имея на то величайшее позволение самого визиря [24] Высокой Порты.
– Но получить позволение визиря может лишь человек, являющийся глазами и ушами султана, – презрительно осмот-рел его хан. – А тебе должно быть известно, как я поступаю с людьми, которых приставляет ко мне султан.
– Потому и предстаю перед тобой, что не чувствую себя виновным, поскольку никогда не служил султану так, как ему этого хотелось бы.
– Значит, все-таки служишь, – уже более добродушно уточнил Ислам-Гирей; то, что тайный посол не стал отрицать своей службы султану, как-то сразу расположило к нему. – Почему же решил теперь служить мне? Только правду, правду. Здесь, у этих фонтанов, она рождается значительно легче, чем на кольях палача.
– Потому что в вашем лице, всемогущественнейший, султан видит своего врага. А я, как и многие другие греки, могу видеть в вас друга поверженной Византии.
– Ты… желаешь видеть во мне друга?!
– Я хотел сказать – друга Византии, друга Греции, – невозмутимо уточнит Костас. – Обо мне, грешном, речь не идет. Свое место в этом мире я знаю, оно предопределено звездами.
Ислам-Гирей взглянул на Карадаг-бея. Тот стоял в привычной для него позе, держась одной рукой за саблю, а другой – за рукоять кинжала, и, благодушно улыбаясь, смотрел на повелителя.
"А ведь он уверен, что останусь довольным сообщением, – подумал хан. – Этот внебрачный сын ишака гордится тайным послом так же откровенно, как и презирает всех моих явных послов".
– Так что ты собирался сообщить мне? – поморщился хан, садясь в кресло спиной к тайному послу. – Говори коротко и только самое важное. В этом твое спасение.
– Ваш самый опасный соперник Калган-Гирей просит хана Буджацкой орды дать ему воинов для похода на Бахчисарай.
– Этот степной шакал собирается идти против меня войной?! – воинственно оскалился хан.
– И даже решился на это.
– Но ни одного всадника он не получит. Правитель Буджацкой орды не решится открыто выступить против меня.
– Правитель не решится, однако двое его мурз согласны вступить в переговоры с Калган-Гиреем и с перекопским мурзой Тугай-беем. Они хотят захватить власть в орде, объединив свои силы, Калган-Гирея и перекопского мурзы.
– Зачем? – нервно прервал его хан.
– Объединив воинские силы и территории Буджацкой орды и Перекопа, они попытаются создать новое государство, против которого, как им кажется, Бахчисарай не устоит.
Ислам-Гирей промолчал. "Они готовы на все, лишь бы добраться до бахчисарайского престола, – мрачно подумал он. – Сколько мурз – столько и властолюбцев. Истреблять их нужно, всех до единого истреблять. Чтобы на их место… назначить новых", – ухмыльнулся он убийственной мысли, обойтись без которой было просто невозможно.
– Этот сговор, если только он действительно произойдет, меня не страшит. Что еще?
– Через неделю Калган-Гирей намерен отправиться в Стамбул. Искандер-паша, наместник султана в Измаиле, обещал похлопотать перед правителем Высокой Порты об аудиенции.
– Султан, конечно же, примет его. Он готов принять хоть дьявола, только бы в Бахчисарае оказался преданный ему человек [25] .
– А еще важный тайный посол в Аккермане сообщает…
– Кто-кто сообщает?! – не дал договорить Ислам-Гирей, только теперь оглядываясь на Костаса.
И вот тогда грек впервые замялся и, отшатнувшись, в свою очередь оглянулся на Карадаг-бея: "Неужели хану неведомо, что в Аккермане существует еще и важный тайный посол?"
– Он не оговорился, всемогущественнейший, – приблизился Карадаг-бей к венецианскому креслу. – Там есть еще и важный тайный посол. Костас всего лишь тайный посол и его гонец. Тот человек очень близок к шатру повелителя Буджацкой орды. Я слишком ценю его, поэтому никогда не называю по имени. А кроме как в вашем присутствии, вообще не упоминаю о нем.
– Не называешь его имени даже мне? – осклабился хан.
– Вынужден, всемогущественнейший. Кроны деревьев, под которыми стоим, тоже имеют уши.
– Когда-нибудь я соберу всех твоих тайных, важных и прочих послов и велю казнить на площади. Вместе с тобой.
– Не смею усомниться в этом.
– Но прежде чем это произойдет, мы должны узнать, что сообщает нам важнейший из важных тайных послов.
Костас и Карадаг-бей переглянулись.
"Говори сам", – взглядом попросил ханского сановника гонец важного тайного посла.
– Важный посол сообщает, что недавно, вместе со своим отрядом, на сторону поляков перешел князь Одар-Гяур III, сын известного вам князя Одара-Гяура II, который близок ко двору султана. Правда, эта приближенность не мешает ему заботиться о возрождении своего Острова Русов – славянской державы, некогда существовавшей в устье Дуная.
– Там находился престол его предков?
– Летописи утверждают, что находился.
– Тогда было бы странно, если бы князь Одар-Гяур не пытался вернуть его себе.
– Не смею возразить, всемогущественнейший.
– Но почему он тоже принял имя "Гяур"? Разве это не оскорбительно для князя? [26]
– Эти князья умеют гордиться даже тем, чем их пытаются оскорбить.
– Вот как? – оживился Ислам-Гирей. – Неожиданный ход мыслей, неожиданный.
– И поучительный, – подсказал Карадаг-бей.
– У этого, молодого, Гяура что, большой отряд?
– Чуть более сотни сабель. Зато хорошо обучен. Замечу, что в нем сражаются даже два десятка воинов-норманнов, которых подарила Гяуру шведская королева Христина.
– Ну и что?… – поморщил лоб Ислам-Гирей. – Ах, шведская королева… Почему вдруг? Шведы что, тоже проявляют к нему интерес?
– Притом давно. Тайно и явно соперничая с Польшей, шведы хотели бы видеть князя и его воинство в своем лагере. Пока неизвестно, останется ли Гяур служить в войсках польского короля или же присоединится к казакам, однако дальние намерения его очевидны: сформировать большое славянское войско и вернуться с ним на землю предков. Можно не сомневаться, что основу его составят украинские казаки, которые являются прямыми наследниками витязей Киевской Руси. И понятно, что казачество даст князю столько воинов, сколько понадобится, рассчитывая, что с возрождения княжества Острова Русов начнется возрождение Украины как преемницы великого Киевского княжества.
Ислам-Гирей поднялся и в течение нескольких минут молча наблюдал за вершиной горы. Тучи понемногу рассеивались, и то тут, то там пробивались оранжево-желтые лучи солнца. Казалось, что кто-то разводит огромные костры, которые позволят согреть склоны гор и возродить к жизни угасающее светило.
Тем временем Костас подробно информировал его о том, что происходило при дворе молдавского господаря; рассказывал о ссоре семиградского князя с царем Болгарии, а также о подозрительной активности французского посла в Валахии, добивающегося помощи этой страны Франции… Однако хана это уже не интересовало. Костас еще продолжал говорить, он не изложил и половины всего того, с чем прибыл в Бахчисарай, когда Ислам-Гирей устало и слегка раздраженно махнул рукой:
– Можешь идти, грек, ты свободен. Служи так, чтобы и в лучший мир уходил с одной-единственной мыслью: "А чем я смогу быть полезным крымскому хану там, на небесах?"
– Как прикажете, всемогущественнейший, – сдержанно откланялся Костас.
– Жди меня у дворца, – вполголоса проговорил Карадаг-бей и легким похлопыванием по плечу дал понять, что задачу свою он выполнил и не стоит огорчаться по поводу того, что, дескать, хан не по достоинству оценил его услуги.
А разве существует правитель, способный оценить преданность своих верных слуг по достоинству? Лично он, Карадаг-бей, о таковых не слышал.
49
Костас удалился. Но прошло еще минуты две или три, прежде чем хан обратил внимание, что сам Карадаг-бей все еще не спешит оставлять его наедине с горами.
– Ты тоже свободен, Карадаг-бей, – проговорил он, стоя к советнику спиной. – Продолжай направлять тайных послов во все концы вселенной. Рано или поздно они нам пригодятся.
– Да продлит Аллах дни твои, всемогущественнейший, – склонил голову Карадаг-бей. И опять остался на месте.
– Ты хочешь сообщить мне еще что-то? – строго взглянул на него Ислам-Гирей.
– Жду, повелитель, когда спросишь, зачем нужно было сообщать тебе о переходе князя Гяура через Днестр и присоединении его к польским войскам, пребывающим на Украине.
Если бы таким образом его решился понуждать к вопросу кто-либо другой из приближенных, с этой минуты он уже перестал бы быть приближенным. Но с Карадаг-беем хана связывала давняя дружба. Этот человек дважды спасал ему жизнь. Они вместе начинали путь к бахчисарайскому трону, вместе сражались под Перекопом, Бахчисараем, Кафой.
– Можешь считать, что ты услышал этот вопрос.
– Гяур воспитывался в Турции. Владеет турецким языком. Знает нравы Востока. Опытный воин, известный в нескольких странах Европы. Любопытно, что к нему благоволит королева Швеции Кристина. В то же время в Киеве и на Сечи князя будут считать своим, поскольку он тоже русич. Сам Аллах велит воспользоваться тем, что сейчас он на распутье, и пригласить его в Крым.
– Мне лучше знать, что Аллах велит, а чего не… велит. Но ты можешь продолжать.
– Так вот, всемогущественнейший, – упрямо повторил Карадаг-бей, – Аллах велит пригласить Гяура в Крым и сделать его командиром личной гвардии хана. Гвардии, которую Гяур может создать из пленных казаков и ляхов, беглых московитов, из донцов, черкесов и прочего люда, чьи головы не столь ценны, чтобы кто-либо оплакивал их в степях Тавриды.
Ислам-Гирей внимательно присмотрелся к лицу Карадаг-бея. Спокойному волевому лицу воина и… мудреца. Нет, не зря он возвысил его, сына наложницы, до советника и телохранителя, до придворного вельможи.
– К тому же его появление в Бахчисарае поможет нам укрепить союз с Сечью, – добавил он то, чего не успел сказать Карадаг-бей, – который очень пригодится нам в войне с Турцией и в стычках с Буджацкой ордой; в противостоянии с Доном и Московией.
– Ты видишь намного дальше, чем достигает моя мысль. Враг может оказаться соседом, но сосед не должен становиться врагом, всемогущественнейший.
– Вот и отправляйся к Гяуру. Разыщи, склони, убеди. Сделай так, чтобы предстал пред моими очами и сказал: "Я согласен".
– Не смею возразить, всемогущественнейший.
50
…А пребывание герцогини д\'Анжу в "Лесной обители" в те былые дни явно затянулось. Давно минул месяц, однако покидать отдаленное глухое имение герцогиня не спешила. Правда, Эжен хорошо помнила, что пребывание ее не было обременительным. Расходы на собственное содержание герцогиня восполнила с лихвой. В дела пансиона тоже не вмешивалась, да и разговорами вроде бы не надоедала.
В последние дни маркиза вообще редко видела гостью. Еду ей доставляли в комнату; из особняка она выходила лишь для того, чтобы понаблюдать, как продвигается обучение Дианы де Ляфер или Клавдии д\'Оранж, к которой тоже, в общем-то, потеряла былой интерес. И все же всему свое время. Однажды вечером она зашла к Эжен и неожиданно объявила:
– Все, маркиза, камин угас, пора разъезжаться.
– Это всегда грустно.
– Завтра отбываю в Париж.
– Надеюсь, пребывание в "Лесной обители" не было для вас томительным, – отдала дань вежливости маркиза. Как бы скромно ни вела себя д\'Анжу, все же Дельпомас настолько отвыкла от гостей, что даже не пыталась изображать хоть какую-то степень сожаления. – Надеюсь, что в шумном Париже вам еще долго будут вспоминаться наши вечера. И ночи, естественно, – лукаво поиграла глазками Эжен.
– Решитесь отправиться со мной? Насколько я понимаю, вы уже давно не были в столице.
– Это не входит в мои планы, герцогиня, – без какого-либо колебания объявила Дельпомас. – Присядем. Если у вас возникли какие-либо просьбы в связи с отъездом, то я готова обсудить их…
– Просьбы? Что вы?! Никаких, – благодушно улыбнулась герцогиня. – Кроме, разве что, одной, совершенно пустячной: мне придется увезти с собой Сесилию.
– Сесилию?! – не смогла скрыть удивления Эжен. – Вы, очевидно, имели в виду Диану де Ляфер?
– На кой она мне черт сейчас? – со свойственной ей простоватой грубостью ответила д\'Анжу. – Если де Ляфер и понадобится, то лишь к весне. К тому времени мы подумаем, как и куда пристроить ее. Не скрою, что возлагаю на нее особые надежды.
– Тогда почему Сесилия?
– Видите ли, девочка настолько привязалась ко мне, что придется взять ее на свое полное покровительство.
– Странно, мне казалось, что она не оправдала ваших надежд.
– Это вежливый отказ? – насторожилась герцогиня.
– Что вы?! – неискренне улыбнулась Эжен. – Это было бы неразумно. После того, как выплатите положенную в подобных случаях сумму, покрывающую те взносы, которые пансионат мог бы иметь…
– Считайте, что она уже выплачена, – не стала дослушивать ее герцогиня. – Что еще?
– В таком случае не вижу препятствий. Если, конечно, сама Сесилия согласна оставить пансионат.
– Я увожу Сесилию де Роан по ее настоятельной просьбе, выступая при этом в роли опекунши. Такая формула вас устраивает?
– Вполне. Поскольку не дает повода не только для возражений, но и каких-либо домыслов; да-да, герцогиня, и домыслов – тоже…
– Кроме того, не забывайте, что теперь ваш пансионат всецело зависит от патронессы герцогини де Лонгвиль. Чей патронат будет осуществляться исключительно моими усилиями, – продолжала игнорировать ее намеки д\'Анжу.
– Как же, я помню об этом, прекрасно помню.
Герцогиня умолкла и внимательно посмотрела на Эжен.
"То, что она сейчас скажет, – и есть самое важное, ради чего герцогиня и явилась сюда, – расшифровала этот взгляд маман Эжен. – Ну так помоги ей. Все, что герцогиня выскажет здесь, увезти с собой в Париж она уже не сможет".
– Да и в целом мой выбор оказался удачным, – заговорила д\'Анжу, решив, что действительно пора переходить к главному. – Три пансионессы подсказали мне не только три способа дальнейшей подготовки воспитанниц пансионата, но и три жизненных предназначения ваших девиц.
– Вот как? Прелю-бо-пыт-но… С интересом выслушаю ваши выводы.
– Понятно, что таких, как Диана де Ляфер, в пансионате наберется очень мало. Но для нас они будут наиболее ценными агентами. В будущем это влиятельные салонные дамы, неотразимые невесты для молодых герцогов; соблазнительницы стареющих маркизов и графов. А еще это влияние на тот или иной род, клан, нужных нам министров. Словом, таких, как графиня, следует особенно тщательно отбирать и еще тщательнее готовить. Я бы даже посоветовала предложить Диане самой отобрать пансионесс, которые вошли бы в ее группу.
– То есть предполагается, что они так и будут врастать в высший свет стойкой, хорошо организованной группой, поддерживая связи друг с другом?
– И кто посмеет усомниться в том, что со временем в их руках окажется весь правящий бомонд Франции? И потом, почему бы не предположить, что когда-нибудь графиня де Ляфер сама примется за воспитание подобных себе? В вашем же пансионате.
– Вернемся к самой начальной мысли – о подборе группы, – сухо перевела маркиза эмоции герцогини в сугубо рутинное русло. – Если поручить его Диане, то это ни к чему не приведет, герцогиня. Закончится тем, что де Ляфер забракует даже саму себя, поскольку сомнения и самокритичность ее не знают границ.
– В этом ее недостаток. Но в этом же – и прелесть. Да, она слишком откровенно выраженный тип "отчаянной заговорщицы". Тем не менее советую попробовать. Если уж Диана отберет кого-то из пансионесс, то не ошибется. В этом я не сомневаюсь.
– Согласна. Я поручу ей подобрать свою, особую группу.
– В которую, только уже по нашему совету, войдет и Клавдия д\'Оранж. Посмотрим, кто она такая. Из старинного, хотя и угасающего рода. Привлекательна, однако в замужестве, даже при идеальном супруге, долго не продержится. А если муж и станет терпеть ее капризы и лень, нам от его терпения пользы не будет, – это "нам" герцогиня теперь произнесла так, чтобы у маман Эжен не оставалось никакого сомнения: отныне она тоже принадлежит к клану принца де Конде.
– Дипломатка из нее тоже никакая, а соблазнительная любовница – тем более. И никакие наставления здесь не помогут.