– Ольгица ждет вас, – напомнила она Сирко, напряженно следившему за еще одним странным поединком.
Повинуясь, полковник без особого энтузиазма приблизился к столу Ольгицы и едва заметно склонил голову.
– Я весь перед тобой, трезвый и покаянный. Как на страшном суде.
– Мудро говоришь. И дела твои будут мудрыми, – теперь уже негромко, ибо все сказанное ею с этой минуты должно было интересовать и касаться только его, произнесла Ольгица. – Вот что я скажу тебе, воин-казак: в этот трактир еще не входил человек с такой судьбой, как у тебя.
– У каждого своя судьба, – осмелился заметить Сирко, но Ольгица словно бы не расслышала его.
– Это я тебе говорю! – добавила она громче. – Ни ты, Ялтурович, ни все вы, остальные, не знаете и не можете знать, – с величием королевы, зачитывающей монарший вердикт, объявила ясновидящая, – что в этот трактир еще не входил человек с такой судьбой, как судьба этого воина-казака.
Гяур и Радзиевский скептически переглянулись, как-то слишком уж неуместным показалось им это пророчество, несвоевременным и наивным.
– Да-да, не ухмыляйтесь. Ты, полковник, станешь великим воином. Единственным за всю историю Украины полководцем, который выиграет более полусотни [28] крупных битв, не проиграв при этом ни одной.
– Не срами перед людьми, старуха, – взмолился Сирко.
– Так вот, ты будешь единственным. И все же твой неблагодарный народ умудрится забыть тебя. Даже тебя. Как забыл и забудет сотни других героев. Ибо таков этот народ.
Де Рошаль демонстративно расхохотался. Самообладание опять вернулось к нему, но лишь вместе с гонором и презрением ко всем тем, кто не вызывает в нем какого-либо иного чувства, кроме презрения.
– Полсотни битв! Не проиграв ни одной! Выжившая из ума нищенка!
– Не обращай внимания на слова этого француза, полковник.
56
Ольгица замолчала, Сирко тоже не проронил ни звука. Весь трактир погрузился в напряженное безмолвие.
Сама собой вскрикнула и мгновенно заглохла струна на скрипке одного из музыкантов.
Прогремел гром, словно сто осадных ядер разом взорвалось под сводами строения.
Все посмотрели на окна. Молнии не последовало. Мало того, небо за окнами по-прежнему оставалось ясным и солнечным. Ни намека на дождь, а тем более – на грозу. Все долго смотрели то на окна, то на пророчицу, и многие в страхе крестились, ожидая нового раската карающего небесного грома.
– Жаль, ясновидящая, что для того, чтобы убедиться в правдивости твоего предсказания, понадобится вся жизнь, – проговорил Сирко. – А то бы я охотно поверил ему. Охотно и признательно.
– Потому ты никогда и не ходишь ни к прорицательницам, ни к гадалкам, что не способен поверить им.
– Истинно так. И сейчас не способен. Не хочу верить, чтобы люд наш мог забыть полководца, выигравшего столько битв. Пусть даже не обо мне это сказано.
Грома все не было и не было. А люди все крестились и крестились. Забыв о вине и яствах, крестились они на ясное летнее солнце.
– Я ведь объяснила: таков твой народ. Такова его судьба. А что касается того, что понадобится жизнь, дабы проверить мое предсказание… Зачем так долго ждать? Сейчас ты привел в Каменец лишь небольшой отряд…
– Об этом знает весь город.
– Но не весь город знает, что очень скоро ты поведешь в пять раз большее войско свое за три земли отсюда. И одержишь там неожиданную для всех победу в первом же сражении.
– За три земли, говоришь? За три так за три, – снисходительно кивнул Сирко, из чистой вежливости не решаясь возражать Ольгице, подвергая ее слова сомнению.
– Такую победу, – вдохновенно продолжала пророчица, – что после нее о тебе заговорят во всех землях. Все короли и рыцари будут знать имя твое – вот чего будет стоить победа в этом сражении.
Сирко вновь вежливо улыбнулся. Он по-прежнему чтил старость Ольгицы.
– "Если такое и произойдет, то предсказать это невозможно", – подумал ты сейчас, – не унималась старуха. – Ведь подумал же?
– Истинно так, – взволнованно согласился Сирко. – Ты слово в слово повторила то, что я только что намыслил себе.
– Зачем? – с нескрываемой иронией спросила Ольгица. – Бога этим откровением не удивишь. Скорее рассмешишь, как только что меня.
– И все же, предсказывая мне поход с большим войском за три земли, на всякий случай перекрестись. На этой земле, в Украине, в Польше, есть полководцы во стократ достойнее такого похода.
– Правду говоришь: есть другие, пока что более прославленные. Но каждому суждено только то, что ему суждено. С другими я говорила бы о другом.
– Когда же, по-твоему, это произойдет? – тихо, несмело поинтересовался Сирко, чувствуя, что его охватывает замешательство.
– Очень скоро. Первая дорога за эти земли ждет тебя уже через месяц. Так что собирайся, собирайся.
– Через месяц? – рассмеялся теперь уже Сирко. – Это невозможно, мудрейшая и ясновидящая пани Ольгица. Даже Бог не способен заставить монархов Европы в течение какого-то месяца поверить, что в Каменце сидит никому не ведомый полководец, способный удивить кого-либо из их монарших высочеств.
– Бог и не в такое верит. На то он и Бог.
– А кто, скажите Христа ради, даст мне такое войско? Уж не хотят ли там, на небесах, заставить сделать это Владислава IV?
– Ты соберешь его сам. Ну, будет еще один полковник.
– За месяц? Собрать войско? Я скорее волен поверить в первое твое предсказание, о полусотне битв, чем во второе.
Ольгица тяжело вздохнула и раздосадованно, по-старчески, покряхтела. Беседа утомила ее тем, что их разговор с полковником напоминал притчу о разговоре глухого с немым.
– Самое страшное наказание для предсказательниц вовсе не в том, что рано или поздно их возводят на костер, виселицу или просто забивают камнями осатаневшие миряне, – проговорила она, – а в том, что никто, кроме их самих, ни в одно серьезное предсказание не верит. Никто не верит, хотя все этих предсказаний боятся.
– Вот тебе злотый, старуха, – бросил на стол монету Сирко. – Выпей за мое и всех нас здоровье. И спасибо на добром слове. Но мой тебе совет: никогда не берись предсказывать судьбу воина. Невозможно это, ибо судьба его вычерчивается не перьями, зеркальцем и линиями руки, а саблями и ружьями.
– Да не дано ей понять этого! – насмешливо проговорил квартирмейстер, которого так и подмывало вмешаться в разговор, прервав предсказания ненавистной ему старухи.
– Ошибаешься, полководец, – с грустью проговорила провидица, обращаясь к Сирко. Де Рошаля для нее теперь уже словно бы не существовало. – Судьба вычерчивается, как ты говоришь, высшими законами бытия. Саблями и ружьями она всего лишь подтверждается. И возьми назад свой золотой. Возьми, возьми, я не оскорблю тебя тем, что не приму его.
– Как знаешь, ты сама решилась на это гадание.
– Выпьешь за него, как только поймешь, что сбылось второе мое предсказание. Ведь это произойдет скоро. Все, полковник. Устала я. Больше ни слова. По крайней мере, ни слова из того, что вы называете пророчествами.
Сирко еще несколько мгновений смотрел на Ольгицу. Он стоял в нерешительности, не зная, что говорить, как поступить.
Единственное разумное, что ему оставалось, так это положиться на предсказание и судьбу. Оспаривать то и другое не имело никакого смысла.
Он еще раз поблагодарил Ольгицу, поклонился ей и взял со стола свой золотой. Затем посмотрел на окно, ожидая удара молнии. Прислушался к тишине, царящей над сводами. Взглянул на замерших со скрипками в руках оркестрантов. Им так же не хотелось сейчас что-либо играть, как ему во что-либо верить.
– Да, пани Ольгица, – вдруг спохватился полковник. – Что же ты пророчествовала, пророчествовала…
– А где, когда и какая смерть поджидает тебя – не сказала, – грустно улыбнулась провидица. Сирко впервые заметил на ее лице хоть какое-то подобие улыбки.
– Коль уж сама взялась предсказывать… Чего стоит пророчество, за которым не видно смертного одра?
– Странные мы, люди. Мало кто из нас интересуется сутью своей жизни, зато все интересуются пришествием смерти.
– Потому что она стоит этого.
Ольгица положила перед собой руки, словно там, под ними, было Ссвятое Писание, и несколько минут молчала.
– Не в бою ты погибнешь, казак. Не суждено. Умрешь почтенным старцем.
– Пройдя через столько битв? – доверительно напомнил Сирко.
– …а также через столько лет и болезней. Но что поделаешь: старцем, в теплой хате. Так уж тебе суждено.
– Вот этого уж я не допущу. Не по-казацки как-то получается.
– Знаю, что умирать своей смертью, от хворей – не большая честь для казака. Но ведь сказала уже: ты завоюешь это право. В боях, в тяжелых походах. Так что смирись, казак, смирись, и не гневи судьбу, – поучительно советовала Ольгица.
57
Сирко вновь вернулся за свой стол. Он уже был накрыт. Что бы ни происходило в трактире, дело свое Ялтурович знал. И работники его тоже всегда были на месте.
Полковник налил в кубок вина и залпом выпил его с такой жадностью, словно случайно набрел на родник посреди пустыни.
– Будете вести войска за три земли – не забудьте о бедном майоре-квартирмейстере, – решил окончательно доконать его де Рошаль.
Сирко взглянул из-под насупленных выцветших бровей, но промолчал.
– Кто знает, что пришлось бы выслушать каждому из нас, пожелай Ольгица заглянуть в наши судьбосвятцы, – наполнил он кубок и поднялся, давая понять, что самое время произнести тост. – Давайте забудем сегодня обо всем, что здесь только что делалось и говорилось. Обо всех предсказателях и их предсказаниях, – голос его звучал нетвердо и неуверенно. Это был голос предельно взволнованного, неопытного в житейских делах юноши.
Но майор решительно поддержал его:
– Обо всех.
Сирко сдержанно взглянул на него, на Гяура. Прокашлялся.
– Господин де Рошаль, вы, как старший квартирмейстер гарнизона, оказали нам большую услугу, удачно расквартировав и присутствующих здесь, и наших воинов. Пью за гостеприимство – ваше личное и этого древнего города. Пусть, вопреки всем предсказаниям, судьба будет милостива к вам обоим.
Все выпили и принялись за еду. Горожане, которых теперь в трактире стало гораздо больше, вновь зашумели. За каждым столом – о чем-то своем, наболевшем. Предвечернее бытие городского трактира постепенно входило в привычное русло. Скрипачи принялись наигрывать старинные еврейские песни.
– Да, господин квартирмейстер, – неосторожно нарушил эту трактирную идиллию ротмистр Радзиевский, старательно разжевывая полусырую, запеченную в крови телятину. – Не будете ли вы столь любезны сообщить, где расположилась наша доблестная графиня…
– Кто-кто? – непонимающе уставился на него майор.
– Я хотел бы извиниться перед ней за тот вид, в котором не решился предстать перед ней сразу же после боя.
– Графиня? – уточнил де Рошаль, не переставая жевать. Он уже окончательно успокоился, хотя это и не придало ему добродушия. – Это какая еще такая… графиня? Не могу понять, о ком вы.
– О графине, которая прибыла с нами. В город мы вошли поздним вечером, и графиня сразу же таинственным образом исчезла.
– Ну, ротмистр… вам пора бы знать, что расквартированием прибывших в город графинь, княгинь и баронесс гарнизонные квартирмейстеры не занимаются. К сожалению, – громко добавил он, несдержанно, по-гусарски расхохотавшись. И все рассмеялись вместе с ним. – Уж поверьте, с этой обязанностью квартирмейстер де Рошаль справился бы лучше, чем кто-либо другой! Хотя обычно разговоров на подобные темы я не веду.
– Вот черт, я совсем упустил этот из виду, – чистосердечно признался ротмистр, чем вызвал еще больший приступ смеха. – В таком случае придется искать графиню самому.
– Нет, почему же, – окончательно оживился де Рошаль, – если она еще довольно молода и красива, поручите это мне, как квартирмейстеру, который прекрасно знает весь город и окрестные селения. Клятвенно обещаю, что в день вашего отъезда я непременно сообщу вам, где именно останавливалась знакомая вам графиня…
– Но не раньше, чем в день отъезда пана ротмистра, – под новый взрыв хохота поддержал его шутку Сирко. – Ротмистр будет очень признателен вам. Должен заметить, что графиня действительно хороша собой.
Они снова выпили. За павших в недавнем бою, за будущие победы, эа то, чтобы польские и казачьи сабли никогда не скрещивались, а были употреблены для сражения с общими врагами.
Ни поляки, ни украинцы не верили в вещую силу этого тоста, ибо и те и другие понимали, что не пролетит и года, как им снова придется сражаться друг с другом. Видно, Ольгица права: так предрешено где-то там, на небесах. Они же, воины, всего лишь вычерчивают эти предначертания своими саблями. Однако тост есть тост.
– Я понимаю, что вы, ротмистр, ни за что не решитесь поручить мне розыски дамы вашего сердца, – снова вернулся к прерванной беседе-шутке де Рошаль. – И будете правы.
– Причем не только я не позволю, – взглянул Радзиевский на Гяура. – Есть и другие достойные рыцари.
– Но, может, хотя бы сообщите, о какой, собственно, графине идет речь? Мне-то показалось, что вы прибыли в город сугубо мужской, войсковой компанией. Правда, я не был свидетелем вашего вступления в Каменец.
– О, да вы еще попросту не знаете о ней? Счастливый человек. Речь идет о графине Диане де Ляфер, – удовлетворил его любопытство Сирко, понимая, что ротмистру значительно труднее будет назвать французу имя той, о ком печется в эти минуты его душа. – Вы, очевидно, слышали, что на наш обоз напали кайсаки Бохадур-бея? Так вот…
– Простите, полковник, – недоверчиво посмотрел майор на Сирко. – Очевидно, мне послышалось. Повторите, пожалуйста, фамилию графини.
– Не ослышались, господин ротмистр, не ослышались, – вмешался теперь уже Гяур. Разговоры о графине за кубком вина, а тем более шутки по поводу поисков ее были еще более неприятны ему, чем Радзиевскому. – Господин Сирко сказал: "Графиня де Ляфер. Точнее, Диана де Ляфер". Она, как и вы, француженка. – Гяур говорил об этом сдержанно, почти жестко, пытаясь избежать каких-либо дальнейших шуток в отношении девушки, которую он спас и к которой тоже был небезразличен.
– Француженка, – почти машинально повторил де Рошаль и растерянно вертел головой. Он чувствовал себя так, словно его разыгрывали.
– Графиня прибыла сюда под охраной гусар господина ротмистра, – объяснил Гяур. – Причем с татарами Бохадур-бея она сражалась с удивительной храбростью. Но, как только мы вошли в город, карета ее тотчас же исчезла.
– Таинственно исчезла, – уточнил Радзиевский, хорошо понимая, что, кроме де Рошаля, ему придется иметь дело еще с одним, куда более серьезным соперником – князем Гяуром.
Майор оставил еду. Когда он взялся за кубок, все заметили, что рука его дрожит. Да и лицо, как показалось Гяуру, вдруг неестественно побледнело. Возможно, сам того не осознавая, де Рошаль поднялся с места. И тогда все еще раз убедились, как по-предательски содрогается в его руке этот злополучный кубок с вином.
Все замолчали, ожидая, что квартирмейстер произнесет тост. Однако тот растерянно смотрел на Гяура и молчал.
– Что с вами, господин квартирмейстер?! – удивленно поинтересовался Радзиевский. – Неужто графиня – ваша давняя знакомая?
– Да, почти, – выдохнул де Рошаль.
– Еще по Парижу?
Майор кивнул. Он по-прежнему был растерян и удручен.
– Так, может, ее таинственный визит в Каменец связан с желанием повидаться с вами? – продолжал дознание Радзиевский. – Признавайтесь, господин де Рошаль, признавайтесь. Только признание и раскаяние избавят вас от необходимости сражаться на дуэли сразу со столькими претендентами на очаровательную улыбку графини. Иначе придется выбирать соперника, удостоенного права сразиться с вами первым.
– И только мы способны спасти вас от глаз графини, если вы предпочитаете скрываться от них, помня грехи молодости, – рассмеялся Сирко.
– Да-да, господа… Мы знакомы с графиней. – Забывшись, де Рошаль заговорил по-французски. Но быстро опомнился и продолжал уже по-польски. – Мы давно знакомы с ней.
– Вы только поглядите на нашего квартирмейстера! – громогласно провозгласил Радзиевский. – Он разволновался, как семинарист перед первым свиданием!
– Мы действительно знакомы с графиней, – не обращал внимания на его, способный заглушить ржание целой роты гвардейцев, хохот де Рошаль. Он осушил свой кубок с еще большей жадностью, чем несколькими минутами раньше это сделал Сирко, снова наполнил его, отпил и задумчиво уставился на остатки вина.
Гяур почувствовал, что квартирмейстер каким-то удивительным образом отрезвел и, сколько бы он ни выпил в течение этого вечера, уже вряд ли сумел захмелеть настолько, насколько ему хотелось бы сейчас этого.
– Змея на паперти, – мрачно изрек де Рошаль, опять наполняя кубок.
– Что? – не понял Гяур, сидевший напротив де Рошаля.
– Змея на паперти, говорю. Оказывается, она уже действительно на паперти. Проклятая старуха, кажется, знает, что говорит.
– Точно, это слова Ольгицы, – вспомнил Гяур.
– Теперь-то я понял, что она имела в виду, эта слепая нищенка. Но только теперь.
– Да забудьте вы об этом дурацком предсказании, – громыхал своим хмельным басом Радзиевский. – Лучше немедленно займитесь поисками графини де Ляфер.
– Поисками? – нервно рассмеялся майор Рошаль. – Поисками графини? Нет, господа, это она занимается сейчас поисками меня. И, как видите, уже преуспела.
– Значит, вам действительно не хотелось бы видеться с ней, – понимающе подытожил Гяур и предупредительно коснулся руки Радзиевского, удерживая его от очередной остроты.