- Обычные меры предосторожности, - замедленно, невозмутимо проговорил Ульрех. - Командир группы отказался отвечать на самые важные вопросы до тех пор, пока не появится кто-либо из штаба армии. Мы, естественно, могли бы его заставить, но…
- Понимаю, сработало ваше благоразумие, - наконец-то вклинился в их странный диалог полковник Лоттер, спасая самолюбие своего подчиненного.
- При этом Курбатов требует связать его, с кем бы вы думали?…
- Ну вот, а вы сомневаетесь, что имеете дело с князем, - уже более миролюбиво обронил Штубер. - Любой славянин ведет себя похлеще нашего маркграфа. Что уж говорить о князьях.
Ульрех томительно поморщил лоб, пытаясь понять, к чему клонит один из ближайших соратников Скорцени, или по крайней мере попасть в струю его игриво-идиотского настроения.
- Словом, он настоятельно требует связать его… - повторил подполковник.
- … С "самим" Скорцени, - с грустной миной "угадал" гауптштурмфюрер.
- Точно! - удивленно уставился на него подполковник.
- Приведите ко мне этого князя. Предварительно уведомив его, что прибыл офицер из отряда Отто Скорцени, который совсем недавно принимал участие в операции по похищению Муссолини. - Штубер сообщил это не столько для Курбатова, сколько для самого Ульреха. - Надеюсь, он окажется намного доверчивее вас.
- Надеюсь, - безропотно признал подполковник, явно теряя нить логики этого диверсанта.
- И еще: в этом особняке найдется отдельная комнатка, в которой можно было бы поговорить с русским тет-а-тет?
- Конечно, найдется, - охотно заверил его Ульрех. И немного замявшись, сказал: - Хотя нам с полковником очень хотелось бы присутствовать при этой беседе.
6
Сразу же за поворотом дорога поползла на возвышенность, петляя между двумя стенами густого леса, кроны которого смыкались над машиной так, что иногда казалось, будто они проезжают туннель.
Беркут взглянул на трофейные швейцарские часы, еще недавно принадлежавшие обер-лейтенанту. Пять минут восьмого. Но здесь, в лесу, солнца уже не видно, небо намного темнее, чем на равнине, словно в нем отражается загустевшая синева верхолесья, поэтому казалось, что уже давно наступил поздний вечер, так и хотелось отыскать взглядом первые звезды.
На Подолии, вдоль таких лесных дорог, немцы успели вырубить все деревья и кустарники метров на пятьдесят, чтобы более или менее обезопасить себя от внезапного нападения. И сейчас, приказав группе усилить внимание и приготовиться к бою, лейтенант впервые подумал, как пришлась бы кстати эта немецкая предусмотрительность здесь, где их машина может стать легкой добычей партизан.
Словно подтверждая его самые мрачные предчувствия, впереди вдруг послышались сначала ружейная и автоматная стрельба, а затем, стараясь заглушить собственное несуразное эхо, зачастили два пулемета, по звуку которых Беркут сразу определил: немецкие.
"Да ведь с той стороны немцы тоже должны были выставить заставу! - запоздало осенило Андрея. - На нее-то партизаны и наткнулись. А если бы не застава? Тогда наверняка последовало бы нападение на нашу машину!"
- Что делаем? - встревожено спросил Корбач.
- Лейтенант, вон они, на вершине возвышенности. Там пост. И там уже бой! - прокричал Арзамасцев. - Бросаем к чертям эту таратайку, уходим в лес.
- Спасибо за сведения, ефрейтор! Продолжай наблюдение! А ты, Звездослав, выползай потихоньку, выползай. Машина нам еще пригодится.
Решив, что к немцам спешит подкрепление, партизаны, до этого яростно наседавшие со стороны села, сразу же рассеялись по лесу. Шестеро прибывших сюда на двух мотоциклах немцев с трудом верили в свое спасение.
- Господин обер-лейтенант, господин обер-лейтенант! - чуть ли не на четвереньках, не решаясь подняться во весь рост, подбирался к машине старший этой заставы - молоденький прыщеватый обер-ефрейтор. - Вы прибыли вовремя. Если бы не вы… Словом, партизаны отошли к селу.
- Да что вы говорите?! - откровенно поиздевался над ним Беркут. - И вы позволили им уйти?
- Их было около восьми человек.
- Да хоть бы около ста восьмидесяти. Поднимитесь, обер-ефрейтор, и доложите, как положено.
- Но они еще недалеко! - медленно и натужно, словно каждую косточку в отдельности разгибал, выпрямлялся перед ним начальник патруля. - Это было неожиданное, дерзкое нападение.
- То есть партизаны забыли вас предупредить? Понимаю ваше возмущение: совсем озверели!
Обер-ефрейтор был уверен, что прибывшие на машине тотчас же бросятся в погоню за партизанами или хотя бы приготовятся к бою, однако этого не произошло. Офицер молча вышел из кабины и, не подавая никаких команд, невозмутимо осмотрел поле боя.
Видя, что он стоит во весь рост, а его люди спокойно сидят в кузове, мотоциклисты тоже немного успокоились и начали осторожно подниматься, кто из-за дерева, кто из-за камня или из лощины.
- Одного мы все-таки убили, господин обер-лейтенант! - сообщил кто-то из них. - Вот он, повис на пне!
Двое солдат сразу же бросились к убитому и, подхватив его под руки, притащили к ногам Беркута. Партизану было лет семнадцать, не больше. Он все еще судорожно вздрагивал, но перевязывать его прошитую автоматной очередью грудь уже было бессмысленно. Пока "обер-лейтенант" осматривал его, те же солдаты притащили своего, раненного в бедро, ефрейтора.
Пулеметчики опять уселись в коляски замаскированных в кустах мотоциклов, дали еще несколько очередей по кустам, но в ответ выстрелов не последовало. Немцы сразу же угомонились и попытались засыпать офицера вопросами:
- Как идет акция, господин обер-лейтенант?
- Она уже закончилась?
- Нас сменят?
- Быстро перевяжите раненого, - последовал один-единственный ответ. - И прекратите болтовню. Проверьте мотоциклы. Раненого - в машину. Будете сопровождать меня до Жечников.
- Но ведь наших там нет, господин обер-лейтенант, - неуверенно возразил начальник патруля.
- Именно поэтому вам и приказано сопровождать нас.
- Да и село, насколько мне известно, партизанское. Появляться в нем на ночь глядя…
- Расстояние до села?
- Километра три.
- Через полчаса мы должны быть там.
- Да нам и километра проехать не дадут! - буквально взмолился обер-ефрейтор. - Перестреляют.
- Это приказ. И не теряйте времени. Да, партизана положите у дороги. Крестьяне его похоронят. Автомат и патроны - отдайте моим людям. Вы, обер-ефрейтор, на своем мотоцикле едете первым. Второй мотоцикл следует за машиной.
Андрей так и не понял: то ли начальник патруля заподозрил что-то неладное, то ли все еще не мог оправиться после испуга. Да только слишком уж угрюмо и подозрительно осмотрел он невесть откуда появившихся здесь офицера и его машину, проверил магазин своего автомата, и только потом уже дрожащим голосом велел своим подчиненным выполнять приказ господина обер-лейтенанта.
- Вы видите среди моих солдат вон ту польку? - решил немного успокоить его Беркут, отведя чуть подальше от машины.
- Значит, она все же полька… - покачал головой обер-ефрейтор. - Я так сразу и решил.
- Так вот, хотя я и не имею права разглашать эту тайну… Но, чтобы между нами не возникало никакой недосказанности… Это не просто полька, это секретный агент гестапо, - едва слышно проговорил Беркут, подчеркивая конфиденциальность разговора, - которую специально переправили сюда из Кракова.
- Эту?! - скептически осмотрел девушку обер-ефрейтор. - Как секретного агента? Из Кракова?!
Он не то чтобы не верил Беркуту, он в принципе не желал воспринимать поляков в образе союзников. А уж тем более - таких вот смазливых полек!
- Тем не менее, - не стал разочаровывать его лейтенант, - приказано во что бы то ни стало доставить ее в деревню. Причем условлено: в случае нападения партизан мы отступаем, а полька бросается в их объятия, благодаря за спасение.
- И оказывается в партизанском отряде! - озарилось лицо обер-ефрейтора, как у мальчишки, которому случайно удалось разгадать слишком запутанную загадку.
- Вот видите, как вы все правильно поняли.
- Но теперь действительно все проясняется, - облегченно вздохнул обер-ефрейтор. - Хорошо, что вы сообщили мне об агенте. Это многое объясняет. Я скажу своим, что с этой минуты мы выполняем спецзадание гестапо.
- Но без каких-либо подробностей! - великодушно позволил обер-лейтенант.
Через несколько минут после того, как раненого перевязали и усадили в коляску мотоцикла, колонна тронулась в путь. Дорога была слишком узкой, и кроны деревьев сходились прямо над кабиной. Очевидно, она проложена была крестьянскими повозками, никто о состоянии ее не заботился, и теперь она представала в образе классической лесной бандитской дороги, на которой за каждым кустом, каждым изгибом следовало ожидать засады.
И лишь когда машина, натужно взревев, поднялась на невысокое плоскогорье, лес немного расступился, открывая взору путников, с одной стороны - широкую, усеянную валунами и небольшими скалами, долину, а с другой - окаймленные небольшим кустарником холмы.
Ощущая близость врага, Корбач и те трое в кузове уныло притихли. Беркут же, наоборот, чувствовал себя вполне спокойно и почти умиротворенно. Теперь он почему-то был уверен, что оставшиеся километры они преодолеют без особых приключений.
Холмистая местность, которой они продвигались теперь, напоминала невысокое предгорье - удивительно красивое и совершенно неподвластное ни войне, ни человеческим тревогам. Беркута так и подмывало остановить машину, объявить привал и хотя бы несколько минут полежать в густой, нетронутой траве.
"Странно, что партизаны так поспешно ушли! - вдруг возмутился он, как только колонна оставила район недавней стычки. - Это что за война такая?! Они ведь в лесу, а значит, на своей территории. Хотел бы я видеть партизанского командира, который, имея в своем подчинении шестерых бойцов, так безнаказанно позволяет немцам выбираться из лесу".
- Вояки хреновы! - не удержавшись, проговорил он вслух.
- Немцы? - не понял его Корбач. - Да, теперь это уже не те немцы, которые были в начале войны. Спеси меньше, трусливее стали. Вон, сопровождают нас, как миленькие, хотя командир их поначалу явно заподозрил что-то неладное.
- И заподозрил, и сопровождают, но только я сейчас не о немцах, а о партизанах. Потому что и сами мы - не кто иные, как партизаны.
Корбач пожал плечами, удивленно взглянул на Громова и, осторожно объехав вслед за ведущим мотоциклом огромную колдобину, тоже вдруг возмутился:
- А что вы имеете против наших польских партизан? Они ведь напали, дали бой, одного из своих потеряли…
- А что это за нападение такое, когда партизаны в лесу внезапно нападают на каких-то там шестерых немцев, а стычка завершается тем, что, потеряв одного своего убитым и лишь одного немца ранив, они бегут черт знает куда, позволяя оккупантам чувствовать себя хозяевами даже в лесу? Вот почему еду сейчас и думаю: неужели они так и не нападут на нас?
- Партизаны?! На нас?! - удивился ходу его мыслей Звездослав.
- Мы ведь в германских мундирах, - напомнил Беркут.
- Зачем им второй раз испытывать судьбу? Убежали после первого боя в лесу - и слава богу!
- Дело не в том, в каких мундирах мы с тобой, Звездослав, - твердо отрубил Беркут, - а в том, что так воевать, как воюют эти партизаны, по принципу: "постреляли-убежали" - нельзя. Партизанская война тоже имеет свои законы.
- Странно, а я всю дорогу только о том и молил, чтобы партизаны не вернулись и не обстреляли нас. Только о спасении нашем и думал. О спасении - и ни о чем другом. Наверное, вы все же настоящий офицер. Анна как-то раз так и сказала: "Я видела офицеров, но Андрей - это офицер настоящий. Как римлянин - во главе своего легиона".
- Ну, если уж даже Анна так похвалила меня! - иронично ухмыльнулся Беркут. И в то же мгновение заметил, что передний мотоцикл исчез.
Выглянув из кабины, он увидел, что мотоциклист загнал свою машину за стволы двух сросшихся кленов, а сидевший в коляске за пулеметом обер-ефрейтор привстал и молча показывает рукой куда-то вперед.
- Засада? - вполголоса поинтересовался Беркут, буквально вываливаясь из машины.
- Пока неизвестно. Руины. То ли сожженный лесной хутор, то ли окраина деревни.
- Вообще-то, партизаны в таких местах засад обычно не устраивают, - произнес лейтенант. - Пепелище посреди большой поляны… Нужно быть идиотом, чтобы решаться останавливать колонну противника в такой местности. Поэтому спокойно двигайтесь дальше.
7
Болотистая равнина упрямо уводила к отрогам известковой гряды, а разбросанные по ее лугам синеватые озерца смотрели на мир, как незакрытые глаза убиенных, - умиротворенно, всепрощающе, мертвенно отражая холодное безразличие небес ко всему происходящему на земле.
Вглядываясь в них, Штубер уже в который раз ловил себя на мысли, что, в общем-то, он вполне мог остаться на одной из таких вот холодных болотистых равнин - в России ли, в Украине, в Польше или в Чехии…
В том, что он все еще взирает на этот мир не с заоблачной обители грешников, а с грешной земли, есть нечто противоестественное, в самой сути своей неправдоподобное. Если верить, что любимые богами умирают молодыми, то ему давно пора сидеть за пиршественным столом Валгаллы вместе со многими германскими воинами-предками.
- …Что вы на это скажете, Зебольд? - спросил он таким тоном, словно еще не успел вырваться из полусонного бреда.
- Должно быть, Курбатов, этот несчастный, чувствует себя очень счастливым.
- И его можно понять. - Задавая свой "глубокомысленный" вопрос, Штубер, конечно же, имел в виду не рейд Курбатова, а те возвышенные философские материи бытия, в которых только что позволял себе так безответственно витать. Но не мог же он требовать от, в общем-то, неплохого служаки фельдфебеля Зебольда, еще и умения читать мысли!.
- Пройти по тылам врага тысячи километров! - восхищенно молвил Зебольд. - Многие ли из наших "фридентальских курсантов" могут похвастаться этим?
- Такие, как Курбатов, - это "вольные стрелки", фельдфебель. Всегда завидовал им. Терпеть не могу каких-либо заданий, когда ты намертво связан временем, местом, характером объекта. Нет, Зебольд, это не по мне. Если уж уходить в тыл врага - то только "вольным стрелком".
- Уверен, что этот проходимец - из истинно, принципиально "вольных".
- Но спрашивал-то я, фельдфебель, не об этом. Просто вдруг увидел себя лежащим между вон теми озерцами, с незакрытыми, устремленными в небо глазами. Как вещий сон.
- Теперь мы все чаще остаемся именно в таком состоянии: непогребенными, неотпетыми, с незакрытыми глазами… - бесстрастно подтвердил Зебольд. О смерти он всегда рассуждал как о чем-то отвлеченном, лично его совершенно не касающемся. - А парень, тот, русский… он хоть и русский, однако стоит того, чтобы угостить его сигаретой. Если таковая к тому времени окажется у меня в кармане.
- Но мы-то с вами ждали Беркута.
- Не мог тот лейтенант столько продержаться. Он, напропалую искавший смерти…
- "Не мог" - это не о нем. Мне почему-то кажется, что Беркут все еще где-то здесь, на полях Польши.
- Это дьявольский дух его витает над этими нивами, - объяснил Зебольд, - вдохновляя таких же "самоубийц войны", как и он.
- Вот почему мне все чудится, что он где-то неподалеку! - улыбнулся Штубер. - Правда, пошел слух, что вроде бы он не расстрелян, а пребывает в лагере военнопленных. Наверное, видели кого-то похожего. И еще… этот недавний побег из эшелона.
- Ну, мало ли кто нынче, конец войны почуяв, убегает! Попался бы нам тот обер-лейтенант, что вроде бы пощадил его во время расстрела. Можно было бы кое-что выяснить. И вообще, мне не совсем понятно, какого дьявола мы разыскиваем этого лейтенанта: чтобы обезвредить или чтобы наградить Железным крестом?
- И тем самым окончательно обезвредить. Вознаградив этим самих себя. Я понимаю, что подобная философия выше вашего фельдфебельского миропонимания, Зебольд. Тем не менее…
- Для меня он - все тот же, обычный русский. Пристрелю при первой же возможности.
- В таком случае мне придется пристрелить и вас. Предварительно предав земле и оплакав.
- Расстреливать, предварительно предавая земле? Никогда не сталкивался с подобным видом казни.
- Вы станете первым, на ком он будет испытан, мой фельдфебель.
- Я, конечно же, ослышался.
- Но если мыслить масштабно, то надо согласиться, что Беркут - диверсант особого пошиба. И если мы с вами все еще не осознали этого, мой Вечный Фельдфебель, то грош цена всему тому опыту, который приобретали на полях войны да по партизанским лесам, начиная с лета сорок первого.
- Понимаю, ценить достоинство врага…
- Не в этом дело. Мы, диверсанты, - особая каста. Скорцени исторически прав в своих попытках собрать лучших "рыцарей диверсионных кинжалов" под одним "плащом", за стенами замка Фриденталь.
- Фриденталь давно должен был стать всемирным диверсионным центром, - пробубнил Вечный Фельдфебель только для того, чтобы поддержать разговор. Он помнил, что Штубер терпеть не может молчаливых собеседников.
- Который бы собирал за своими стенами лучших из лучших диверсантов, - вдохновенно продолжил барон, - независимо от их национального происхождения, веры и того, на чьей стороне они сражались в эту войну.
- Даже так? Фюрер, возможно, и согласится с вашими намерениями, барон, а вот Геббельс - никогда.
- Собрать, сохранить, - не стал предаваться его сомнениям Штубер, - чтобы затем, когда пыль бомбежек уляжется и будет время осмотреться, - приступить к созданию новой Европы. Нашей, элитарной Европы.
Теперь уже Зебольд мрачно промолчал. Лично он, Вечный Фельдфебель, всегда считал, что супердиверсантов следует готовить исключительно из германцев, а представители всех прочих народов в лучшем случае могут рассчитывать на судьбу подмастерий. И не более того.
Однако Зебольд понимал, что не готов к спору со своим командиром, который в любом случае окажется мудрее. Да и сам барон понимал, что доказывает сейчас не столько Зебольду, сколько самому себе. Причем то, что, собственно, уже давно доказано… "первым диверсантом рейха".
Штубер, конечно же, прибыл сюда, на Восточный фронт, вовсе не для того, чтобы разыскивать лейтенанта Беркута. С этой целью его попросту никто не отрядил бы. Здесь, в разведотделе армии, проходили стажировку четыре курсанта "Фридентальских курсов" Скорцени, и барон обязан был проинспектировать их, узнать мнение о "фридентальских коршунах" командования армии и разведотдела. Попутно он уже дважды выступал в роли консультанта командиров зондеркоманд, пытавшихся очистить тылы армии от польских партизан и русских диверсантов. Но, увлекшись, опять создал свою собственную группу, под старым названием - "Рыцари рейха".