Донесение
Наблюдение за фотографией "Меркурий".
8 сентября 1943 года.
9.15. Заходил священник с заказом. Приметы: рост средний, 170 сантиметров, волосы темно-каштановые короткой стрижки, лицо крупное, нос прямой, глаза неопределенного цвета. Возраст - до 35 лет. Сделан заказ - семейные фотографии для графа Ля Круз. Проведена проверка с целью подтверждения.
9.40. Три дамы в траурных шляпах. Вряд ли заслуживают дальнейшего наблюдения.
10.30. Солдат доблестного вермахта с красоткой кабаре. Для сведения: солдатский знак - а/321.
10.45. Пожарный Арман Шевалье производил заказ коллективной фотографии для свадьбы, дальнейшего наблюдения не заслуживает…
9 сентября - фотография "Меркурий" была закрыта, клиентов в течение дня не наблюдалось.
10 сентября.
9.30. Позавчерашний священник, рост 170 сантиметров, получал заказ. Уехал на трамвае.
9.40. Служащий мэрии пришел, имея на руках альбом для репродуцирования. Спекулирует порнографическими открытками, которые продает по два франка штука.
10.15. Появился молодой человек с клетчатым саком в руках. Прошел мимо по направлению бара "Аполлон". Спустя десять минут появился обратно. Сака при нем не было. Приметы: рост 185 сантиметров, возраст - около 30 лет, лицо узкое, волос каштановый, вьющийся, глаза стальные, нос прямой, губы резкие, с надломом посредине. Наблюдение продолжается.
К сему Жак Пати
17
Начало было прекрасным: показывали уже несвежий, с запашком выпуск "Вохеншау" от марта 1943 года. Великий рейх погрузился в траур. Фюрер в черном костюме самолично освещает символическую братскую могилу для верных своих солдат, погибших под Сталинградом. Приносит соболезнование высокопоставленным вдовам.
Экран бесстрастно светился, подмигивая истории. Германия онемела, затаилась, опустив жалюзи и полотнища траурных флагов. Черные, растерянные лица. Они еще не понимают того, что случилось.
Но уже лопочет бесноватый: Германия победит, Германия отомстит, скоро войдет в строй новое тайное оружие, и наши враги будут стерты с лица земли.
Онемелые лица глядят в зал - о чем они думают? Губы на замке.
Долгие ряды крестов. Войдет в строй новое тайное оружие. Крестов станет еще больше. Весь мир зарастет крестами, так хочет великий фюрер, для этого ему недостает лишь великого оружия.
Наконец эта дребедень завершилась. Можно погрузиться в тягостную истому придуманной и четко отрепетированной жизни.
На экране возникает белоснежная Марика - никуда от нее не деться, никуда от нее не уйти, я навечно с ней обручен, пригвожден и распят. Избранница моей судьбы оказалась неверной, как последняя кокотка Антверпена. Стоило пройти еще раз мимо "Меркурия", чтобы убедиться в этом: Марика по-прежнему висела в витрине в единственном числе, преграждая путь в тихую гавань. Все же сквозь призрачное стекло я различил Эжена, тот был на месте, склонившись, как всегда, над треногой и камерой.
Марика Рокк, мой крик и рок! Впрочем, на твоем языке это не звучит. А сочинять буриме специально для тебя мне противно. Я должен обдумать ситуацию.
Идти в третий раз мимо "Меркурия" Поль не решился. Выбрался на рю Нёве и, почти не раздумывая, купил билет в "Астор", чтобы спрятаться там от солнца и чужих глаз, благо сеанс начинался через пять минут.
Лента оказалась приторной до тошноты. Он летал и был тяжело ранен в воздушном бою. Она в белоснежном халате ждала носилки с ним в приморском госпитале, восхищаясь его былыми подвигами и вдохновляя на новые. Любовь продолжается на фоне волн. Он и она не догадываются о том, что они брат и сестра.
Значит, так, знаки спутаны. Но почему? Эжен стал подранком, работает под контролем? Гестапо знает, что знаки должны быть, но не знает, какие именно.
А если проще: экономка Луиза мыла стекло, и случайно кнопка отскочила, Марика Рокк выпала из моей судьбы.
Поль вздрогнул: ему показалось, что он узнал этот длинный спуск от Ливадии к морю. Так и есть! Я-то думал, что это какая-то чужая Адриатика, а на экране маячила плоская макушка Ай-Петри и неверная Марика пела немецкому Зигфриду песню о немецкой верности, предварительно взлетев вместе с ним на крыльях любви прямо в Ласточкино гнездо. Вот так они и любят друг друга в заморских для них краях, а ведь это моя земля, кровная и единственная, родная до сухоты в горле, желанная до дрожи, и я ходил там в обнимку, и волны с тем же шорохом плескались у ног.
Молись, Германия, доживешь до смертного часа. Но для этого обязан выжить я, Поль Дешан, а как меня дальше, убей бог, не помню, и на том берегу меня не было, и тех волн не было, минутная слабость от вспышки ненависти, все, прошло, держу себя в руках и слушаю голос судьбы.
Итак, ясно. Эжен работает под контролем, а я должен идти в "Меркурий", чтобы убедиться в том окончательно. Если гестапо не берет Эжена, то и меня не будут сразу брать. Тогда они начнут слежку, а я ведь молодой, быстроногий, я от дедушки ушел, я от бабушки ушел, от тебя, гестапо, и подавно уйду.
Мерси, Марика, ты подсказала верный ход. Оревуар.
Вспыхнувший свет освещал равнодушные лица, пробуждающиеся от сладостного дурмана. У выхода возникла сдавленная толкотня. Действительность враз показывала свои зубы.
- Ахтунг! Проверка документов.
Он перебрался на два ряда правее.
- Салют, крошка. Где ты была и куда торопишься?
- На распродажу к Морису, там будут давать чулки, черную паутинку. А вы серьезно спрашиваете?
- Я еще вчера хотел тебе предложить то же самое…
- Вы мне поможете, да?
- Как тебя звать?
- Тереза. Правда, я сейчас несколько худовата. Но это только так кажется.
- Ваши документы.
- Силь ву пле, мсье. А это Тереза, мы спешим на распродажу.
- Проведете сутки в комиссариате, успеете как раз вовремя. Подними пиджак.
- Пардон. У вас имеются отдельные камеры для влюбленных?
- Кончай болтать. Проходи своей дорогой.
Облавы, проверки, кордоны, патрули - и все это неспроста. Кого они ищут? Внимание. Совершенно секретно. Похищена бутылка оранжада особой государственной важности. Приметы: бутылка с суживающимся горлышком темного бутылочного цвета, емкость две пинты, пробка плотно закупорена и залита сургучом, этикетка оранжада фальшивая. Срочно найти и доставить вместе с похитителем, в противном случае великая Германия лишится нового тайного оружия и проиграет войну, а тайная полиция будет распущена и члены ее преданы суду. На поиски бутылки брошены все силы рейха. К сему рейхсминистр Генрих Гиммлер, исполнено в ста двадцати экземплярах.
Как хорошо на свежем воздухе. Заработал еще один глоток свободы. Надолго ли его хватит? Успею ли дойти до первого перекрестка?
- Нам налево.
- Не сердись, крошка, я спешу.
- Ты же обещал помочь мне с чулками. Ты не любишь худых?
- Откуда ты взяла? Только худых и обожаю. Хочешь со мной в Ливадию?
- Где это?
- Под Ниццей. В горах.
- Но сначала я все же попробую достать черную паутинку.
- Ты прелесть, Тереза. Вот тебе двести франков. А вечером мы можем встретиться. Где тебя искать?
- В "Энфант терибле" на бульваре Ватерлоо, я там выступаю. Так ты придешь? Честное слово?
- Оревуар, Тереза, у меня сейчас серьезное дело, пожелай мне успеха.
- Я буду молиться за вас, мсье. Как вас зовут?
- Если тебе нетрудно: Густав.
Еще одна молитва взлетит в поднебесные выси. Какая гора получилась бы, если бы каждая молитва обернулась хоть малым камушком, ничтожной галькой - и все их за все века сложить в одну кучу. Вырос бы хребет от Арденн до Тибета. Гималаи наших надежд, мечтаний, грехов, терзаний, умыслов, проклятий, вер, прихотей. Глядите, люди, на сколько вы намолились.
А может, земные горы как раз и сложены из наших молитв? Оттого и глядят на нас равнодушно с высоты.
Но молитва невесома. Она не занимает места в багаже. Она лишена значения координат пространства и времени, она вне их. И потому молитва вечна, ибо цель ее утешение. Молитвенник стерся, а молитва живет.
Что утешит меня?
Внимание. Ноги сами привели меня к причалу. Сколько раз я приходил сюда с надеждой и возвращался окрыленный.
Кажется, здесь ничего не изменилось. Если гестаповцы тут и были, то никаких следов не оставили. И колокольчик звонит так же безмятежно, как прежде. И Эжен не изменился. Зря я перенервничал, тут все в порядке.
- Добрый день, мсье. Не могли бы вы исполнить небольшой заказ. Это очень старинная фотография, семейная реликвия. Моя бабушка Жюли, она жила в Лувене, я хотел бы увеличить ее портрет.
- К сожалению, это затруднено, я должен срочно выехать в Льеж и, сколько пробуду там, не знаю.
- Какая жалость! А я ведь не очень спешу. И мне всего три экземпляра.
- Хоть три, хоть пять - работа одна. Я очень сожалею, мсье, но будет лучше, если вы обратитесь в другое место.
- Оревуар.
Я только и делаю, что прощаюсь. И похоже, в этот раз надолго, если не навсегда. Обещанная молитва не успела вознестись, как обрушилась лавина. Последний взгляд в глаза товарища - и полный поворот кругом, чтоб больше никогда не встретиться взглядом. Ты сказал мне глазами больше, чем условным словом. Мы оба в беде и не смеем помочь друг другу - так повелевает параграф.
Колокольчик прощально вздрагивает за спиной. Я уже на привязи, выей чувствую, только не видел еще, кто держит вожжи, ибо оглядываться в таких случаях запрещено следующим параграфом.
Будем играть по правилам. Я ведь не должен знать, что у меня вырос хвост.
Сколько сейчас жителей в Брюсселе? Перед войной подбиралось к миллиону, сейчас поредело. Впрочем, сколько бы их ни было, я в этом городе один, если не считать Франсуа и Терезу. Правда, у меня имеется кое-что в запасе, но это такой запас, о котором лучше не вспоминать. Иголка в стогу сена - вот и весь мой запас.
Зато у меня появился верный летописец, который отныне будет фиксировать каждый мой шаг и заносить его в скрижали. Нет, теперь я не пропаду в безвестности.
Не пора ли познакомиться? Ты меня видишь, я тебя не вижу. У тебя ведь свой параграф: не бросаться в глаза.
- Свежую газету. Прошу вас. Мерси.
Где же он? Обозреем мировые проблемы и ближайшие окрестности. Самодовольная дама несет выдающийся бюст, за бюстом поспешает юркий прихлебатель. Старик с газетой в руках, дети с мячом. Бравый служитель муниципалитета с кипой казенных бумаг под локтем - не то, не то. На Восточном фронте русские захватили Мариуполь, идет выпрямление фронта.
Ага, вот! Отсвечивает в газетном заголовке: "Шантажист в отставке". Котелок, тройка мышиного цвета, в руке зонтик. Облокотился на тумбу в свободной позе, взгляд ненавязчивый - вполне респектабельный летописец, обладающий твердым разборчивым почерком.
Ну что ж, поиграем по правилам? Выбор предостаточный: рулетка, покер, бильярд, баккара, тотализатор, очко, лотерея. Ставка по соглашению сторон, от одного франка. Но не больше, чем одна жизнь.
Нет, герр следователь, я не скажу вам, как мы играли.
Знаете ли вы такую игру - в города? Простая, доступная, бесхитростная, не требующая никаких подручных средств, все мальчишки в нее играют. Первый мальчишка говорит: Киев. Второй должен назвать город, начинающийся на букву, которой кончается предыдущий. Киев - значит, В, я называю: Воронеж. Дальше само просится: Житомир - Ростов - Вологда - Актюбинск - Клин… Лишь бы не назвать один город дважды - тот проиграл. Число участников не ограничено.
Простейшая игра, как дважды два. Всего лишь и надо - знать страну.
Теперь давайте сыграем с вами, герр следователь, на Бельгию. Бросаю вам первый шар: Лувен. А-а, вы задумались. Лувен - Намюр - Ронс - Спа - Антверпен… Конечно, в Бельгии не столько городов, как в этой варварской России, поэтому можно брать и деревушки - важно незаметно спрятать название города внутри фразы. Впрочем, нам с Эженом обычно хватает четырех-пяти городов - и мы обо всем договариваемся. Первый город означает место предстоящей встречи. День и час сообщаются в придаточных предложениях.
И вот игра не сладилась, герр следователь. Это значит провал. Больше того - провалилась и запасная явка в Льеже.
Надейся только на себя - вот что это значит, если сказать открытым текстом. Мы проиграли нашу игру, Эжен.
Но этого я вам не скажу, герр следователь, хотя именно на этом вы будете настаивать: явки, пароли, шифры и прочая тайная премудрость.
Не дождетесь. Вы меня еще не сцапали, герр следователь. Пожалуйста, я действую в открытую. Я знаю, что должен искать.
"У мельника". Здесь что-то будет. Пышные пироги и тещины блины. Дорога может оказаться дальней, не худо бы подкрепиться.
Второй столик от левого угла.
- Гарсон.
- Бонжур, мсье.
- Время обеденное, я хотел бы исполнить свой долг гражданина.
- Обеды только по талонам.
- Разве я произвожу впечатление человека, у которого нет талонов? Силь ву пле, я их пеку как блины.
- Что прикажете, мсье?
- Видите ли, я только что приехал из Спа и потому предпочитаю спаржу.
- К сожалению, спаржа вчера кончилась.
- Вы меня не понимаете, я приехал из Спа. Там живет моя бабушка Жюли.
- Я вас понимаю, мсье, вы приехали от вашей бабушки. Хороший город, я там бывал.
- Увы, вы правы, Спа прекрасный город. В таком случае я готов приступить к вашему прекрасному обеду. Подайте мне пироги и пышки.
Буду поглощать эрзацпышки, зато шишки окажутся настоящими. У них все эрзац: эрзацбульон, эрзацхлеб, эрзацваленки, эрзацбифштекс. И заработают они на этом эрзацпобеду.
Неужто не доживу? И как же это так? Победа - но без меня? Зачем она тогда, если она - без меня?
Но пока я есть. И занят тем, что делаю победу, ищу иголку в стогу сена. Сказать вам, герр следователь, какой адрес у этой иголки? Простейший, как игра в города, - второй столик от угла, состоящего из двух слов.
Закусил, закурил - получите.
Как приятно пройтись по бульвару Гренадеров, размышляя о славном прошлом. Но разве можно скрыться от собственного будущего? Я обязан встретить его с распахнутой грудью. Первый разряд по легкой атлетике. Что стоит такому парню вскочить на ходу в трамвай, тренировался еще на Басманной, 37-й номер. Ничего хитрого, вскакиваешь в последний вагон, чтобы котелок не успел.
Смотрите, какой хладнокровный котелок. И бровью не повел. Но зонтиком знак подал - у них ведь тоже свои знаки. Знак против знака - чей знак вернее?
Вот как, у меня не один летописец, а целых два: пеший и конный. Я и не подозревал, что я такая важная птица: у меня круглосуточный хвост с подсменой.
Почетный эскорт марки "опель-капитан" мышиного цвета. Мои летописцы работают с удобствами, а я должен трястись на старом трамвае. Я требую, чтобы наша война шла на равных, в противном случае она окажется несправедливой.
"Три дуба" - пожалуй, это то, что нужно. Сошествие с трамвая будет легальным. Летописцы уткнулись в приготовленные газеты. Крупные мастера.
Второй столик от левого угла. Учтите, надо выбирать такое время, когда в заведении мало народа.
- Мсье?
- Было бы неплохо промочить горло.
- Что прикажете?
- Я только что с вокзала. Приехал из Динана от бабушки Жюли и потому предпочел бы что-нибудь сухое.
- Божоле?
- В самом деле - божоле! Это прекрасно, ведь есть такой город. Скажите, вы никогда не бывали в Еризее?
- К сожалению, не приходилось, я вообще равнодушен к деревне.
- Очень жаль, а в деревне в наше время легче прокормиться.
Бутылка божоле. Гора Божоле, краснокрыший городок под той горой. Лавина скользит с гор почти неслышно, потому что она хорошо смазана снегом. Пусть буду я погребен под этой лавиной, но бутылку обязан спасти во что бы то ни стало, во имя победы, которая придет без меня.
Полцарства за бутылку!
Интересно, сколько в Брюсселе заведений с названием из двух слов? "Каприз Евы", "День и ночь", "Едипов комплекс", "Мулен Руж", "Святой Мартини" - сразу и не вспомнишь. И я должен обойти их все, один за другим, и в каждом делать заказ под наблюдением котелков. Сколько дней и ночей потребуется на это?
Не пора ли нам расстаться, котелок? Оревуар, как говорят в Брюсселе. Морис, дешевая распродажа, всего три дня. Всеевропейская толкучка с участием казарм, получивших увольнительную, и кордебалета, вышедшего на сверхурочную работу.
Бонжур, мадемуазель, подберите мне недорогой костюм. Нет, только не серый, мне надоел этот цвет, видите, я сам в сером. Я давно мечтал сменить цвет, пожалуй, вот этот, коричневый, отнесите в кабину, я примерю. Заодно рубашку и шляпу. Прошу вас, только не котелок, ни в коем случае, котелками я сыт по горло, велюр, да, да, велюр, это прекрасно. Перед вами другой человек, мадемуазель, не правда ли?
Меняю шкуру, ищи меня, котелок. Скорей за угол.
Но и он, видать, не промах. Обреченно плетется по бульвару. Котелок поменял, чтобы я его не приметил.
Что делать? Куда деваться? Раствориться в сумраке зрительного зала под томный голос Марики? Юркнуть в проходной двор, пробежать по крышам? Спуститься в колодец или по водосточной трубе? Перекрасить волосы, вставить новую челюсть, переодеться в женское платье, вскочить на ходу в самолет, нырнуть на дно морское? Дешевые штучки из штатного набора. С таким котелком они не пройдут. Крепкий мне достался хвост, никак не обрубить.
Спокойно, я не должен метаться, испытывая судьбу. В моем возрасте и положении это несолидно. Через два-три часа начнет смеркаться. Но ведь они могут взять меня в любую минуту, от меня это не зависит.
Я немного устал, меня утомил жаркий жадный город, где никто не желает знать бабушку Жюли.
Улица Роже жила явно неполноценной жизнью. Даже редкие прохожие казались ненатуральными. Старики подремывали на скамейках, собаки - у их ног. Жара стекала с крутых крыш по водостокам, невидимо расползаясь по тротуару и заливая ноги истомой по самую щиколотку. В замедленном темпе влачились трамваи, потом и вовсе слиплись с рельсами, в горловине улицы случилась пробка.
Из костела святой Терезы доносились протяжные звуки органа. Тереза молится, спеша скорей побрататься с богом, а там хоть трава не расти.
Куда деваться? Просить защиты у господа бога? Если молитва доходит до неба со скоростью звука, то это долгая история.
В сторону вокзала Норд резво промчался бежевый "ситроен", обгоняя небольшой военный фургон, вымазанный пятнистой краской. За рулем "ситроена" сидела женщина в шляпке с поднятой вуалью.
Высокий мужчина в коричневом костюме и велюровой шляпе бросился наперерез собиравшемуся тормозить трамваю. Перебежал улицу и требовательно поднял руку, задерживая пятнистый грузовик. Фургон со скрежетом затормозил, мужчина вскочил в кабину, и грузовичок, набирая ход, припустился вслед за "ситроеном".
Мышиного оттенка "опель-капитан" замер на четырех низких лапах, наблюдая за этими перемещениями с противоположной стороны улицы. Но вот и он, оценив ситуацию, прыжком рванулся вперед. Однако ему предстояло сделать разворот, выбрав интервал между двумя трамваями. Мышиный "опель-капитан" никак не мог найти места, потом, сопровождаемый криком кондуктора, все-таки проскочил в щель между застоявшимися вагонами.