Можно сказать, в первый раз она улыбнулась, даже беззаботно засмеялась, когда появился Женя. Он и сумел вывести ее в город. Москва, столица победившей державы, ликовала. И она тоже хотела ликовать, расслабиться, веселиться - ведь сколько об этом она на службе мечтала. Но ничего у нее не получалось, что-то терзало, довлело над ней, неумелые искренние поцелуи и ухаживания Жени ей теперь казались подростковой чистотой. Женя был счастливым человеком, он остался там же: если не в отрочестве, то в юности точно, лишь в музыкальном деле он рос, а жизни не знал. Милый, добрый, благовоспитанный Женя ей, конечно же, нравился, и, следуя пожеланиям матери, другого и не надо, но кто бы знал, как ей с ним скучно; ну поболтать, чуть-чуть посмеяться, погулять, и самой чувствовать себя как мать, вечно инфантильного Женю опекать, оберегать - нет, никак не может. Она сама фактически выросла без отца, всю жизнь мечтала об отце, о родной силе, которая ее бы вырастила, хранила, повела бы по жизни за собой и далее в светлый путь. А Женя? Женя славный малый, и на его просьбы "пожениться" она снисходительно улыбается, понимает - скоро скажет "да", тем более, что ее мать настаивает на помолвке, с венчанием, с соблюдением всех православных традиций.
Женя на все согласен, так он любит Анастасию. Вот только родители Жени о помолвке и слышать не хотят, они атеисты, коммунисты, и вообще из какой древности эта Анастасия Афанасьева и ее мать и куда смотрят компетентные органы?
Словом, мир испокон веков полон этих мирских противоречий, и не дай Бог иных. Так Анастасия вживалась в обыденную жизнь, как пришла повестка: с властью шутить нельзя. В сопровождении отчима, со знакомым трепетом в груди, явилась она в комендатуру, а там ей улыбаются, поздравляют:
- В Вашу честь, в честь фронтовиков, в Вашем родном институте, откуда Вы уходили на фронт, будет торжественный вечер, ждите сюрпризов.
Сюрприз она ждала. Как к особому событию стала готовиться к вечеру, и главная забота - найти подходящий платок: надо скрыть шрам на голове, сюрприз Столетова. И этой интригой она захвачена - как поведет себя бывший командир. Интриги не получилось, Столетова не было, о нем у Афанасьевой спрашивали, а толков было всяких - от того, что сослан в Магадан, до того, что на дипработе в Америке. И в то, и в другое Афанасьева верила - первого он заслуживал, ко второму стремился.
А сам вечер хоть и был по-большевистски заорганизован, от того несколько вычурный, скучный, да все же сюрпризами, особенно, для Афанасьевой, был богат. Оказывается, пока их спецвзвод мотался с места на место, за ней не успевали награды. А теперь она гвардии старший сержант, кавалер многих орденов и медалей.
- И главное, товарищи, - пламенно кричал какой-то полковник, верно, тыловая крыса, видать, тоже "пакостник".
- В последние дни войны, при штурме Берлина, у самого логова Гитлера, советский воин-освободитель - эта славная, смелая девушка была тяжело ранена в голову.
Такого сюрприза она никак не ждала. Без всяких оговорок ректорат постановил, что Афанасьева уже является студенткой выпускного курса, отличница, что близко к истине, и ее портрет отныне и во века будет висеть на Доске Почета. Браво!
В эти же дни выяснилось, что Афанасьева ушла добровольцем на фронт из стен консерватории, будучи студенткой второго курса. В консерватории, понятное дело, люди иные, и вечер был более раскрепощенным, действительно праздничным, с шутками и музыкой. И Афанасьева уже по иному подготовилась: отчим, скрепя сердце, свою скрипку дал, весь вечер охранял, то ли падчерицу, то ли свой инструмент. А после вечера, когда Афанасьеву, не из-за исполнения, а ради скрипки, обступили, отчим через головы молил:
- Не трожьте скрипку. Пожалуйста!… Настенька, нельзя столько эксплуатировать инструмент, он давно свое отыграл.
- Да, действительно, - поддержала его какая-то толстая женщина, одетая в военную форму, далекая от музыки и консерватории, зато большевистского толка.
- Это, видать, редкий экспонат. Почему не в музее, не общенародная собственность? Что за мелкособственничество! Мещанство!
У отчима от ужаса рот раскрылся, глаза на лоб полезли; растолкав всех, он грубо выхватил у Анастасии скрипку и бежал. Лишь поздно ночью объявился дома, извинился перед падчерицей; жене, на всякий случай, объяснил: скрипка, наследственная реликвия в их роду, спрятана на подмосковной даче друга.
Однако судьба решила не оставлять эту приверженную музыке и искусству семью без достойного инструмента.
На следующий день после торжества в консерватории Анастасия с Женей ходили на вечерний киносеанс. Вернулась Анастасия домой поздно, а родные еще не спят - смятение в их лицах.
- Вот, доченька, - руки у отчима дрожат, - приходил какой-то импозантный, как иностранец, мужчина; просил тебе передать… Мы не выдержали, раскрыли. Смотри, я и играть не решаюсь.
Первый порыв - бесконечная радость. Она целовала и обнимала свою скрипку. А когда начала играть, отчим от восхищения аж сел. С трепетом попросил дать и ему попробовать, но только чуть-чуть:
- Такого звучания у нас в стране нет, - выдал он в удивлении, потом, до глубокой ночи, он с помощью лупы исследовал каждый миллиметр скрипки, обнаружил два клейма, - и стонущим шепотом:
- Настенька, такую вещь держать в доме нельзя. Это …
- Это моя скрипка, - перебила его Анастасия, как обыденную вещь взяла, стала упаковывать: все было как и прежде - футляр, прошитый шерстью мешок и сверху грязная мешковина.
- Да, Настенька, я забыл, - от потрясения отчим буквально постарел на глазах, - вот этот листок был в футляре.
На редкой по тем временам лощеной бумаге крупно: "музыка - слово".
- Что это значит? - поинтересовалась мать.
- Не знаю, - спрятала глаза дочь.
Этот мешок спрятали на ту же антресоль и еще забаррикадировали всяким хламом.
Эту ночь никто не спал. А на следующий день отчим с утра отправился в архивы.
- Это скрипка Мальдини. Спору нет, - шепотом, словно их подслушивают, говорил он, пребывая еще в большем страхе.
- Такую вещь в доме держать нельзя. Это музейная редкость. За такую ценность войны бывают.
- Война и была. А за что мы воевали? - стала нахрапистей Анастасия.
- Надо ее вернуть, либо отдать государству, - беспокоился отчим.
- Вот свою и отдайте, - взбунтовалась падчерица.
- Вещь ворованная, надо отдать, - наконец вступилась и мать.
- Я ее не воровала! - закричала дочь.
- Я ее честно заслужила, заработала, завоевала! Посмотрите, вот, - она в гневе сорвала косынку.
- А показать вам остальное?! Показать остальные раны, которые никто не видит! Они во мне! Во мне! Я ее заслужила!
В судорожной истерии она бросилась к антресоли, раскидав все, достала мешок:
- Я уйду от вас, уйду! Даже скрипка вам мешает.
Чуть ли не на коленях умоляя, ее удержали, еле уложили спать, а на утро, виновато, отчим снова о том же:
- Может, мешок тоже туда, на дачу.
- Нет! - вскричала Анастасия, второпях достала скрипку и как стала играть; такая душа, такой звук, и так они слились, и такое очарование, такая трогательная, щемящая тоска, будто что-то навсегда улетает, так, что у всех слезы навернулись.
- На этом инструменте иного и не выдашь. Дай, пожалуйста, и мне сыграть, - попросил отчим. Потом мать.
Больше споров не было. Зато каждый день, только по утрам, чтобы городской шум заглушал звук, поочередно играли, получая невероятное упоение, даже от прикосновения к такому инструменту…
Записку, присланную Столетовым, Анастасия сразу же выкинула. Теперь о данном когда-то "слове" и речи не могло быть. Да, Столетов был ее первым и единственным мужчиной. Он ей был симпатичен, и более того, даже сейчас, нет-нет, да и вспоминает она его с женской истомой. Но о данном "слове", о какой-то верности и речи быть не может после случая с генералами. И, конечно, она понимает, что тогда подполковник Столетов был в принципе никто, сам ходил с подносом в прислуге. Да это ничего не меняет, захотел бы - смог бы как-нибудь ей помочь, а то бежал, зато скрипку не забыл; и хорошо, что доставил, - значит совесть еще есть, и если бы записку не приложил, быть может, добрыми однополчанами они остались бы. А так. Нет, о "слове" и речи нет. И видеть она его не желает, да тут приснился сон: она в замке со Столетовым. Ноги сами повели ее в институт, узнала адрес бывшего декана, два дня все выслеживала во дворе. Пару раз видела жену и повзрослевших детей Столетова. И как рассказали ей бабушки-соседки, сам Столетов важная птица, то ли военный атташе, то ли посол, то ли черт знает что, словом, из заморских стран редко наведывается.
В общем, как мужчина Столетов оказывает на Афанасьеву свое влияние, во всяком случае является в снах, но как человек он давно причислен к категории "пакостников"; и как и должно было быть, со временем фронтовые тяготы позабылись, остались в прошлом, а Анастасия вновь окрепла, вобрала в себя цвет и сочность девичьей красы. И теперь не только Женя, но еще несколько парней пытаются за ней ухаживать.
- Только Женя, - настаивает мать, и желая скорейшей свадьбы, самому Жене говорит:
- Так, молодой человек, ты или женись на моей дочери, или оставь в покое, а эти "шуры-муры" мне не нужны. Моя дочь уже не ребенок. Пора замуж. Но без моего благословения и церковного венчания моя дочь детей не родит.
Под таким напором будущей тещи, Женя буквально "уломал" своих родителей - дали они благословение, правда в Подмосковье, где в заброшенном селе еще сохранилось подобие действующей церкви; они не поехали, послали бабушку.
В июне 1946 года Женя и Анастасия сдали выпускные экзамены, уже готовились к свадьбе, как пришла повестка в следственный комитет военной прокуратуры на имя Афанасьевой Анастасии Тихоновны, в качестве свидетеля.
Кто бы знал, какой страх охватил Анастасию, она вспоминала ужас гауптвахты и не могла ни есть, ни спать. Допрос был не долгим, чисто формальным, и вопросы просты: где служила, кем и с кем? Какие награды, поощрения и замечания? Впрочем, следователь и без нее все это знал, попросил расписаться и отпустил.
Вроде все улеглось. Да промежуточный итог есть: родители Жени, ее суженого, заявили - "на нормальных советских людей, тем более молодых девушек, повестки не приходят", и "чего можно ожидать от церковного мракобесия?" А сам Женя даже до прокуратуры ее не проводил, у него, оказывается, срочное прослушивание.
По инициативе Анастасии решили со свадьбой повременить, хотя Женя каждый день приходил и со слезами на глазах объяснялся ей в любви; и оказалось, не зря. Через месяц после первой пришла вторая повестка, сходу ей предъявили ордер на арест. Она только плакала, все дрожала.
Первые же допросы все обозначили - перед ней положили теперь уже до боли знакомую военную документацию: акты, опись матценностей, журнал прихода и расхода, "Главная книга", где она в день победы написала "Ура!". Победа оказалась не за ней. И она сперва хотела было рассказать все, что помнит и не помнит, все начистоту. Но удивительное дело, как только она указывает, что выполняла приказ командира Столетова, ей говорят: "это несущественно" - и уводят речь к тем сослуживцам, которых по их рангу можно назвать "мелкопакостниками", и она поняла, что арестовали ее, писаря-делопроизводителя, двух простых счетоводов и еще может кого из мелких, словом, стрелочников нашли, все грехи на них повесят, а об остальных, самых главных, даже не упоминают.
После месяца отсидки оклемалась Анастасия в тюрьме, решила сочинять письма-жалобы во все инстанции, вплоть до Сталина, невзирая на то, дойдут они или нет. И тут случилось неожиданное: разрешение на свидание с матерью. Мрачная, сырая комната, кругом решетки, слабый свет, женщина-надзиратель рядом горой стоит.
- Это как? - один из первых был вопрос дочери.
Мать сразу поняла, вопрос о скрипке.
- Поменяли местами. Гм, гм, - кашлянула она, - был обыск. Забрали отчима инструмент, некоторые письма и фотографии…Кроме нескольких фото, все уже вернули… Настя, был этот, высокий мужчина.
- Столетов?
- Тише, доченька … Это он организовал свидание и передачи тебе. Просит не писать и молчать: "ничего не помнишь". Обещал, что так будет всем лучше.
- Кому "лучше"? Мне светит десять лет! Я в лучшем случае выйду в тридцать три года, старухой. А они будут шиковать по Европам, за счет меня! А за что? За что?
- Доченька, не знаю, сама не знаю, - плачет мать.
- Господи, что же мне делать? Как мне быть?
Только сейчас Анастасия увидела - за месяц с небольшим ее мать сдала, осунулась, явно постарела. Анастасия через силу в кулак собрала свою волю, не то мать загнать недолго.
- Мамочка! Да ты что? - выдавила она улыбку. - Успокойся. Я не виновна. Разберутся и меня отпустят.
- А может,… это лучше отдать? - снова вопрос о скрипке.
- Ни в коем случае! - сурово лицо дочери, - это никого не интересует, - и снова, выдавив подобие улыбки.
- Ты лучше побереги себя. Подумай, что я буду без тебя делать? Ты ведь у меня одна-единственная!.. Лучше расскажи, как там Женя?
Мать склонила голову, пряча выплаканные глаза:
- Хорошо, тебе привет передает. Хм-хм, почти каждый день у нас бывает. На работу в Госконцерт устроился.
Больше Анастасия жалоб не писала, на допросах, в основном, молчала, говорила, все забыла. Видимо, это и следователя устраивало. Во всяком случае вскоре состоялся суд. Учитывая, что "Афанасьева А.Т., 1925 г. рождения, имеет фронтовые награды, поощрения, ранение… осудить на пять лет лагерей с правом переписки раз в месяц".
"Почему же Женя мне не пишет?" - жаловалась Анастасия матери в одном из первых писем.
"Дорогая доченька! - отвечала мать.
- Женя постоянно в разъездах с гастролями. Но он тебя любит, постоянно о тебе справляется… И ты знай, вы с ним обвенчаны перед Богом, он твой суженый. Фундаментом вашего законного брака должен стать долг, стержнем - взаимное доверие и уважение, а главной целью - продолжение рода, освященное Богом! Аминь!"
Глава пятая
- Ну, золотой, вставай. Пора. Сегодня у нас очень ответственный день. Надо еще разок порепетировать, ведь иностранные гости будут, - Анастасия Тихоновна бережно будила Мальчика, с чувством чмокнула пролежень на розовенькой щечке.
Мальчик с ленцой сел на кровати, сонно зевнул. В это время тяжело скрипнула входная дверь, кто-то завозился в коридоре.
- Роза, ты? - настороженно спросила бабушка.
- Вот видишь, тетя Роза уже пришла, нам свежей водички принесла. Сейчас умоемся, зубки почистим и, пока чайник вскипит, повторим репертуар.
- Мне не нлавится плелюдия Сола, - несколько капризно сказал Мальчик, - слишком глустная, как эта ночь.
- Не Сола, а Сора, р-р-р, как трактор, - на ходу пыталась поучать бабушка, в это время зашла Роза, сняв с головы платок, не глядя кинув его на диван, она, сияя, склонилась над Мальчиком, тоже поцеловала.
- От тебя класиво пахнет, - пробасил Мальчик.
- Да? - заискрились глаза Розы.
- Про запах "красиво" не говорят, - опять исправила бабушка, потом махнула рукой.
- Да, у него свое мышление.
- А на улице действительно красиво - весна!
- Роза в восторге потянулась.
- Будто и нет войны… Давайте на окне клеенку чуточку разрежем, как форточку, воздух освежим.
- Ночью снова стлеляли, - недовольно проворчал Мальчик.
- Вот! Это твои друзья: Бага да Голова - всю ночь тут в войнушку играют, - возмутилась Роза.
- Ты ведь их просил не стрелять.
- Плосил, - насупился Мальчик.
- Но они говолят, что лади моего будущего воюют.
- Ой-ой! Какие защитники! - недовольно подбоченилась Роза. - Знаем мы их "заботу"! Те-то ладно, - она небрежно махнула рукой в сторону, где находился российский блок-пост, - а этот вроде наш, Бага, что вытворяет? Знаем мы этих "защитников". Кто действительно защищал - либо погиб, либо в горы подался. А …
- Ладно, ладно, не заводись, - перебила ее бабушка.
- Мальчик, давай вставай, время с утра летит, иди-ка в ванную, - если нужна буду - позовешь, - и когда Мальчик скрылся в ванной, она полушепотом, будто их подслушивают:
- Странное дело, тебе вчера забыла сказать. Возвращаемся мы с Мальчиком накануне. И не напрямую - там лужа после дождя, а под арку, - и что ты думаешь, покуривая, мирно стоят два бородача - с черной Бага, с рыжей - сержант с блок-поста, заместитель Головачева. Нас увидели, сквозь зубы проматерились и вместе ушли.
- Ой, ой, ой! Вам повезло, что Мальчик был. А то могли, - и она в страхе даже рот прикрыла.
- Сама понимаю. Только не пойму, что у них общего, ведь, вроде…
- В том-то и дело, что "вроде". А на самом деле так называемые наши вашим всякую травку и таблетки поставляют, а те взамен оружие - вот и "воюют" до утра.
- Так ведь они всю ночь друг в друга стреляют, убить могут.
- Просто так - для видимости, свою деятельность обозначают; конечно, за вознаграждение. Пока. А будет приказ, мы уже это проходили, с остервенением друг на друга пойдут и нас заодно перекосят.
- Боже! Не говори! - в волнении сжимая иссохшие руки, заходила Анастасия Тихоновна по комнате, меняя тему.
- Чайник вскипел? Надо еще воду подогреть, а то скоро свет отключат.
- Сегодня в центре не отключат - гости, концерт.
- От них что угодно жди… Мальчик, - голос у нее стал мягче, - ну, давай побыстрее.
Из ванной появился Мальчик. Его васильковые бархатисто-нежные глаза уже пробудились, искрились озорством:
- Шоколадку когда? - с капризом в баске.
- Шоколадку после кашки и чая, - постановила бабушка, прижала к себе Мальчика, прикрыв глаза, внюхалась в аромат его золотисто-курчавых пушистых волос и поглаживанием взъерошила их.
- Скоро мне по самое плечо будешь.
- Да, явно подрос, - тут же рядом очутилась Роза.
- Тьфу, тьфу, тьфу, чтоб не сглазить, - сплюнула бабушка, сделала жест, словно перекрестилась.
- Да-да, - умиление исчезло с лица Розы и она что-то прошептала на чеченском.
- Пока завтрак готовится, надо позаниматься, - требовательный голос бабушки. Поставив у разбитого серванта скрипящий табурет, она сверху осторожно достала футляр, будто на нем пыль слегка сдунула, мягко погладила и, уже доставая скрипку:
- Вот память. Сколько раз в руки беру, сразу мать и отчима вспоминаю, - глубоко вздохнув, тяжело села на край дивана, уставилась в одну точку, явно что-то вспоминая, и из-под ее толстых линз по огрубевшей щеке, застревая в морщинах, потекла скупая старческая слеза.
- Вы плачете? - приблизился к ней Мальчик, взял за руки.
- Вам плохо?
- Нет, - она как-то виновато улыбнулась.
- Разве мне может быть плохо с тобой?!
- А отчего плачете? - как только он умел, стал Мальчик пристально вглядываться в ее глаза.
Бабушка попыталась отвести взгляд, поняв, что бесполезно, сняла очки, протерла глаза и сдержанно-спокойным шепотом:
- Думала, скрипку отчима некому будет передать по наследству, думала, пропадет, а тебя мне Бог послал, - и вставая, уже твердым голосом.
- Надо все передать, надо заниматься.