- Ты не поверишь! Вот такие верзилы, все в масках. Грубые, лишь матом выражаются, все обыскали, даже под ванной рыскали. А я притворилась больной, лежачей; за скрипку дюже боялась, под изголовьем ее спрятала - пронесло… До этого они в подвале лазали. Сама не видела, а Голова говорит - троих раненых вытащили, увезли - Баги среди них не было. А потом в подвале дуст, или еще что, чуть не задохнулась, под подушками спаслась. Сейчас вроде развеялось.
И в то же время по телевизору местные новости:
- Вчера ночью на Грозный напала банда боевиков, состоящая из тридцати человек… Семнадцать уничтожено, восемь задержаны… Разыскивается командир боевиков - Тумсоев Бага, 1975 года рождения, - на экране фотография.
- Ты смотри! - воскликнула бабушка.
- Вот такого, без бороды, я бы его и не узнала.
- Такого, в этой же рубашке я его видела вчера, - удивилась Роза.
- И где они его сфотографировали?
- А сегодня на блок-посту я Багу видел, - появился в комнате Мальчик, - весь побитый, в налучниках. Его закинули в дальнее помещение, и потом к нему аж два важных генерала приезжали. О чем-то скрытно с Багой говолили.
- Да о чем ты говоришь? - изумилась Роза.
- Сплоси у Головы.
- Мальчик эмоционально продолжал.
- Сам капитан и все остальные по струнке стояли. Голова плосто дрожал, все меня пытался уплятать.
- И куда они Багу дели? - теперь уже и бабушка крайне удивлена.
- Вначале уехали генелалы, пликазав в комнату к Баге даже не входить. А потом плиехали длугие военные; Голова сказал, тоже большие командилы, аж из Москвы, они-то и отвезли Багу, надев на его голову челный мешок.
- Да, - на лице Розы недоразумение, ну и заварушка?
Пытаясь не что-то понять, а по возможности выяснить судьбу Баги, на следующее утро Роза следила за блок-постом, и как только появился капитан Головачев, несмотря на огромный страх, как бы между прочим двинулась туда и вступила с командиром в контакт.
- Роза, сам ничего не понимаю, и тебе вникать не советую - голову снесут, - тревожное состояние у капитана.
- Какие-то игры начались, какой-то концерт, настоящий бардак.
- Неужели еще будет война?
- Эта война - декорация; шумовой фон, под который разворовываются огромные богатства. Здесь нет своих и чужих. По большому счету и Бага, и Мальчик, и ты, и я - просто пушечное мясо. А наверху - сговор воров - не могут честно награбленное поделить, - он закурил очередную сигарету.
- Я уже рапорт написал; отсюда бежать надо. Вы-то хоть уезжайте, Мальчика пожалейте.
В гнетущем настроении Роза пребывала несколько дней, не зная, как ей быть с больной бабушкой и упрямым Мальчиком. И хотя поползновения: мол будет снова война, - все еще упорно витают над городом, да вроде жизнь в той же колее неопределенности. Правда, есть и весьма тревожные симптомы: все стройки Грозного заморожены, нет финансирования. И это не все - пенсию бабушки, пособие Мальчику и ей зарплату уже второй месяц как не выдают, говорят в Москве посчитали пока нецелесообразным; значит, иные цели есть.
Однако, жителям Грозного жить хочется, и как прежде, ни на что не надеясь, они в этих тяжелых условиях живут. Как и все, пытается жить и Роза. Ее день натружен, дел хватает. И, как обычно, утро начинается с похода на Сунжу за водой. В подвал она уже даже не заглядывает. И не потому, что Багу совсем забыла, может наоборот. Просто теперь с именем Баги связано много противоречивого, иное не понять, считает, многое во вред. Да и вряд ли теперь Бага здесь объявится. И вдруг как-то утром, с зари духота - июль, из подземелья ее окрикнули:
- А мне воды не несешь? Что, забыла меня?
- Бага? - изумилась она.
Он снова в униформе, с оружием, оброс. Но это не прежний Бага - не тот отчаянный, залихватский молодой человек. Перед ней изможденная, словно прибитая, бледная тень, и даже голос поник, охрип, и в глазах собачья тоска - только оскал, тот прежний лютый оскал еще есть, стал еще злее, невыносимей.
- Предали нас, подставили, прямо в западню высадили, кха-кха, - он болезненно стал кашлять; смачно, противно плюнул.
- Бага, ну что ж ты еще здесь делаешь? Хоть теперь уходи.
- Я действительно дурак. В свободу верил, командиров любил. Тьфу, - он вновь плюнул, - ублюдки, да и не чеченцы они, скоты.
- Ну, хоть сейчас уйди, - вновь взмолилась она.
- Поздно. Иль мне тоже стать изменником? - глядя себе под ноги, он, что ранее с ним не бывало, печально задумался.
- Друзей бросить не могу… За их трупы и раненых - генералы требуют пол-лимона.
- Так в чем дело - моя зарплата, я до вечера достану, - оживилась Роза.
- Ты тоже дура, - процедил он.
- Полмиллиона долларов.
- Что? Долларов?… А где такие деньги есть?
- Где есть, я знаю, - прежней бесшабашностью блеснули его глаза, - вот только думаю - силенок лишился, - взгляд его потускнел.
- Все равно средь волков жить - по-волчьи выть, - буду как они.
- Кто "они"? - не сдержалась Роза.
- Хе, - ухмыльнулся Бага, - кое-кого ты очень хорошо знаешь.
"Кого он имеет в виду?" - еще день-два мучилась Роза, пока новые слухи все не прояснили, а точнее, с первой же минуты омрачили ее сознание: она почувствовала, что это страшное событие непременно коснется и ее.
Это произошло прямо у блок-поста; не того, где командир Головачев, а у другого, их в Грозном не мало. В общем, у блок-поста, где транспорт вынужденно сбрасывает скорость, средь бела дня спецколонну машин, в которой ехал Гута Туаев, атаковали неизвестные в масках. Как ни странно, российские военные, что были на посту, в это время отсиживались за железобетонной стеной: то ли обедали, то ли испугались, то ли вовсе Аллаху молились, может, был приказ, словом, на чеченцев не напали - до местных разборок им дела нет.
В бронированной иномарке был сам Гута Туаев. Машина оказалась добротной - искореженная гранатометом, а ушла. А вот две идущие следом бронированные "Волги" подвели. Кто оказал сопротивление - пристрелили, кто струсил - пощадили, а вот младшего брата Гуты - живьем увезли, пропал.
… Вот так один страшный торг породил торговлю…
А Роза, как только прослышала о случившимся с Туаевым, нутром почувствовала - тоже пропала, аж сердце заныло. Оказалось, не зря. Буквально на следующий день она поутру собиралась идти на работу, как к ним вломились дюжие молодцы, тоже в масках, и особо не говорили, да понятно - это уже чеченцы, и интересует их не только Роза, а что самое страшное, прихватили с собой и Мальчика.
Из последних сил, задыхаясь, хватаясь за щемящую грудь, бросилась им вслед Анастасия Тихоновна. Видела как на блок-посту легковушку остановили военные; увидев высунутые из слегка опущенных затонированных стекол удостоверение, машины проехали.
- Капитан, капитан, Головачев! - издалека орала бабушка.
- Мальчика! Розу и Мальчика увезли!
Реакция Головачева была молниеносной:
- БТР - на выход! Все в ружье! - и уже в рацию. - Третий пост, пятый пост - задержите две спецмашины.
Оказывается, пост у тоннеля они уже проскочили, а вот на площади "Минутка" их задержали. Там и нагнал их Головачев.
- Я тебя уволю, посажу. Это моя жена! Я полковник Туаев, - тыкал Гута удостоверение в лицо капитана.
Противостояние было нешуточным. Гута стал звонить по двум телефонам, и не только местным генералам, но и политикам в Москву. Головачев понял, что скоро будет приказ - "не вмешиваться в местный колорит!". Поэтому, не мешкая, при помощи своих подчиненных он стал действовать решительно, с силой:
- Жена, говорите ваша! Черт с вами. А Мальчика не уступлю. Только через мой труп, слово офицера.
…Обеими руками оперевшись о железобетонный блок, как безжизненное изваяние, застыла на солнцепеке Афанасьева, пытаясь разглядеть - не вернется ли кто?
Раздувая клубы пыли и копоти, через блок-пост проезжали машины, ходили вспотевшие люди, а она все стояла застыв, и не вспотела, лишь покрылась холодной испариной - с ней случился очередной удар, и стремясь не упасть, усилием воли она окаменела в этой позе, и уже и видеть не могла, ее очки заволокло влажной пеленой. И она не различила как подъехал БТР и лишь возглас Мальчика: "Бабушка!" всколыхнул ее нутро, так, что улыбнувшись, она вконец обмякла, подкосились ноги.
Прямо на блок-пост капитан Головачев вызвал по рации врачей; они настаивали на госпитализации. Однако, после уколов, немного пришедшая в себя Афанасьева категорически отказалась, лишь попросила помочь дойти с Мальчиком до дома.
- Сидите тихо, не высовывайтесь, - прощаясь, советовал капитан Головачев, - я кое в чем разберусь и завтра к вам зайду, может, даже с Розой.
Ни завтра и еще два дня ни капитан, и тем более Роза, не появились. А что еще страшней, бабушка не могла встать. От боли и бессилия, кусая последними зубами пересохшие губы, она валилась на пол, и с помощью Мальчика буквально на руках, раз в сутки, истекая потом и слезами ползла в ванную комнату, лишь бы перед ним соблюсти гигиену и чистоплотность.
На четвертые сутки закончились последние капли воды, из еды - чуть-чуть макарон, а денег - ни копейки, этим Роза ведала, с ней пропало все, если оно было.
- Бабушка, нам надо кое-как жить, - как-то не по-детски сказал Мальчик.
За эти дни он значительно изменился, голос с хрипотцой, а в глазах было позабытое, совсем непонятное, - и не только тоска, но и озабоченность.
Как и Роза, с утра он несколько раз ходил на Сунжу за водой, по настоянию бабушки таскал лишь по полведра. И как вернется, видит бабушка лицо в полотенце прячет, а сама всхлипывает.
- Ну что вы плачете, разве можно реветь? - пытается успокоить ее Мальчик.
- Как не плакать? Мечтала тебя воспитать, в люди вывести, а сама тебе обузой стала, - еще сильнее плач.
- С радостью бы руки на себя наложила бы, да тебя куда…?
- Что значит "руки наложить"? - удивлен Мальчик. - Вы мне это не преподали, в чем здесь смысл?
- Ой-ой! Боже праведный! Что я несу? - она в страхе прикрыла лицо, шепотом молясь. - Дай воли, сил и терпения, хотя бы пока Роза не объявится.
И чуть позже, уже согнав с лица печаль, а пытаясь вновь стать строгим педагогом.
- Все испытания, что нам Бог ниспослал, надо с достоинством вынести. Значит, надо жить!
- Правильно, - впервые за последние дни улыбнулся Мальчик. - Я хочу жить! Я так хочу на скрипке играть, чтобы весь мир слышал, лучше стал.
- Правильно! Молодец! - возгорелся взгляд бабушки.
- Только вначале надо умыться, а потом позавтракать.
Под устным руководством бабушки Мальчик впервые в жизни сварил макароны. Было очень вкусно! А потом пили чай, правда не свежий, зато с сахаром. А вот репетировать не получилось - музыкой сыт не будешь. Под слезы бабушки пошел Мальчик в город, первым делом на блок-пост.
- А Головы нет, - объясняет ему сержант.
- Вообще нет, каюк… Как в вашу историю ввязался, его в ту же ночь отозвали в полк, в Ханкалу. На следующий день на передовую, в горы. Точно не знаю, но говорят, то ли шальная пуля, то ли еще как, в спину… Вот так. Нечего было не в свои дела лезть, идиот… Тьфу ты, господи, прости! Царствие ему небесное.
Мальчик плакать хотел, но, глотая слюну, себя сдержал. С самым печальным видом вернулся домой, взял скрипку и, ничего не объясняя бабушке, только выдавив: - Дела! - он вновь вернулся с инструментом на блок-пост и стал у самой проезжей части. - Посвящаю памяти капитана Головачева.
Стоя под солнцем, он хотел сыграть что-то траурно-минорное, так и начал, но смычок не пошел. По-над Сунжей весело ласточки носятся, стрекозы витают, цикадки стрекочут, бабочки порхают, река журчит. Чем не жизнь! И он совсем не ожидая, даже незаметно для себя, мастерски импровизируя, перешел на задорную мелодию, а потом и вовсе стал играть свою композицию "Новый Детский мир". Так что все военные вокруг него сгрудились, а там и проезжающие машины остановились.
- Откуда такой талант? - кто-то поинтересовался.
- Местный сирота, - пояснил сержант, ничего не подозревая.
А местные люди поняли по-своему, стали протягивать Мальчику купюры. Мальчик обиделся, перестал играть, а ему все равно даже в карманы горожане деньги суют.
- Слушай, так это золотая жила, - нашелся сержант.
- Ты играй, я всех торможу, - прибыль пополам.
Собрал Мальчик всю наличность в маленьких руках, пошелестел в задумчивости и протянул сержанту:
- На, помяните Голову… Только без салюта.
…Макароны оказались местного пошиба; припасенные к обеду, они почернели, иссохли, но, пытаясь утолить голод, бабушка и Мальчик, предлагая другу большую часть, ликвидировали весь съестной запас.
Обычно после обеда бабушка укладывала Мальчика спать, а ныне они кардинально поменялись положением.
- Выпейте лекарство, - заботился он о ней, - и поспать вам не мешало бы… А я прогуляюсь по городу, - и очень серьезно, - у меня дела, - он взял футляр со скрипкой.
Бабушка навзрыд зарыдала, судорожно затряслась.
- Не плачьте, пожалуйста, - он погладил ее руку.
- Нам ведь надо жить. А я не попрошайничать, хочу людям холоший концерт дать. У кого деньги есть и оценят - заплатят.
- И вновь, да уже утверждающе.
- Нам надо жить, - и, чуть погодя по-взрослому тяжело вздохнув, - хоть как-то выжить.
Зная, что скрипка бесценна, и она последняя в его жизни забава и отрада, он долго ходил по центру, в страхе обнимая футляр, подыскивая подходящее место. Как-то по телевизору он видел, что даже в богатой Европе, на улице, в людных местах юноши и подростки играют на музыкальных инструментах, подрабатывая на жизнь. Конечно же, бабушка никогда этого не одобряла, всегда твердила: - "Мы аристократы и будем играть лишь в элитных залах, перед солидной публикой". Однако в Грозном - образца 1996 года ничего этого нет, привилегированны только те, кто с оружием.
Послонялся Мальчик по людному центру, и надо бы там где почище стать, да от голода слюнки текут, привлек его базар с его манящими запахами. А тут попрошаек, и старых и малых, меньших, чем он, столько - аж весь мир. И все они грязные, чумазые, оборванные, бесстыжие - не дают никому пройти, не только за подолы дергают, даже требуют что-либо подать. Ему стало страшно, стыдно, и не раз он уходил и снова приходил, все метался, обнимая свой футляр. Да как говорится: - сидеть голодным тоже не просто, и главное - кто еще о бабушке позаботится, а солнце уже склонилось к закату, вот-вот народ начнет расходиться - значит впереди ночь впроголодь, - он единственный ходок и надежда, кормилец. И ему бабушка уже многое дала, и как она ему не раз говорила - "в любом месте, где есть человек, ты с этой скрипкой и своей душой кусок хлеба заработаешь". Так что вперед, пора! Вопреки всему надо жить.
И в другое время стал бы он у "сладких" рядов, там где мороженое, зефир и конфеты. Да теперь не до сладостей, свежим хлебушком пахнет, аж ноздри щекочет, - стал он средь хлебных рядов неуверенно футляр раскрывать.
- Эй, мальчик, - кликнула его одна торговка, - а ну пошел отсюда, ты покупателям проход заслоняешь.
- И тут не становись, - другая.
- А ну, закройте свои срамные рты, - рявкнула не молодая, дородная торговка.
- Иди-ка сюда, - уже ласково поманила она Мальчика.
- Что, не видите какой он славный, золотой!? Ты что хочешь? - склонилась она над ним, поглаживая курчашки.
Он, обиженный, долго молчал, опустив головку, и лишь после повторного вопроса, глотая скорбь, тихим баском:
- Хочу вам на скрипке сыграть… Если кто подаст - денег подзаработать.
- О! Это не провинность, стоящее дело! На то и базар - что-то предложить, понравиться людям - заработать… А ну, бабы, посторонись! - командуя, замахала она руками. - Хлеба и зрелищ! Привлечем народ!
Смущенного Мальчика определили у самого начала рядов, в тенечке прилавка, в самом бойком месте недалеко от входа на базар.
- А ну тихо, новое поколение искусство в темные массы несет! - кричала та же женщина, привлекая народ.
От перенапряжения Мальчик весь вспотел, а волновался как никогда ранее; ведь рядом не было ни бабушки, ни Розы. Вначале он разложил на пыльном асфальте с дома припасенную газетку, на нее положил футляр, как положено раскрыв. А когда пристроил инструмент, с первыми аккордами понял, что играть так не сможет, и не наклоняясь, а небрежно, ногой пнул крышку, чтоб футляр закрылся - не нужна ему милость, - просто так будет играть.
Пытаясь сразу же покорить всех, он сразу же взялся за классику - Моцарта. Его удаль оценили, но сдержанно, к этому слух не привык, попросили что-либо попроще из местного репертуара. По состоянию своей души он стал исполнять "Тоску по Кавказу" Ганаева.
Многие женщины взгрустнули, даже слезу пустили.
- И без тебя тошно, что-то веселое давай! - крикнул какой-то усатый мужчина.
Веселой, даже задорной, жизнеутверждающей, с элементами кавказских ритмов была его композиция "Новый Детский мир".
- Во-во! Вот так давай! - стал этот усатый напротив Мальчика, и, видимо, будучи навеселе, стал слегка пританцовывать.
Мальчик ощутил настроение танцора и всей толпы; заканчивая свою вещь плавно перешел на кавказскую лезгинку, да так, как только он умел. Что тогда началось, настоящий ловзар, и даже дородная торговка вышла танцевать. Пока пот не просолил глаза, под бешеный гвалт и неистовый ритм, Мальчик выдал что мог, до последних сил. Слово "бис", быть может, здесь не знали, но так стали хлопать, что он еще не раз лезгинку исполнил, и из-за денег ни газетки, ни уже футляра почти не видать, набралась куча купюр. А тот усатый мужчина, наверное, в танцах его развезло, демонстративно бросил к ногам исполнителя целую пачку новеньких банкнот.
Мальчик оторопел, перестал играть, поднял пачку и протягивая усатому:
- Спасибо, но мне столько не надо.
Наступила неловкая заминка.
- Да-да, ребенку столько не надо, - вступилась покровительствующая дородная женщина. - И все, хватит, музыкант устал.
Первым делом Мальчик уложил скрипку в футляр, а к деньгам все не мог прикоснуться - стыд съедал. Та же женщина собрала купюры.
- На, ты честно заработал, покупай что хочешь.
В то время российские рубли большие, со многими нулями - он чуть ли не миллионер, и даже в карман эту пачку не поместить. Обеими руками держа футляр и деньги, теперь он первым делом обратил свой взор на "сладкие" ряды, как к нему незаметно подошли мальчуганы, местные оборванцы, чуть постарше его; отвлекая, что-то спросили, будто ненароком толкнули, падая, он ослабил хватку и ужасно закричал - главное, и скрипку стащили.
Тот, что взял деньги, исчез. А футляр большой, с ним далеко не смог подросток убежать. Скрипку вернули. С силой обнимая ее, он еще долго стоял посередине базара, от обиды не переставая плакать, пока вновь не попал в руки той же женщины.
- Не плачь, не плачь, дорогой, - успокаивала она его.
- А где твои родители, с кем живешь?
- С бабушкой живу, - сквозь всхлипы.