- Что вы конкретно предлагаете, господин генерал? - спросил у него Кейтель, который несколько минут назад с воодушевлением рассказывал Йодлю, как встретился с генералом Уго Кавальеро, командующим 9-й итальянской армией. На этой встрече была достигнута полная договоренность относительно дальнейших действий итальянских войск в Югославии согласно рекомендациям фюрера и Муссолини.
Почтительно вытянувшись, Литерс быстро ответил:
- Я считаю, господин фельдмаршал, что на место генерала Бадера необходимо срочно назначить более решительного и энергичного человека!..
- Об этом мы уже говорили, - вмешался Йодль.
- Необходимо сменить и генерала Турнера.
- Что за человек этот Турнер? - спросил Кейтель.
- Подробная информация о нем содержится в моем докладе, - ответил генерал Литерс. - Это жалкий фантазер, который больше полагается на вдохновение, чем на стратегию. К тому же он критикан и корыстолюбец. Этот малодушный генералишка, к сожалению, довольно ловко водит за нос генерала Бадера, о чем я, впрочем, тоже сообщаю в своем письменном докладе...
- До перевода в Югославию он был в штабе наших оккупационных войск в Париже и тоже показал себя не с лучшей стороны, - вспомнил Йодль.
Зазвонил телефон. Йодль поднял трубку, долго молча слушал, потом коротко бросил: "Хорошо!" - и, повесив трубку, неторопливо подошел к длинному столу, стоявшему в центре кабинета. На столе была разложена большая карта Европы с нанесенными на ней границами третьего рейха. Йодль долго стоял, хмуро разглядывая нижнюю часть карты, где находилась Югославия. Он был невысокого роста, плотный, с аккуратно зачесанными назад поредевшими прямыми волосами. Глубокие морщины на крупном мясистом лице Йодля сейчас обозначились еще резче, в углу рта торчала давно потухшая сигарета.
- До сих пор нами еще не выполнено распоряжение фюрера перебросить две дивизии из Югославии на Восточный фронт, - негромко, как бы про себя, произнес он. Потом, повысив голос и обернувшись к Литерсу. добавил: - Господин генерал, этот вопрос мы должны как можно скорее снять с повестки дня!
Литерс и Кейтель тоже подошли к карте.
- Я никак не могу понять, что происходит с генералом Бадером, - полувопросительно произнес Кейтель. - Мы ведь так много ожидали от него, когда он был переведен в Югославию...
- Простите, господин фельдмаршал, но мне кажется, что то же самое можно сказать и о генерале Бёме, - заметил Литерс.
- Вероятно, Бадеру нужна была помощь, - проговорил Кейтель. Потом, вдруг о чем-то вспомнив, резко повернулся к Литерсу и быстро спросил: - Генерал Литерс, как я понял из вашего доклада, между различными нашими военными ведомствами в Югославии не существует никакой координации действий?
- Такой вывод был сделан на совещании в отеле "Авала", - ответил Литерс. - Бензлер и генерал Хорстенау выразили озабоченность подобным положением. Особенно это касается нездорового соперничества между абвером и гестапо.
- Старая история! - махнув рукой, бросил Кейтель. - Давняя свара между Канарисом и Гиммлером.
- В целом положение в Югославии, видимо, оставляет желать много лучшего, - заметил Йодль.
- Да, положение весьма тревожное, - подтвердил Литерс.
Кейтель принялся излагать свою старую концепцию политики, которую, по его мнению, следовало с самого начала войны проводить по отношению к Югославии. Он сказал, что после апрельской войны и капитуляции Югославии надо было вернуть власть старому правительству Цветковича - Мачека, заключить с ним пакт, а затем отвести из Югославии свои войска. Югославское правительство должно было дать обязательство в случае необходимости беспрепятственно пропускать через свою территорию дивизии вермахта. Он посетовал на то, что министр иностранных дел Риббентроп в свое время не сделал соответствующего доклада фюреру, и, подумав, добавил, что, возможно, еще не поздно сделать это сейчас.
Литерс нетерпеливо выслушал пространные разглагольствования Кейтеля и, когда тот закончил, заговорил:
- Господин фельдмаршал, ситуация в Югославии очень серьезная! Если срочно не принять самых решительных мер, нам может понадобиться еще около семи дивизий для усмирения партизан. Насколько я понял, вы уже ознакомились с моим докладом?
- Разумеется, мы оба его внимательно прочитали, - ответил Кейтель.
- Как мне ни неприятно, - продолжал Литерс, - но я считаю необходимым добавить к изложенному в докладе следующее: генерал Бадер - человек поистине неуемных амбиций и вследствие этого никогда не признает, что он не в состоянии справиться с этой партизанской бригадой. Прошу прощения, но его руководство боевыми действиями, из своего кабинета просто возмутительно!..
- Вы, кажется, побывали в Загребе? - перебил его Йодль.
- Да, я провел там почти восемь дней.
- Вы встречались с генералом Хорстенау?
- Да, в Загребе и на совещании в Белграде.
- Вероятно, вам известно, что генерал Хорстенау шлет в Берлин доклад за докладом, в которых приводит массу недостатков и пороков режима Павелича?
- Да, я слышал об этом, - ответил Литерс.
- Как вы считаете, есть в этих докладах доля истины?
Литерс был совершенно уверен, что кровавый режим и зверские методы Павелича лишь способствуют пополнению рядов партизан, однако он не мог понять, что кроется за этим вопросом Йодля, а потому ограничился уклончивым ответом:
- Мне кажется, что генерал Хорстенау не совсем прав.
- Объясните, пожалуйста, - заинтересованно поднял на него глаза Кейтель.
- Я придерживаюсь того мнения, что "Независимое государство Хорватия" Павелича для нас полезнее в качестве пусть даже не очень надежного, но союзника, чем в качестве врага. В то же время, как мне кажется, не следует сомневаться и в объективности оценок генерала Хорстенау. Еще во времена старой Австро-Венгерской монархии он долгое время жил в Хорватии и отлично осведомлен о местных нравах и политических течениях. В этом смысле его мнение - это мнение специалиста.
- Что ж, вернемся к докладу, - сказал Кейтель. - Я, собственно говоря, спрашивал вас не о том, кого, на ваш взгляд, из числа наших генералов в Югославии следует сменить, а о конкретных мерах, которые необходимо принять.
Кейтель прекрасно понял, чего добивается Литерс. Улыбнувшись уголками рта, он закончил:
- Что касается кандидатуры нового командующего нашими войсками в Югославии, то мы предполагаем послать туда с чрезвычайными полномочиями вас.
- Благодарю, господин фельдмаршал! - Литерс вытянулся и щелкнул каблуками.
- Сколько вам нужно времени, чтобы покончить наконец с партизанами? - спросил Йодль.
Литерс заявил, что сделает все возможное, чтобы в кратчайший срок закончить операцию по уничтожению партизанской бригады.
- Политически важно провести эту операцию быстро и решительно, подобно апрельской войне, - добавил он.
- И как вы предполагаете осуществить это? - поинтересовался Кейтель.
- В кратчайший срок закончим все приготовления и сразу бросим против этой бригады такое количество сил, которое обеспечит ее быстрое и полное уничтожение.
Так генерал Литерс оказался во главе семи дивизий. Немного позднее к этим семи прибавилась еще одна, дивизия "Принц Ойген", сформированная из банатских немцев, которой командовал генерал Артур Флепс. Кроме того, в подчинении у генерала Литерса оказались все домобранские, усташские и четнические подразделения. Генерал Литерс был одним из самых образованных и опытных генералов вермахта, однако сейчас он находился в затруднении, не зная, как поступить: дать хотя бы небольшую передышку частям, бьющимся с партизанами, или попытаться довести до конца операции по уничтожению бригады, начатые Бадером. С одной стороны, он опасался, что эта передышка будет на руку самим партизанам, бригада пополнит свои ряды, наберется сил, а то, чего доброго, возникнет и еще какая-нибудь подобная ей бригада. С другой стороны, он прекрасно понимал, что его солдаты до предела измотаны бесконечным лазанием по горам в погоне за неуловимыми партизанами и им просто необходим отдых. Вместе с тем он помнил обещание, данное Кейтелю и Йодлю, покончить с бригадой не позднее мая.
На Славонски-Брод опустилась темная зимняя ночь. Генерал Литерс вышел из здания штаба в сопровождении своего адъютанта Нордена, "специалиста по еврейскому вопросу". Глядя на холодное, чистое небо, усыпанное звездами, генерал Литерс распорядился:
- Завтра же подготовьте приказ об отводе всех наших частей, действующих против бригады, на отдых.
- Слушаюсь, господин генерал! Я думаю, это правильное решение.
Литерс глубоко вздохнул. Его вдруг охватило ощущение какой-то умиротворенности.
19
Тяжелые испытания
Изнуренные долгой бессонной ночью и напряженным маршем, голодные партизаны, зябко кутаясь в плохо защищающие от пронизывающего ледяного ветра шинели и пальто, упрямо взбирались на гору. У многих начались галлюцинации...
Сколько Гаврош себя помнил, ему еще никогда не приходилось так явственно ощущать близкое и холодное дыхание смерти.
Он родился и вырос в Земуне, там же окончил школу, вступил в ряды Союза коммунистической молодежи, навсегда связав свою судьбу с революционной борьбой. И вот теперь стремительный вихрь революции занес его сюда, на Игман, где ему, возможно, суждено было остаться навсегда. "Почему именно здесь, на этой горе?" - спрашивал он себя. Конечно, выбирать не приходилось, но все же он предпочел бы погибнуть от пули в открытом бою, как отец и сын Ратинацы. Говорят: двум смертям не бывать, а одной не миновать. Что ж, пусть не миновать, но все-таки было бы обидно вот так просто замерзнуть здесь в снегу. Странно, прежде он так любил снег, всегда радовался ему... Гаврош считал себя человеком выносливым, способным быстро приспосабливаться к любым, даже самым тяжелым, условиям, но сейчас он начал сомневаться в себе: выдержит ли?.. Он привык никогда, ни при каких обстоятельствах не отступать от намеченной цели. Так неужели он сейчас изменит себе, неужели сдастся? А другие дойдут... Нет, никогда!
Эти мысли, возвращаясь снова и снова, мучили его не меньше, чем страшное изнеможение, от которого начинало мутиться сознание. Казалось, что всего два часа крепкого сна в теплой комнате вернули бы ему силы.
Между тем колонна партизан медленно, но упорно продолжала подниматься все выше. Гаврош шел, машинально переставляя ноги. Он находился в каком-то странном, полубессознательном состоянии. Перед его глазами возникли темные расплывающиеся круги... Гаврош тряс головой, тер глаза, но они не исчезали.
Гаврош был полон решимости идти, пока хватит сил. Он знал, что, если упадет и не сможет больше идти, товарищи понесут его на себе, как несли раненых и больных, но он не хотел, не мог быть ни для кого обузой. Основное правило для партизан - взаимовыручка, Гаврош очень хорошо это усвоил. Когда-то давно, еще в первые дни пребывания в партизанском отряде, он даже хотел написать об этом заметку для первого номера партизанской газеты, которую тогда как раз собирались выпускать. Сейчас, вспомнив о своих "творческих замыслах", он грустно усмехнулся - до того ли было теперь?!
Гаврош шел и все пытался понять, действительно ли он слышит выстрелы, или это потрескивают от сильного мороза стволы сосен и елей.
Протоптанная в снегу тропа казалась бесконечной. Гаврош поглубже натянул фуражку и попытался отыскать глазами Хайку, от которой незаметно для себя отстал. Вот впереди мелькнул ее белый шерстяной шарф.
- Хайка! - позвал Гаврош и ускорил шаги.
- Я, кажется, уже больше не могу, - не оборачиваясь, еле слышно проговорила она, и ему показалось, что ее голос дрожит.
- Еще немножко осталось, потерпи, - с трудом шевеля посиневшими губами, проговорил Гаврош.
- У меня все время что-то мелькает перед глазами, - сказала Хайка.
- У меня тоже. И в голове шумит, как у пьяного.
Шиля сошел с тропы в сторону. Командир Вучко протянул руку, чтобы задержать его, но Шиля оттолкнул командира.
- Не трогай меня, мой трамвай подошел, я ехать должен! - закричал он, но потом вдруг замолчал, растерянно огляделся и снова занял свое место в колонне.
Люди шли все медленнее. Ноги больше не слушались, дыхание прерывалось. Метель как-то сразу прекратилась, и установилась мертвая, гнетущая тишина.
- А кто-то говорил, что здесь живет какой-то немец и разводит лисиц, - пробормотал Гаврош. - По-моему, тут никто и дня не проживет!
- Вот он, мой трамвай! - опять восторженно закричал Шиля. - Со звездой и красным флагом! Я всегда мечтал прокатиться на таком трамвае! Надо на всех трамваях нарисовать красные звезды с серпом и молотом!
- Пошли, Шиля, - потянул друга за рукав Гаврош. - У тебя галлюцинации. Сейчас это пройдет...
Настроение у всех было подавленное. Вдоль колонны пробежал пулеметчик горняцкой роты Шкрбо, спрашивая на бегу, не видел ли кто-нибудь командира бригады. Он был крест-накрест перетянут пулеметными лентами, на груди его висел ручной пулемет. О командире бригады ему никто ничего сообщить не мог, и он спешил дальше, в голову колонны.. Через минуту его голос раздался уже далеко впереди:
- Где командир бригады? Кто знает, где командир бригады?
В эту минуту Гаврош увидел, что Лека идет назад, пытаясь подбадривать измученных бойцов.
- Держитесь, держитесь, товарищи! - говорил Лека слабым голосом. - Еще немного, и мы одолеем эту чертову гору! Пронесем наше знамя! Держитесь!.. - Тут он запнулся, его лицо исказилось, как от боли, и он вдруг, захлебываясь, дико захохотал, как безумный. Смех его гулким эхом отдавался в скалах.
У Гавроша по спине побежали мурашки. Он почувствовал себя совершенно беспомощным. "Неужели и Лека? - мелькнуло в его мозгу. - Он, Лека, который всегда был одним из самых выносливых и мужественных!"
Подбежала Рита, ласково положила руку на плечо товарища и негромко сказала:
- Успокойся, Лека, не надо так...
Подчинившись ей, Лека замолчал и, резко повернувшись, быстро зашагал вперед.
- Смотри, послушался! - удивился Гаврош.
- Все-таки я комиссар! - улыбнулась Рита. - Между прочим, я думала, что это ты здесь шумишь.
Будто не услышав ее последних слов, Гаврош покачал головой и ответил с легкой улыбкой:
- Да, Рита, ты наверняка войдешь в историю нашей революции. Первая девушка-комиссар!
Она досадливо передернула плечом:
- Не говори глупости!
- А я вполне серьезно...
Шиля опять остановился.
- Вперед, товарищи, вперед! - раздался голос комиссара бригады. - Не останавливайтесь!
Колонна сомкнулась и в молчании продолжала свой путь.
Гаврош нетерпеливо поглядывал вверх, туда, где, цепляясь за вершину Игмана, ползли по темному небу облака. Далеко еще!.. Ему пришло в голову, что эти скалы никогда не видели такого количества людей. Гаврош шел тяжело, то и дело поправляя трущий плечо ремень винтовки. При этом он постоянно помогал Шиле и Хайке, поддерживая их, когда они были готовы упасть. Мысли его путались, вызывая в памяти далекие, казалось бы, давно забытые картины. Вспомнились родной город, Дунай, институт, замелькали лица старых друзей. Погрузившись в воспоминания, он на миг забылся и тут же, поскользнувшись, упал в снег. Гаврош выругал себя за рассеянность и дурацкие мечтания. И так каждый шаг дается с трудом, а он еще, видите ли, размечтался! Сначала Гаврош попытался отогнать давние полузабытые картины и далекие образы. Однако они вновь и вновь всплывали перед ним. Как ни странно, они помогли ему забыть об усталости, о морозе, не думать о том неизвестном, что ждало впереди.
Гаврош остановился и посмотрел вниз. Игман представился ему сейчас гигантским голубым айсбергом, медленно плывущим в молочно-белом тумане. Затем и айсберг, и туман, и протоптанная в снегу тропа исчезли, и Гаврош оказался на белоснежном облаке, которое, легко покачиваясь, медленно плыло в голубой выси. Холодная неприветливая гора осталась далеко внизу. Вскоре Гаврош увидел себя над большим полем, покрытым яркими цветами. По краям поля росли подсолнухи и дикий виноград, а в самом центре голубело озеро. Гаврош понял, что это то самое озеро, на берегу которого он встретил Хайку. Оно ослепительно блестело в ярких лучах солнца. При дуновении легкого, ласкового ветерка, который приятно обвевал Гаврошу лицо, все внизу мягко колыхалось.
Потом поле с цветами и озером сменилось быстрыми синими реками со множеством водопадов. В речной воде он увидел отражение облака, на котором плыл. Вот внизу показалось какое-то кладбище с многочисленными белыми памятниками, окруженное высокими елями и кипарисами. Вокруг кладбища простирались сады и зеленые луга, на которых паслись стада овец и коров. Над лугами дрожало знойное марево.
Кто-то потянул Гавроша за рукав. Он очнулся. Перед ним стояла Рита и что-то ему говорила. Он ничего не понял, потому что в следующую минуту увидел людей. По широким улицам и бульварам, покрытым искрящимся на солнце снегом, шла колонна усталых партизан, а в этой колонне - и он сам. Неожиданно раздался звонкий топот копыт, и из-за угла вылетел прекрасный белый конь с длинной развевающейся гривой. В красиво расшитом седле сидел не кто иной, как отец Гавроша - Ратко Гаврич, в новой офицерской форме, в папахе с красной пятиконечной звездой. Он проскакав вдоль колонны, высоко подняв над головой в знак приветствия саблю. До Гавроша донеслись его слова: "Партизаны, пролетарцы, знаменосцы югославской революции!.."
На приветствие никто почему-то не ответил, колонна в молчании продолжала свой путь.
"Герои, освободители!.." - снова донеслось до Гавроша.
Гаврош, забыв об усталости, бросился за всадником, недоуменно оглядываясь на товарищей и не понимая, почему никто из них не ответил на приветствие его отца.
"Партизаны! - продолжал капитан Ратко Гаврич. - Вы не вычеркнуты из списка живых! Народы Югославии вечно будут благодарны вам за ваш подвиг!.."
Задыхаясь, не разбирая дороги, Гаврош бежал за отцом. Он из последних сил кричал, звал отца, но тот не слышал...
Очнулся Гаврош от сильного удара о ствол толстого дерева. Разбив в кровь лицо, он упал в сугроб. Двое бойцов помогли ему подняться.
Хайка, шедшая впереди, оглянулась.
- Кто-то кричал? - спросила она у Риты.
- Нет, не слышала, - ответила та.
- А где Гаврош?
- Ничего с твоим Гаврошем не сделается.
- Я здесь, Хайка, со мной все в порядке, - отозвался Гаврош, вытирая кровь с лица.
Колонна продолжала свой путь.