- Я охочусь давно, с самого детства. У меня много охотничьих трофеев. Не знаю только, сохранились ли. Но это... Старая волчица впереди, за ней волчата... Такое не часто увидишь. Эсэсовцы вон стреляют. Они могут меня опередить.
- Они забавляются. Нам не до того.
- Ну будь человеком. Не камень же у тебя вместо сердца!
- Делай что хочешь, - сдался Лазар.
Мият глубоко вдохнул, весь подобрался и сделал два выстрела.
- Кто-то попал. Не знаю только, ты или фашист, - кивнул Лазар.
Мият приподнялся на локтях, чтобы лучше все разглядеть. Другие тоже стали высовываться, пораженные необычной картиной: волчица суетилась вокруг раненого волчонка, видимо пытаясь помочь ему, и не обращала никакого внимания на сильную стрельбу.
- Знал бы я, так и стрелять бы не стал, - пожалел Мият. - Если бы своими глазами не увидел, никогда бы не поверил, что волчица может проявлять такую заботу...
- Я вижу не волчицу, а мать! - бросил Лазар.
Немецкие солдаты тоже перестали стрелять в волков. Их офицер, худой и гладковыбритый, ослабил ремешок каски, поднес к глазам бинокль и сквозь зубы произнес:
- Партизаны - тоже волки! Сегодня мы должны их уничтожить...
Немцы пошли в атаку. Горное эхо подхватило грохот разгоравшегося боя.
- Дали они нам жару, - прохрипел Мият, поглаживая затвор винтовки.
- Идут на все, сволочи. Но другого мы и не ожидали... Мият, ты что молчишь? - встревоженно обернулся Лазар.
- Зацепило меня, - признался тот. - Платят нам эти паразиты, как ты говоришь, с процентами.
- У меня есть бинт, я тебя перевяжу.
- Ничего, я могу сам... Главное, ты поберегись. Ух, подлецы, как они нас прижали!
- Тебя бы сейчас надо подальше от этого пекла, - сказал Лазар.
Мият заметил двух подползавших бойцов, которые должны были перенести его в безопасное место. Стрельба снова усилилась. Эсэсовцы опять пошли в атаку...
Ночь скрыла гряду возвышенностей с разбросанными по ним небольшими рощицами. Из одной рощи выскользнула волчица и, принюхиваясь, приблизилась к тому месту, где еще недавно шел бой между взводом Лазара и эсэсовцами и где погиб ее детеныш. Осторожно оглядываясь, она подошла к трупам, лежавшим неподалеку от волчонка. Только командир взвода Лазар был еще жив. Весь израненный, он время от времени приходил в себя и тихо просил:
- Глоток воды... Слышишь меня?.. Воды!..
От жажды его страдания усиливались, шепот переходил в мучительный стон. Волчица зарычала и попятилась от него. Лазар, собрав последние силы, пошатываясь, встал на колени, подполз к волчонку, дотронулся рукой до его жесткой шерсти и упал. Из его горла вырвался предсмертный хрип...
Поздно ночью все смолкло. Слышался только тихий шелест деревьев. Теперь и волчица осмелела. Она подошла к Лазару и, заметив своего неподвижно лежащего волчонка, на некоторое время застыла на месте. Потом вытянула шею и завыла. В просвете между облаками показалась луна, и тогда волчица вернулась в кусты, где ее ждали оставшиеся волчата.
Тревожная ночь
Подвал был полон народу. Слышались приглушенные причитания и испуганный шепот женщин. Со стороны реки, оттуда, куда бежала, извиваясь, узкоколейка, доносились взрывы. Матери успокаивали плачущих детей, что вовсе было не легко, особенно когда от близких разрывов вздрагивала земля и с потолка сыпался песок. У лестницы, сжавшись в комок, сидел дед Михайло, единственный в погребе мужчина. Озабоченно склонив лысую, без единого волоска, голову, он, тяжело вздыхая, повторял:
- Святые угодники! Удастся ли нашим ребятам сковырнуть вражеский поезд?
Женщины думали, что старик обращается к ним, и растерянно молчали, пытаясь понять, что он говорит. Их переполняли страх и тревога. Старику было не по душе это молчание, сейчас он предпочел бы даже обычную пустую бабью болтовню. Понимая растерянность женщин, он начал их успокаивать:
- Вам, бабам, война, понятное дело, в новинку. И боязнь, она, право слово, не сразу уходит. Человек потихоньку привыкает. Ничего, погремит, погремит и перестанет, все равно что гроза. Кой-чего порушит, конечно, не без того, но не много. А потом опять наступит мир и порядок.
Однако женщинам было не до его рассуждений. Плакали дети - их надо было успокаивать и поплотней укутывать, чтобы не озябли.
Мальчишки постарше уже вполне освоились, расселись вокруг большой бочки из-под ракии и спорили о разном оружии, не очень хорошо, впрочем, зная, что оно собой представляет. Второклассник Миланче кричал громче всех:
- Пушка может разрушить гору! Одним снарядом, точно говорю. Знаете, какая здоровенная Тодорова-Скала?
- Еще бы!
- Вот ее пушка-мортира могла бы разнести на мелкие кусочки.
- Откуда ты это взял? - недоверчиво спросил вихрастый Джокица.
- Мне дед Васо рассказывал о пушке-мортире.
- Не может быть, чтобы пушка могла разрушить такую гору, - не соглашался Микица, у которого взъерошенные волосы торчали во все стороны из-под старенькой шапчонки. - Твой дед, Миланче, никогда не выезжал из села, всю жизнь пас скот в долине. А мой дед Риста, жаль вот, что нет его здесь, говорит, что и самая большая пушка не может сделать в стене дыры большей, чем моя голова.
Ребята, чтобы установить, кто прав, решили разузнать о силе пушки у деда Михайло. Они подбежали к нему, и Миланче попросил:
- Дед Михайло, расскажи нам о пушке...
Старик вытащил из кармана потрепанного пиджака старенький фонарик, включил его и, направив на Миланче, строго спросил:
- А ты что, собираешься в артиллеристы?
- Нет, просто они не верят, что пушка-мортира может разрушить гору, - ответил мальчишка, показывая на приятелей, сидящих у бочки.
- Правильно не верят, сынок. Пушка - она только землю копнет, и больше ничего.
Где-то за домом раздался взрыв. С потолка посыпался песок. Закричал на руках у матери грудной ребенок. Она стала укачивать его, но это не помогло. Старик, морщась от детского крика, продолжал:
- Видите, ребята, снаряд же не разрушил дом. А грохнул вроде бы довольно близко. Какая уж там гора! - Дед махнул рукой и встал, чтобы размять затекшие ноги.
- Просто это была не мортира. А если бы она?.. - упрямо продолжал Миланче.
- То же самое было бы, и отстань от меня. Что ты такой упрямый? - рассердился старик.
- Упрямый как осел! Теперь все ясно, и можешь не хвастать своим дедом! - кричал Микица, ликующе глядя на Миланче.
Годовалый ребенок просто зашелся от плача на руках у матери, которая качала его и причитала:
- Ох и хлебну я горюшка с этим крикуном! И угораздило же меня его родить в такое проклятое время!
- Не тужи, Анджа, плач ребенка - это еще не беда. Главное, чтобы с узкоколейки не пришли черные вести, - встревоженно проговорила старуха Марта. Ее единственный сын Столе недавно ушел в партизаны.
Марта беспокойно теребила захваченный из дому узелок, часто крестилась и шепотом молила Спасителя. Мальчишки с любопытством глазели на нее и, ухмыляясь, подталкивали друг дружку локтями. Дед Михайло направил на них луч фонарика, и они сразу втянули головы в плечи и притихли.
Ожесточенная стрельба, казалось, никогда не кончится. Дед Михайло начал волноваться. Он осторожно выглянул наружу, но увидел только светящиеся ракеты, взлетавшие далеко за холмами. Так и не поняв ничего толком, он озабоченно проговорил:
- Придется здесь заночевать. Во всем селе нет надежнее укрытия. Надо только притащить соломы, чтобы можно было лечь.
- Соломы! Какой соломы?! Да не дай бог, придут душегубцы, они мне дом в два счета спалят! - воспротивилась Анджа и даже перестала качать ребенка.
- Не шуми, Анджа! Немцы сюда не придут. Зачем, ты думаешь, наши ушли в долину? Чтобы там с ними разделаться, - постарался успокоить ее дед Михайло.
Мальчишки натаскали соломы из стога за домом и постелили на полу в подвале. Самые маленькие заснули первыми. Взрослым не спалось, как, впрочем, и мальчишкам, улегшимся возле бочки. В глубине души они все-таки побаивались, что партизанам не удастся задержать вражеских солдат и те придут сюда. Лишь дед Михайло был спокоен. Он много повидал на своем веку и знал, что в таком бою на быструю победу рассчитывать не приходится. Он только опасался, как бы снова не начали палить пушки и не разбили дом.
- Всем спать нельзя. Не мешало бы кому-нибудь покараулить наверху, - предложила Марта, сдерживая зевоту.
- Там, чего доброго, подстрелят! - неуверенно ответил дед Михайло.
- Пушки замолчали, - заметила Марта.
- Ладно, я погляжу. Вы спите спокойно, - решился дед. Шагнув в угол, он поднял с пола заржавевшие вилы, потрогал их затупленные зубья и уныло пробормотал: - Да, против карабина с этим не попрешь!..
Вздохнув, он, хотя и без большой охоты, полез наверх. Михайло долго ходил взад и вперед по пустому двору, поглядывая в сторону узкоколейки, откуда доносились беспорядочные выстрелы. Стреляли и в другой стороне, там, где темной громадой высилась гора.
- Везде уже заваруха. Это смахивает на всеобщее восстание, - с гордостью прошептал старик.
Лицо ему стали сечь холодные капли дождя. Вытирая их рукавом, дед Михайло поспешил под навес. И тут на него напал приступ кашля. Обессиленный, он спустился обратно в подвал. От него ожидали каких-либо новостей, И деду пришлось оправдываться:
- Годы берут свое... Ноги быстро устают, да еще кашель навалился.
Женщины сочувственно заохали. Анджа посмотрела на своего ребенка, который наконец занялся соской, и сказала:
- Если бы не этот чертенок, я бы сама пошла!
Остальные женщины не выказали никакого желания идти караулить. Они пригрелись на своих соломенных постелях, разморенные дремотой. За бочкой что-то зашуршало, и показалось заспанное лицо Микицы.
- Дедушка, мы могли бы последить. Мы уже не маленькие. Ты только скажи, как надо караулить.
- Ах вы мои хорошие! Это совсем не трудно.
Показались головы остальных мальчишек. Дед Михаиле испытующе посмотрел на них и сказал:
- Если что увидите или услышите подозрительное, сразу бегом сюда. Караулить будете по двое. Так надежнее.
В первую смену дед Михайло назначил Микицу и Миланче.
Миновала полночь. Потом прокричали первые петухи. Два паренька прислушивались к выстрелам и нетерпеливо ждали смены. Неожиданно они вздрогнули и прижались друг к другу.
- Что-то шуршит, - прошептал Микица.
- Шуршит и вроде как ползет, - ответил Миланче.
- Бежим в погреб, разбудим деда. - Микица потянул друга за рукав.
- Тсс, подожди! - оттолкнул его Миланче. - Если он подлезет ближе, я его вилами.
- А если он пальнет из винтовки?
- Не пальнет. Слышишь, бой далеко.
Они пригнулись к земле и еще отчетливее услышали шуршание в траве у забора.
- Ползет сюда, бежим! - вскочил Микица.
- Ни за что. Я подползу и проткну его вилами, - храбро заявил Миланче.
- Ты сдурел!
- Идешь со мной?
- Ну уж нет!
- Тогда оставайся здесь.
Миланче двинулся вперед с бьющимся сердцем, твердо решив проверить, что там шуршит в траве. Он полз на коленях, не жалея штанов. Неожиданно перед ним возникло что-то черное. Послышался треск. Он в ужасе зажмурился, взмахнул вилами... и тут раздались визг и хрюканье.
Миланче оглянулся посмотреть, где Микица.
- Ты где? - крикнул он. - Это чей-то поросенок!
Ответа не было. Миланче решил, что его друг убежал, и сердито закричал:
- Разве часовой может покинуть свой пост?
- Неправда, я поста не покидал! - послышалось издали.
- Не покидал... только убежал подальше, - продолжал злиться Миланче.
- Я хотел позвать деда Михайло. Потому что ты из себя стал героя строить. Тетка Марта тебя убьет, когда узнает, что ты сделал с ее поросенком.
- Заткнись! И если будут расспрашивать, молчи. Я его вроде не сильно поранил, он вовремя отскочил.
- Ладно, я ничего не скажу.
Они опять стали прохаживаться перед домом и вскоре заметили, что на востоке уже начинает алеть край неба.
- Скорей бы рассвело, - зевнул уставший с непривычки Микица. - Все спят, и никто нас не сменяет.
- А мне нравится. Одну ночь можно не поспать! - выпятив грудь, проговорил Миланче.
Их разговор прервали чьи-то голоса. Они доносились издалека, от околицы села.
- Беги, Микица, разбуди деда Михайло!
Микица бросился к погребу, распахнул дверь и закричал:
- Дед Михайло, идут какие-то люди!
Старик очнулся от сна и зажег фонарик. Женщины тоже вскочили, подхватили детей и запричитали:
- Что же нам делать? Они ведь нас всех перебьют. Дед Михайло нахмурился и сердито бросил:
- Перестаньте выть! Это, наверное, наши возвращаются.
- Конечно, наши! - подхватила Марта, сразу успокоившись. Она достала откуда-то восковую свечу, зажгла ее и поставила в нишу в стене. Потом начала что-то тихо шептать.
- Что это она? Зачем ей огонь? - удивленно спросила Анджа.
- Перестаньте шуметь! Я пойду на дорогу, посмотрю, кто это идет, - бросил дед Михайло.
Голоса были молодые и звонкие, то и дело слышался смех. Михайло, который решил не отходить далеко от парнишки, стоявшего у калитки, сказал:
- Наши возвращаются! Раз спокойно разговаривают, значит, опасности нет.
Микица перескочил через ограду, просунул голову в подвальное окошко и весело закричал:
- Наши идут! Ура! Выходите встречать!
Женщины стали по очереди выбираться из сырого подвала. Дед Михайло распахнул калитку и пошел навстречу группе людей, среди которых был и партизанский командир Радоня.
- А, дядя Михайло! А мы пленного ведем.
- Добрый улов! - ответил дед и, отбросив вилы, поздоровался со всеми за руку.
В это время на улицу высыпали женщины. Начались объятия и поцелуи. Мальчишки бежали рядом с командиром и дедом Михайло.
- Взорвали узкоколейку? - спросил дед.
- В нескольких местах.
- Значит, за нашим селом больше не будут громыхать фашистские поезда?
- Не будут!
- Вот и хорошо! И немца в плен взяли?
- Итальянца. Это его поезд мы пустили под откос. Многие разбежались, а этот поднял руки. И все время повторяет, что он социалист.
- Ему верить нельзя, - предупредил дед. - Какой он социалист? Мне вон уже седьмой десяток пошел, а я все не могу похвалиться, что я социалист.
- Годы тут ни при чем, дядя Михайло, - заметил командир. - К тому же в Италии все по-другому!
- По-другому, конечно! Там фашисты в большинстве. Не верю я ничему, что идет с чужбины.
- С пленным мы должны обращаться хорошо, - предупредил командир.
Уже совсем рассвело. Старики и молодежь окружили пленного. Все с любопытством его разглядывали, а Джокица даже набрался храбрости и дотронулся до его одежды. Наибольшее удивление вызвала его каска с торчащим пучком перьев, что говорило о принадлежности его к берсальерам, горным стрелкам.
- Эта штука у него на голове очень похожа на хвост моего петушка, - сказала Анджа, покачивая хныкающего ребенка.
Пленного смущали эти взгляды, и он растерянно оглядывался. Наконец дед Михайло, решительно растолкав любопытных, подошел к нему и спросил:
- Тебя как звать-то?
Итальянец не понял его и выставил вперед руки, будто защищаясь.
- Он говорит, что никого не убивал, - объяснил командир Радоня. - Наверное, слышал о нашем законе: кровь за кровь!
- Что-то не верится, - упрямо покачал головой дед Михайло.
- Что ты к нему прицепился, старый? - упрекнула деда Марта, радостная, что ее сын вернулся. - Оставь его, может быть, он голодный.
Дед Михайло с досады плюнул. Марта взглянула ему в глаза и произнесла:
- Прости согрешившему против тебя! Я принесу итальянцу мамалыгу. Его ведь тоже где-то ждет мать.
Пленного усадили. Любопытные Миланче и Микица встали за его спиной, словно часовые. Дед Михайло, подумав, обнял их за плечи и сказал:
- Храбрые мои караульщики! Дайте-ка я предложу ему закурить. Он ведь, в конце концов, тоже человек. Да и бабы вон на его стороне.
Итальянец взял табак и ловко свернул цигарку. Когда он докурил и принялся за мамалыгу, на его лицо упала первые лучи солнца.
Во дворе, где ночью прятались женщины, парни и девушки закружились в хороводе.
Минер без мины
На старой водяной мельнице, у печки, кто на колоде, кто на мешке с зерном, сидели помольщики, немолодые уже люди, и грели руки. В золе пеклась погача, и все нетерпеливо поглядывали туда. Немного дальше, поближе к дверям мельницы, сидел, облокотись о бревно, посасывая зажатую в зубах ореховую трубку, Ристо Куриджа, старик лет семидесяти. Дым раздражал его больные глаза, и слезы скатывались по морщинистым щекам,
- Что это ты, Ристо, сырость разводишь? - взглянув на него, спросил мельник Станое. - Льешь слезы, ровно всю семью похоронил.
Старик вытащил из-за пояса платок, вытер глаза, поднял голову и хмуро ответил:
- Свои слезы лью. Какое тебе до них дело? Следи вон лучше за мельницей да гляди, чтобы мука была чистая, не обманывай людей. А над чужой бедой не смеются. Мои глаза какая-то чертова болезнь ест. Я уж их и каплями лечил, и какой-то мазью мазал - ничего не помогает.
- У тебя, Станое, и у самого глаза не лучше. Слезы из них, правда, не текут, зато глянь, как кровью налились, - сказал помольщик, сидевший справа от Ристо, и плюнул в огонь.
- Это меня сквозняком прохватило. Ночью здесь из всех щелей несет. Я топлю ночью, но, пока спину согрею, грудь озябнет, повернусь одним боком - другой коченеет. Так и верчусь всю ночь, - закончил Станое и перепачканными в муке руками подкрутил усы. Это был высокий, с костистым лицом и низким, выдающимся вперед лбом, человек лет пятидесяти.
- Да-да, ослепнет наш Станое. Как он тогда за помол будет брать? Туго нам придется, когда начнет он наши мешки на ощупь половинить. Сейчас, когда видит, он берет себе с каждых десяти кило горшок муки, а уж слепой-то, не приведи бог, станет загребать ведром, если только сможет ведро в мешок засунуть, - произнес Ристо.
- Грешно жаловаться, что я беру слишком большую плату за помол! - рассердился Станое.
- У него и глаза голодные, завидущие, как у некормленой собаки, - поддал жару помольщик, что сидел рядом с Ристо.
Все громко расхохотались.
- Я вот сейчас тебя, Гавро, тресну, тогда посмеешься! - со злостью сказал Станое и потянулся к толстому полену. Однако он не поднял его, потому что все закричали:
- Брось, этим ничего не докажешь!
- Он у меня в прошлом году чуть не полмешка муки за плату взял. Я еще тогда с женой поругался, и с тех самых пор у нас в доме все вкривь и вкось пошло. - Лицо Гавро стало злым, зрачки его голубых глаз расширились.
- А правда, Станое, ты бы мог, к примеру, вообще не брать плату и молоть даром... Ну-ка скажи, как ты себя чувствуешь, когда летом от жары высыхает ручей и мельница останавливается? - ехидно спросил Ристо.
- Спрашивать мельника, может ли он молоть без платы, - это все равно что спрашивать попа, может ли он обойтись без приношений прихожан... - заявил Гавро.