- Отплыли мы от берега вместе с Пономаренко. Подальше в море подались. Немцы с обрыва прожектором воду щупали. От луча мы под пояса подныривали. Проскользнет свет над головой, мы опять на поверхность. Далеко уже ушли, когда я вынырнул, а Пономаренко нет. Пояс его пробковый возле меня болтается, а самого не видать. Позвал - не откликается. Может, захлебнулся, может, судорогой свело. Страшно стало одному. Я хотел было назад вертаться. Да совестно стало, что задание не выполнил. Поплыл дальше. Вода теплая, что молоко парное, я и плыву, звезды считаю. Так всю ночь и барахтался. Погребу руками, передохну малость и снова гребу. К рассвету до середины залива добрался. Гляжу, до этого и до того берега одинаково рукой подать, только попробуй дотянись. И от холода уже зуб на зуб не попадает. - Каменский облизнул пересохшие губы, посмотрел на Афонова и попросил: - Дай-ка водички попить.
Василий встал, вышел в коридор, вернулся со стаканом воды. Каменский выпил ее торопливо большими глотками и продолжал:
- Днем у самого берега меня матросы с катера заметили. Подплыли, выволокли из воды. Кто такой? Откуда? Я им все рассказал, попросил в штаб к начальству доставить. Они меня перво-наперво покормили, бельишко помогли выжать и подсушить. На берег доставили, только не в штаб я попал, а в особый отдел. Тут-то и начались мои муки. Хоть кол на голове теши. Я им о нашем подполье рассказываю, а они знай одно твердят: шпион, вражеский лазутчик, рассказывай, кем послан, с какими целями.
Три дня допытывались. Я им одно, они мне другое. Отвезли в трибунал. А там быстро. Пятнадцать минут - и приговорили к расстрелу. Два дня в ростовской тюрьме продержали. Ночью перевезли в какой-то товарный вагон на железной дороге. Там еще человек сорок арестованных. На мое счастье, немцы бомбить эшелоны стали. Наш вагон набок свалился. Выбрался я из-под обломков, убежал в ночь. Пошел на северо-запад. Возле Матвеева Кургана через фронт перебрался. Больше недели до Таганрога топал. Только к рассвету домой пришел. Побрился, переоделся - и сюда. Вот он, весь я перед вами. Хотите - верьте, хотите - нет.
После минутного молчания Каменский взял с подоконника стакан и протянул Василию:
- Принеси еще водички. В горле все пересохло.
И опять он звучно пил большими глотками. И Морозов и Афонов пристально смотрели на него, пытаясь понять то, что услышали. Вдруг пустой стакан выскользнул из руки Каменского и, упав на пол, не разбившись, покатился в сторону.
- Ладно, иди домой, отдыхай, - буркнул Василий, поднимая стакан.
Каменский тяжело встал с табуретки. Когда он вышел, Василий спросил:
- Ну, что скажешь?
- Не верю. Тысячу раз пусть рассказывает эту байку, все равно не верю. Давай размышлять здраво. Допустим, его действительно приняли за предателя, но ведь он отрицал это. Неужели только по подозрению его приговорили к расстрелу?
- Ну, а если все же приговорили? Если не разобрались и все-таки решили расстрелять? Что тогда? - Василий не спускал глаз с Морозова.
- Тогда? - переспросил тот. - Зачем тогда отправлять куда-то да еще по железной дороге? Ведь идет война. Расстреляли бы прямо в Ростове.
- Правильно, Николай! Правильно мыслишь. И я о том же подумал. И Пономаренко этот из головы не выходит. Как с пробковым поясом утонуть можно? Мне тут недавно рассказывали, что к нашему берегу советского летчика прибило. Немцы его вытащили. Ни одной раны на теле, а мертвый. Видно, от разрыва сердца погиб или от жажды. Говорят, его на поясе больше месяца в море болтало. От самой Керчи сюда принесло. А Пономаренко почему утонул? Не мог он, по-моему, пояс бросить.
- Да. Это еще одна загадка, - согласился Николай и, немного помолчав, добавил: - Василий, а ты не допускаешь, что их немцы могли поймать? Одного убили, второго завербовали.
- И такой вариант возможен.
Василий встал, озабоченно прошелся по комнате.
- На всякий случай надо принять меры предосторожности, - посоветовал Морозов. - Кого он знает из нашей организации?
- Для явочной квартиры я им давал адрес Пономаренко на Ново-Тюремной, двадцать восемь и дом тестя Каменского по Донскому переулку. А из людей, кроме меня и Кости Афонова, он знает Юрия Каменского, мою сестру Таисию и Максима Плотникова. Больше, пожалуй, никого. Но я просил их передать на ту сторону, что в организации у нас около ста человек народу.
- Может, убрать его, пока не поздно?
Василий вскинул брови, смерил Николая суровым взглядом:
- Ты сейчас сам говорил, что по одному подозрению не могли наши человека к расстрелу приговорить. На каком же основании здесь такое предлагаешь?
- Ты прав, не то я сказал... Просто голова кругом идет. - Морозов смущенно потер рукой лоб. - Он хоть рассказал на той стороне о немецком наступлении?
- Говорит, рассказал, только ему не поверили. - Василий поднес стакан к глазам и через донышко посмотрел на Морозова. - Чужая душа - потемки. Вон через кривое стекло и то лучше видно.
- Нет, Василий, так работать нельзя. Мы должны быть уверены в каждом человеке, обязаны лучше проверять людей. А то на такое важное задание послали человека, а теперь гадаем о каждом его слове...
В самый разгар спора в комнату вошел Михаил Данилов.
- Немцы Севастополь взяли, - взволнованно проговорил он.
Морозов посмотрел на часы. Стрелки показывали одиннадцать.
- Ты что, передачу слушал?
- Какую там передачу! По всему городу фрицы объявления вывесили. Кричат на все лады, что Севастополь пал. Перечисляют, сколько пленных взяли, какие трофеи достались.
- Ладно. Дядя Миша, иди домой и жди меня. Сегодня в двенадцать часов послушаем, что нам Москва скажет...
- Как, Николай, будем поступать? - спросил Василий, когда Данилов ушел.
- Надо срочно проверить Каменского в деле. Дать ему какое-нибудь задание. Ему одному. По тому, как он выполнит его, многое станет ясным. Кроме того, следует установить за ним наблюдение.
На другой день Морозов пришел к Афонову раньше обычного. Опустившись на стул, он оперся локтями на расставленные колени, обхватив голову руками.
- Николай, что случилось? - настороженно спросил Василий.
- Дело дрянь. Сегодня ночью арестовали Михаила Данилова. К счастью, во время обыска приемник не обнаружили...
- Кто арестовал, немцы или русская вспомогательная полиция?
- Жена сказала, что были немцы. Перерыли книги, белье, но ничего не нашли. Как думаешь, это не Каменский?
- Думаю, что он ни при чем. - Василий махнул рукой. - Во-первых, Каменский Данилова в глаза не видел и ничего о нем не знает. Во-вторых, если это он предал, то в первую очередь нас бы с тобой взяли. Тут другое быть может. Когда немцы регистрацию коммунистов объявили, Михаил по глупости чуть не первым зарегистрировался. Может, поэтому его и арестовали.
- Может быть, все может быть. - Морозов встал, выпрямился. - Важно, как он на допросах себя поведет. Я на твоем месте ушел бы на время из этого дома.
- Пожалуй, ты прав. Береженого бог бережет. Только куда идти?
- Перебирайся ко мне в землянку. Сейчас, в жару, там одно удовольствие.
- Согласен. А сейчас надо кого-то послать к Даниловым, приемник перепрятать.
- Раз при обыске не нашли, там уже искать не будут. Теперь это самое надежное место. Если, конечно, Данилов не раскроется.
- Данилов не раскроется, - уверенно сказал Василий. - Я его хорошо знаю.
- Что ж, тебе виднее, - сказал Морозов и, нервничая, прошелся по комнате.
- Василий! Как же нам все-таки быть с Каменским? - через некоторое время спросил он.
- Каменский сегодня утром в Матвеев Курган на жительство переезжает.
- Это еще почему? - удивился Морозов.
- Говорит, нашел там работу. В Таганроге оставаться не хочет. Струсил. Просил не считать его больше членом подпольной организации. Но поклялся, что сохранит в тайне то, о чем знает.
- Час от часу не легче, - Морозов глубоко вздохнул, направился к выходу. Но перед самым его носом дверь распахнулась, и через порог переступил Данилов.
Николай и Василий замерли от неожиданности. Им казалось, что вот-вот вслед за Даниловым появятся немцы. Но тот плотно прихлопнул дверь и, улыбаясь, прошел в комнату.
- Ты откуда взялся? Тебя же арестовали, - первым спросил Морозов.
- Вот ведь какая кутерьма приключилась, - рассмеялся Данилов. - Нашлась сволочь, донесла, что я коммунист с тридцать второго года. По доносу меня взяли. Привезли в полицию. Следователь кричит: "Коммунист? Скрываешься?" Я ему и говорю: "Зачем скрываться? В первый же день зарегистрировался, можете проверить..." Отправил он меня в каталажку, а утром вызвал опять и выгнал домой. Вероятно, проверил, что я не наврал. А я сразу сюда. Прибежал вас успокоить. И с приемником все в порядке...
- Смотри-ка, как новые власти свою гуманность показывают, - усмехнулся Василий. - Впору хоть самому идти регистрироваться.
- Им это выгодно, может, кто-нибудь на это и клюнет, - сказал Морозов. - Но меня туда не заманишь. Знаю я их кухню...
- Не дождется и меня господин Ходаевский, - усмехнулся Василий.
- Постойте-ка, - перебил Данилов. - Мне в камере один говорил, что Ходаевского вчера сняли с должности. Теперь бургомистром какой-то Дитер назначен.
- Чем же им Ходаевский не подошел? - удивился Морозов.
- Говорят, за интриги какие-то его прогнали. Тот, что в камере сидел, в бургомистрате работал. Их там несколько человек вчера арестовали.
- И Ходаевский сидит?
- Нет, Ходаевского пока не тронули.
- Ну и дела! - усмехнулся Василий. - Грызутся звери. - Потом повернулся к Данилову и ласково коснулся его плеча: - Рад я за тебя. Дешево ты отделался, - и, подмигнув Николаю, весело добавил: - Так что поживи в своей землянке один.
* * *
Весь июль на фронте громыхала артиллерия. Иногда снаряды дальнобойных орудий долетали до Таганрога и рвались на его улицах. Советские самолеты появлялись над городом и с большой высоты бомбили колонны гитлеровских войск.
Но гораздо чаще в небе проплывали большие группы фашистских бомбардировщиков. С надрывным воем летели они на восток, туда, откуда доносился гром неутихающего боя. Никогда еще жители Таганрога не видели такого огромного количества немецких самолетов. Казалось, всю свою авиацию Геринг сосредоточил на этом участке фронта.
Стаи "мессершмиттов" беспрерывно висели в воздухе, прикрывая дороги, по которым двигались запыленные танки, бронетранспортеры, самоходные артиллерийские установки и грузовые машины, переполненные ящиками с боеприпасами. Навстречу этой лавине фашистских войск, в клубах едкой пыли немцы угоняли в Германию новые партии юношей и девушек.
Под лучами знойного солнца люди понуро брели по обочинам дорог, озираясь на конвоиров, теряя последнюю надежду на свободу. В Германию отправляли самых здоровых и выносливых, а тех, кто послабее, заставляли на полях Украины убирать для немцев урожай.
Подпольщики Таганрога, как могли, помогали молодым людям избежать угона в неволю. По заданию Василия Константин Афонов привлек для этой работы знакомых девушек, служивших регистраторшами на бирже труда. Десятки чистых бланков выкрадывали они у своего шефа, чтобы оформить освобождение тем, кого посылали к ним подпольщики.
25 июля по городу расклеили объявления. Немецкое командование сообщало, что Ростов взят германскими войсками. Артиллерийская стрельба на востоке затихла, и поток машин с гитлеровскими солдатами наводнил Таганрог.
Словно саранча, нахлынули в город новые немецкие части, двигавшиеся к фронту. Солдаты атаковали огороды и приусадебные участки, забирали овощи, выкапывали молодую, совсем еще мелкую картошку, косили для лошадей несозревший хлеб.
Гитлеровцы вырвались в Сальскую степь, к излучине Дона, на Кубань и продолжали двигаться к Волге и Северному Кавказу. "Неужели это конец, неужели действительно сломлено последнее сопротивление Красной Армии? - думал в эти дни Василий. - Нет, этого быть не может. Ведь на других фронтах немцы не продвинулись ни на шаг. У них уже не хватает сил, чтобы наступать на всех направлениях сразу. Только у нас на юге они собрали мощный кулак, бросили все резервы и добились успеха", - успокаивал он себя.
Ночами он не спал, обдумывая создавшееся положение, намечал планы дальнейших действий подпольных групп и твердо решил перейти к активной борьбе с оккупантами, проводить диверсии, уничтожать вражескую технику. Сейчас это было главным. Только это могло вселить веру в людей, подавленных отступлением Красной Армии.
В эти дни у Максима Плотникова случилось большое несчастье. Немецкий солдат автоматной очередью убил его маленького сынишку. Жена Плотникова заболела от горя, а Максим на другой день после похорон пришел к Василию. Не говоря ни слова, он подошел к столу, выложил немецкий автомат, потом вытащил из карманов целый набор фашистских документов и, бережно раскладывая их на столе, сказал:
- Это только начало. Долго еще они моего сына поминать будут.
Василий увидел удостоверение немецкого офицера, служебную книжку полицая, ночные пропуска, несколько фотографий.
- Одного вот этими руками задушил, - Максим показал свои тяжелые рабочие ладони. - А другого - ломиком по черепу... И будто камень снял с сердца...
- А ты подумал, что за этих двух немцы два десятка заложников расстреляют?
- Так что же, прикажешь на руках носить гадов, от пули оберегать? Тогда им не только до Волги - до Урала дойти недолго. Нет уж, уволь. Не за тем я клятву давал, чтобы ниже травы согнуться. - Максим побагровел и угрюмо смотрел на Василия. Несчастье сильно изменило его - теперь это был угрюмый, думающий только о мести человек.
За стенкой послышались звонкий детский плач и успокаивающий женский голос. В комнату вбежала кудрявая восьмилетняя девочка.
- Дядя Вася! А чего ваш Женька дерется? - Она подбежала к Василию и, горько рыдая, уткнулась ему в колени.
- Женя! Иди-ка сюда! - крикнул Василий, поглаживая пушистые волосы девочки.
В дверях показался мальчик лет одиннадцати. Коротким приплюснутым носом, узким разрезом глаз он очень походил на отца. Мальчик сердито смотрел на всех.
- Ты почему Изабеллу обидел?
- А пусть она фашистом не обзывается.
Девочка выпрямилась и, продолжая всхлипывать, затараторила скороговоркой, указывая на мальчика тонкой рукою:
- Он первый, он первый у меня куклу отнял. Я поэтому его так обозвала. А он меня кулаком ударил...
- И правильно обозвала, - строго произнес Василий. - Только фашисты маленьких детей обижают. А я-то думал, ты пионер...
От обиды у мальчика дрогнула нижняя губа, казалось, он вот-вот расплачется.
- Брось, Василь, парня терзать, - глухо проговорил Максим Плотников. - Он же нечаянно и больше так никогда не будет.
- Когда мой папа приедет, я ему все-все про Женьку расскажу, - пообещала девочка и выбежала из комнаты.
- И ты уходи, - сердито сказал Василий сыну, - а если еще хоть раз ее пальцем тронешь - голову оторву.
- Эх ты, воспитатель, - вздохнул Максим, когда мальчик ушел.
- Понимаешь, девчонку жаль. Родители ее врачи. Дружили мы с ними в Матвееве Кургане. Вот и оставили они на меня свою дочку. А сами на фронт подались. А Женька, чертенок, ревнует, что ли, нет-нет да и норовит поддеть.
- Жена-то твоя хорошо к ней относится?
- Души в ней не чает.
- А домой, в Матвеев Курган, не собирается?
- Да она съездила уже раз. А у нее паспорт отобрали. По третьему списку в полиции значится, как жена коммуниста и совпартработника. Вот и вернулась сюда в Таганрог. Сейчас без паспорта живет, а там видно будет.
- Не тесновато вам в этом доме?
- Ничего, умещаемся. Сестра с двумя детьми в одной комнате. Мы вчетвером в другой. Хорошо, еще вторая сестра с семьей выехала отсюда.
Но Максим, казалось, уже не слушал. Собирая со стола немецкие документы и оружие, он думал о чем-то своем. Потом резко повернулся к Василию и, моргая влажными глазами, сказал:
- Послушай! Пусто у меня теперь в доме. Жена второй день белугой ревет. Отдай мне девочку. Пусть поживет у нас. И ей не худо будет, и нам полегче несчастье перенести...
Василий задумался. Ему было жаль этого большого, сильного человека, потерявшего единственного сына, и вместе с тем не хотелось расставаться с девочкой, которую успел полюбить, как родную дочь. Но чувство товарищества взяло верх. Он понял, что маленькая девчушка хоть немного поможет Плотниковым пережить тяжкое, непоправимое горе.
- Хорошо! Согласен! - сказал Василий. - Только захочет ли она? Ребенок ведь еще. Сперва к нам привыкала, а теперь к другим... Поговори с ней сам, - он подошел к двери и позвал Изабеллу.
- А мы с Женькой в дочки-матери играем, - объявила девочка, входя в комнату.
Не зная, с чего начать, Максим молча смотрел на ребенка. Потом сунул руку в карман, достал небольшой кулечек и, развязав его, протянул Изабелле несколько кусочков сахару.
- На, возьми. С Женькой поделитесь.
Девочка вопросительно взглянула на Василия и, лишь когда тот кивнул, подставила под руку Плотникова распростертые ладошки.
- А теперь иди. Иди играй с Женей, - сказал Максим, погладив детскую головенку.
Оставшись вдвоем с Василием, он отвернулся, глубоко вздохнул:
- Нет, Василий... Глупость я тебе предложил. Не подумал сразу. А ты согласился. Разве можно дите травмировать? - Он сокрушенно покачал головой, видимо, вспомнив сына, потом как-то разом весь подобрался, глянул на Василия: - Ты мне палки в колеса не ставь. Немцев буду крушить.
- А разве я тебе запрещаю? Надобно лишь с умом действовать. Ну, убьешь двух-трех и сам по глупости голову сложишь. А нам серьезными делами заняться следует. Немец-то вон к Волге двинулся. Хоть десяток убей - ему это что слону дробина. Он танками силен да пушками. Вот и подумай, как мстить. Уж если отдавать свою голову, так задорого. На комбайновом заводе фашисты танки ремонтируют, разузнай, как туда проникнуть. Людей подберем. То-то заполыхает в память о сыне.
- Может, на железной дороге сперва попробуем? - снова оживился Максим. - Говорят, эшелоны с техникой густо на восток прут.
Василий многозначительно улыбнулся:
- На железной дороге пока другие действуют. А насчет завода подумай, придешь - посоветуемся.
- Попробую сделать, - Максим с благодарностью пожал Василию руку.