- В гражданской войне десять миллионов убили, - продолжил Бурцев. - Можно подумать руководство было не причем: убивали Ивановы, Петровы, Сидоровы, а те ничего не знали?! Чья власть тот и правит. Мы, военные, хорошо понимаем, что ни один батальон без приказа сверху никуда не двинется. Так, как скажите, воспитанному на нелюбви к евреям, народу это воспринять. Поэтому и рукоплескали Иосифу, когда он стал их убирать. И боготворить его за это стали. Он понял, что "хорошо" делает и стал кромсать всех подряд. А потом закрутилось колесо, и тут уж не разбирали кто кого. Так, что нелюбовь эта не вчера возникла и не на пустом месте. Точно так же и с Баварской Советской республикой получилось. Во главе стояли Макс Левин и Евгений Левине со своей компанией. Все евреи русского происхождения. Баварцы спохватились, что в Мюнхене у власти ни одного немца не оказалось, и разогнали их. А потом устроили всем евреям кромешный ад. Вот такая необузданная страсть отдельных особей захватить власть, привела к трагедии еврейского народа. Да и русскому народу досталось. Дорого все заплатили за то, что поддались на выдумку Маркса.
- Оно иначе и не могло быть, - сказал комдив. - Когда одному народу через пророка Господь сказал, что он избранный и будет владеть миром, - это и записали в "Ветхом завете". Пошли книги по миру: и дразнят, и будоражат умы, тем более у представителей той расы, которая тоже претендует на свою исключительность и голубизну арийской крови. Поэтому доказать превосходство своей расы можно путём полного истребления соперника, иначе вся наука - "Майн кампф", будет пустышкой, просто макулатурой, а если в человеке сидит высокомерие, гордыня за свою расу и превосходство над всеми ниже "ползающими", тогда разгулу ненависти нет предела.
- Всё же в "Ветхом завете" правда, написана, - засмеялся Бурцев. Ротшильды кто они? Пять крупнейших банков Европы принадлежат династии Ротшильдов. И финансовые магнаты США в основном евреи. А доллар во всём мире господин. Так что прав был пророк.
- Ты хороший парень, Вася, но с одним недостатком, вижу, что ты одну нацию не уважаешь, а национальный вопрос - это самые тонкие струны. Он заложен человеку природой и прививается в семьях. Думаю, что ты по отношению к ним не совсем прав. Мне кажется, основная вина еврея та, что он идет на пол корпуса впереди и предприимчивее нас. Причина возникновения еврейских погромов в Европе - это долги. Чтобы не отдавать их, легче убить кредитора. Зависть - это страшная штука, она толкает людей на ненависть и убийство. Я не вижу выхода из этой ситуации.
- Может вы в и правы, но выход, Анатолий Антонович, надо все же искать в любви друг к другу.
- Это хорошо, что ты стал понимать и о любви заговорил.
- Не такой уж я антисемит, как вам кажется. Я понимаю так: коль земля у нас одна, и мы обречены жить в коммунальной квартире, как говорил мой командир полка, надо жить в дружбе, прекратить воспитывать детей в семьях на нелюбви к другой нации. Я за то, чтобы все могли развиваться.
- А кто тебе не даёт, условия то у всех одинаковые.
- Вот здесь как раз вы не правы. Нет у нас равных условий. Почему я пошёл в училище, а не в престижный ВУЗ? Не потому, что мне нравится дышать пылью и нюхать солдатские портянки. Я понимал, что матери двух пацанов, студента и школьника, не поднять. И конкурса боялся. А Рабинович не боялся потому, что знал в приёмной комиссии тётя Сима сидит. Или его папа директор гастронома. Да и подготовлен я был слабее. Весной, вместо учёбы, выгоняли школьников на прополку колхозных полей, а осенью там же урожай собирали. А Рабиновичи в это время на скрипке учились играть. У меня тоже была мечта на гитаре научиться играть, но, увы, в селе не было такой возможности. Вы говорите, еврей предприимчивее нас. Куда же девается их сноровка, как только русскоязычный еврей приезжает в Израиль? Потому, что там все одинаковые и нет русского дурака Вани. Приходится и с автоматом бегать, и мусор убирать, и хлеб растить. Не зря же у нас острословы придумали самый короткий анекдот - "еврей колхозник". Я признаюсь вам, дружил с одной девочкой, когда в Москве учился. Встречает меня её брат и говорит: "Оставь Розу, у неё есть жених, и мы собираемся уехать в Израиль".
Я ему говорю: "У меня тоже серьёзные намерения, вы уезжайте, а она со мной останется. А вы её спросили?" "Это наше семейное дело, - отвечает он мне, - ты не наш, и тебя никто не станет тянуть, а я не хочу, чтобы моя сестра с нищим офицером болталась по гарнизонам".
- Я против этого разделения на своих и чужих. Хотя как это сделать - не представляю. Наверное, надо прекратить указывать конкретную национальность в паспорте. Отметка в паспорте - это та же звезда Давида, которую вешали фашисты еврею на грудь, только и разница, что в кармане. А предъявляем мы её по требованию первого захудалого милиционера или чиновника. Вы же посмотрите: любая анкета, а в ней фамилия, имя, отчество и национальность. Ну, первое понятно, а национальность зачем? Определить свой, чужой, или кто? Надо бы национальным элитам собраться и поставить все точки над "i". Назвать по именам всех своих "национальных героев". Прекратить, как бобры, точить ствол государства Российского и ждать пока оно не свалится снова на голову. Принять резолюцию "Ребята, давайте жить дружно!"
- Выходит так. А если человек сам захочет записать свою национальность в паспорте, тогда как быть?
- Тогда этого человека надо считать ярым националистом. Для чего он это
делает? Указать, что он принадлежит к исключительной расе? Тогда, уж куда
лучше, превосходство по цветовой гамме, голубизне глаз, по белизне кожи или по цвету штанов, если хотите. И будем приседать, и говорить "КУ". И ещё одно я понял. Нельзя нести народу свободу и демократию на штыке, тем более на чужом. Афганистан тому пример. Народ нищий, голодный, раздетый, сопливые грязные дети ползают по дорогам, а он берёт ружьё и бьет нас. Мы ему одежду, муку, крупу, технику, а он всё это берёт и снова бьет нас. Стало быть, ему это не нужно. Ему не нужна "свобода" и то "счастье", которое мы ему предлагаем. У каждого свое понятие счастья. Счастье - это ощущение человеком своей значимости, определённое Богом предназначение в природе, своего истинного места. У лицедея - сцена, у художника - картины, - у хлебороба поле. Мытарь бросает свои деньги на дорогу и идёт за Иисусом. Он не видит счастья в деньгах, он видит его в написании Евангелия. Так что осчастливить человека никто не может. Только он сам может почувствовать своё предназначение.
- Вот, вот, - Анатолий Антонович поднял палец вверх, - я об этом тоже спорю с Елизаветой Павловной. Она всё пытается за Любу решить, как ей жить. Кстати, я тебя давно хотел спросить, ты извини меня, но я отец и обязан знать. Что у вас с Любашей?
- Ничего, ровным счетом ничего. Люба в Москве, а я здесь.
- А вы разве не переписываетесь?
- Анатолий Антонович, Люба хорошая, умная девочка, полюбит, а может, уже полюбила своего сверстника. Она, в конце концов, имеет на это право.
- Вот видишь, и я тоже этой старой дуре говорю. А она вбила себе в башку.
- Разрешите возразить. Елизавета Павловна не такая уж старая и совсем не дура. Она живёт и действует, как все матери, по материнскому инстинкту. Они не такие, как мы, Анатолий Антонович, они другие, они с другой планеты, если хотите так. И это надо понимать, каждая мать готова умереть из-за блага своему дитяти. Только они порой не понимаю того, что им кажется благом, для их чада может казаться вечными муками. Я наблюдал такую картину: корова на лугу пасётся и рядом её телок. Бычку килограмм под триста, а он норовит мамку сосать, а она стоит и даёт ему молоко, а рядом травы море. Так и сосал, пока не отогнал пастух. Отогнал, стал траву жрать. Вот это и есть слепая материнская любовь. Они порой не понимают, что её чрезмерная опека в их отсутствии может обернуться для ребёнка трагедией. К элементарной неприспособленности добывать себе пищу.
- Вася, давай выпьем, - комдив взял бутылку и разлил остаток коньяка по стаканам.
- Анатолий Антонович, просьба к вам - не трогайте Колесникова. Неплохой он человек, и командир хороший. Один недостаток, как разволнуется, так и заболел. Он же не виноват, что таким уродился. Не всем же звёзды хватать с небес. Помогите ему где-то в штабе пристроиться. Чтобы без личного состава. С людьми ему тяжело работать - он же за каждого солдата переживает, поэтому и болеет так часто. Я ему говорю, не бери всё так близко к сердцу. А он, не могу и всё.
- Я с командармом уже говорил, - сказал комдив, отламывая кусочек шоколада,-
берут его в штаб армии в отдел боевой подготовки.
Глава 9
Вечером у себя на квартире Бурцев укладывал свои вещи, готовился к отъезду. Позвонили в дверь.
- Не заперто, входите!
Дверь открылась, и на пороге появился, улыбаясь Колесников. Не раздеваясь, он прошёл и поставил на стол бутылку.
- Ты зачем это, Лёня, - я должен ставить.
- У меня тоже как бы повод. Вызывали сегодня в штаб армии на беседу. Берут в отдел боевой подготовки, так что есть повод и у меня.
- Я сегодня целый день то и дело пью, Давай лучше чаю выпьем, - доставая заварку, сказал Бурцев. - Проходи в комнату, я сейчас чай на кухне заварю. Отнеси сахар и варенье. Через пять минут Василий появился с чайником и заваркой
- Спасибо тебе, Вася.
- Вот и ещё один благодарит. Комдив сегодня благодарил, теперь ты. За что спасибо?
- За то, что человеком оказался, не стал шагать по головам. Лужину тоже большое спасибо. Хороший мужик. Когда он мне сказал "всё будет нормально, старик", я его не понял, думал, что это он мне по поводу оценки. А для меня тогда, что хорошая оценка полку, что плохая, всё было едино. Я только теперь понял, что ты ему всё рассказал, и он на ужин кадровика привёз. Хорошие всё-таки есть мужики.
- В основном все хорошие. Думаешь комдив плохой? Да он нормальный мужик, я с ним по душам говорил. Система задавила, не даёт по-человечески жить. Комдив мне как-то сказал слова Наполеона: "Поротый солдат лишен чести". "А как же поротый офицер, говорит он - пусть не физически, а словесно? И сука, и сволочь, и мать твою, чего только я в свой адрес не наслышался пока до комдива дошёл".
Жаль только, что он начал выход искать в бутылке. Я был на войне и скажу так: шкурников, трусов, подхалимов - почти не встречал, но сам понимаешь: "Ложка дёгтя в бочке мёда" и всё испорчено. Один такой найдётся среди тысячи, а судят по одному обо всех. Сколько я слышал гадости среди гражданского люда о нас военных!?
- А может, Вася, от зависти, что самому слабо туда поехать, поджилки трясутся, вот и примеряет всех под себя.
- Может и так, не знаю, - Бурцев потянулся рукой к чайнику.
- Нет, нет, - замахал руками Колесников. - Я побежал.
- Ты чего, Лёня, только пришёл и в бега. Даже и поговорить, толком не успели.
- Да у меня жена там, на площадке стоит.
- Как ты можешь! - вскочил Бурцев и побежал к двери, затем, остановился в дверном проёме, повернулся к Колесникову и замахал рукой, сжатой в кулак. - И что же мы за люди такие мужики. Жена на заднем плане, а как случись что, без них не можем. Я раньше тоже так жил, а как Ася погибла, всё перевернулось. Если бы она была жива, я бы не отпускал её ни на шаг. Вот так сидел бы и любовался ею.
Он открыл дверь. На лестничной площадке, в темноте, у почтовых ящиков прижавшись в углу, вырисовывался силуэт. И только тусклый свет уличного фонаря, падающий наискосок, через окно, освещал её туфли и чулки, давая возможность определить, что это была женщина.
- Оля, что вы творите? Так же нельзя, зайдите, пожалуйста.
Маленькая, худенькая женщина, кутаясь в недорогое старенькое пальто, проскользнула в дверь.
- Вы в следующий раз уходите к подруге, а его оставьте на улице.
Она глядела на Бурцева и только улыбалась в ответ на его слова.
- Только выбирайте такой вечер, чтобы мороз трещал, - продолжал говорить Бурцев. Он снял с неё пальто, затем провёл Олю в комнату и усадил за стол.
- Продрогли, водочки или чаю?
- Наверное, чаю, - наконец заговорила Оля, - водку я не пью.
- Заморозил жену, ух, я тебя! - Бурцев шутя, замахнулся на Колесникова.
- Ни одного живого стекла нет в подъезде, всё повыбито, - сказала Оля, дуя на чай. - И кто это всё делает?
- Пацаны, - ответил Колесников, - кто же ещё.
- Пацаны - это же наши дети, чужие же сюда не ходят, - сказала Оля. Их бы собрать, да поговорить с ними, убедить их, что это и их дом.
- А кому до них есть дело, - возразил Колесников. - Отец с утра до вечера в казарме смотрит, чтобы сопливому солдату старики морду не побили, а у самого в квартире оболтус растёт. И пойдет этот оболтус в армию, начнут его перевоспитывать чужие дяди, потому как, отцу, некогда было - он чужими занимался.
Оля молча отпивала чай маленькими глотками.
- Когда планируешь отъезд? - спросил Колесников.
- Дня через два и уеду, как только дела передам. Чего мне тут сидеть.
- Там полк уже давно без командира. Сколько тут ехать. На машину сяду и часа через четыре на месте. Только вот мебель некуда деть, с дуру купил её, теперь таскайся.
- Что вы, - сказала Оля, - такая хорошая мебель. В контейнер и перевезёте туда.
- И. что от неё останется после перевозки - одни дрова.
- Почему дрова? - возразила Оля. - Хорошо упаковать, всё дойдёт.
- Мне некогда этим заниматься, тут нужна женская рука. А вам, Оля, мебель нравится?
- Нравится, хорошая мебель.
- Чехословакия, по блату брал, ещё и сверху пришлось дать. А теперь куда? Берите, за пол цены отдаю.
- Да что вы, - замахала руками Оля.
- Берите, берите, я не шучу.
- У нас денег и на половину не будет, - сказал Колесников.
- Сколько будет, а остальные потом пришлёшь, можно и частями.
- Беспроцентный кредит, - засмеялся Колесников. А что, Оля, может возьмём? Мне в штабе, трёхкомнатную квартиру дадут. Что мы в неё ставить будем?
- Вот и я об этом говорю, - сказал радостный Бурцев, - присылай завтра бойцов и забирай.
Глава 10
Ася решила все проблемы с учёбой. По согласованию с руководством университета некоторые предметы были сданы экстерном, и время учебы значительно сократилось. Педагоги, следившие за учёбой Аси, видели в ней задатки будущего талантливого хирурга. Один из преподавателей устроил Асю в частную клинику, куда её взяли в качестве практикантки, а после получения диплома ей гарантировали место. Когда Александру исполнился годик, тётушка в знак благодарности за наследника подарила Асе автомобиль, роскошное "Пежо" красного цвета. Ася быстро научилась водить. К малышу ездила часто, разрываясь между Парижем и Реймсом. Время залечивало раны. Та боль, которая осталась после Афганистана, медленно затихала. И лишь иногда она мельком видела Васю во сне. Она звала его за собой, а он улыбался, и всё куда-то исчезал. Мишель относился к ней очень хорошо. Она понимала, что он любит её, уважала его, но полюбить так и не смогла. О том, что она была к нему равнодушной, сказать нельзя. Она любила его по-своему, как старшего брата, как отца, но любить так трепетно, как любила Бурцева, не могла. Больше всего привязанности и взаимопонимания у Аси было с тётушкой Мишеля. Как ни странно, но родство душ было не со свекровью, русской по национальности, а с француженкой. По-видимому, всё душевное решается на небесах, невзирая ни на какие нации.
Мишель выглядел болезненно, он падал в обморок ещё несколько раз, но уговоры лечь на обследование не давали результатов. Всё откладывал после решения очередных важных дел, которые валились, как снежный ком, а их накапливалось всё больше и больше.
Сегодня Ася проснулась раньше, чем обычно. Прислуга уже стучала на кухне, готовя завтрак. Зазвонил телефон. Это звонила тётушка. Она просыпалась рано и звонила каждый день, докладывая, как вёл себя Александр днём и как спал ночью. Но основная причина столь ранних ежедневных звонков было желание услышать Асин голос, и узнать состояние её здоровья. Она любила Асю как дочь. Любила той любовью, которая бывает у старых особ, коим не посчастливилось в этой жизни иметь своих детей. И вдруг на их пути встречается молодая родственная душа, на которую и выплёскивают они всю свою накопившуюся энергию любви. Она всегда звала Асю "голубушка моя" и почти никогда не называла её по имени. То ли ей имя не нравилось, то ли плохо произносилось по-французски.
- Голубушка моя, - начала она как обычно, - Алекс вёл себя прекрасно. Как твоё здоровье? Снились вы мне очень плохо. Особенно Мишель. Прошу тебя, береги себя, а того шалопута держи в руках. И не крути ты сама этот руль. Что, у вас нет денег, водителя нанять? Не гоже даме самой водить. Ты же не какая-нибудь вертихвостка, которой водитель мешает утехами заниматься. Алексу сегодня два годика. Не забыли?
- Что вы, тётушка. Мы сегодня приедем.
- Мои уже все на ногах, к банкету готовятся. Вчера Алекса спрашиваю: "Что тебе папа подарит?" Говорит, лошадку. Ну, до свидания, а то из-за меня ещё опоздаешь в университет.
- До свидания, тётушка.
- Кто звонил, Ася? - спросил Мишель.
- Как всегда, тётушка. Сказала, что готовит банкет. Я с утра сразу поеду в Реймс.
- Я приеду к вечеру, мне сегодня надо решить несколько важных дел.
Маленький Александр гулял по дорожке с бабушками. Увидев Асю, он со всего разгону побежал к ней навстречу. Тётушка Эли еле поспевала за ним, всё приговаривая:
- Вот ведь какой стал. Я уже и не догоню. А у бабушки Нади совсем с сердцем плохо, не может она за тобой бегать.
После объятий и целования тётушка собралась уходить.
- Пойду, а то уже скоро гости начнут прибывать.
- И много гостей ждёте? - спросила Ася.
- Нет, немного, человек тридцать. Жак своих друзей пригласил, хочет внука показать. Моих друзей немного, да соседи - пусть знают будущего наследника замка. Однако пойду. Эта дворня совсем негодная стала, разленились.
Надежда Михайловна и Ася двигались дальше по дорожке. Александр бежал впереди. Заметив божью коровку, он остановился, присел и стал внимательно её рассматривать.
- Изучает, - сказала Надежда Михайловна, - вот такой и Мишель маленьким был, ни одну букашку не пропустит. Как он себя чувствует?
- Хорошо, но что-то вид мне его не нравится, бледный какой-то. Помогите мне, Надежда Михайловна, надо уговорить Мишеля обследоваться.
- Что, ещё раз падал?
- Два раза было, эти странные обмороки - не эпилепсия. Это что-то другое.
- Видела я его сегодня во сне голеньким, таким, как в годик был, в колясочке сидит, а я его хочу грудью покормить, только наклонилась взять на руки, а чёрная птица, откуда не возьмись, выхватила у меня, его из рук и унесла. Я кричу: Мишель, сыночек! Жак разбудил, ты чего, говорит, кричишь. Сердце разболелось, так больше и не уснула. Ой, боюсь, чтобы не случилось чего с ним.
В это время к воротам подъехал грузовик. Из него вышел мужчина лет сорока и направился к ним.
- Здравствуйте, мадам. Это будет Александр Турене, - он показал рукой на ребёнка продолжавшего изучать букашку.