Митя смолк на короткий миг и уже совсем другим, дрогнувшим голосом заговорил:
- А теперь вот видишь… Все оборвалось…
- Знаешь, Митя, мечта мечтой, а дело делом. Я вот тоже, когда увидел врагов, не знал, что делать и к чему руки приложить. Но когда поговорил с одним человеком, все стало ясно, что делать мне и всем нам.
Дмитрий вопросительно посмотрел на товарища.
- Будем воевать. Не сдаваться же нам.
Парфентий рассказал другу о поручении создать подпольную организацию в Крымке, о борьбе с захватчиками. Умолчал только о своем разговоре с учителем и о будущей связи с ним. Об этом Парфентий твердо решил не говорить пока никому.
- Вот оно что! А я, чудак, в панику чуть не ударился. Теперь мне все ясно и понятно, Парфень, - взволнованно произнес Дмитрий и, помолчав, добавил: - значит, с нас двоих начинается?
- Миша Кравец третий. Это пока, а там пойдет дальше. Я знаю, настроение у хлопцев такое же, как и у нас с тобой. Я хорошо знаю наших хлопцев. Крымские школьники не подведут.
Лица друзей были невидны в темноте сгустившейся летней ночи. Но радость встречи горячей волной хлынула по жилам. И четыре руки сплелись в крепком клятвенном пожатии.
Все плотнее становилась ночная темень. Деревья за рекой, потеряв свою форму, выглядели черной причудливой громадой. Над водой, едва проступая из темноты, тянулся белый туман. Низко над землей, обдавая лежащих легким ветерком, бесшумно проносились летучие мыши.
Юноши долго говорили о том, что предстоит им делать, перебирали в памяти школьных товарищей, на которых можно было рассчитывать, ну и - как всегда бывает с юношами - друзья уносились в фантастический мир борьбы, навеянный прочитанными книгами. Мечтали о подвигах во славу Родины, видели себя прославленными героями и снова возвращались к действительности. Тогда Парфентий говорил:
- Не будем ждать, раскачиваться, а начнем работу завтра же, сейчас же. С организацией дело пойдет своим чередом, а пока будем собирать листовки, их сбрасывают на поля наши самолеты, и распространять по селам.
Дмитрий молча соглашался с Парфентием.
- Будем добывать оружие, где только можно. Мы же не собираемся только разговаривать да агитировать, а будем бороться, как партизаны. - При этих словах Парфентий взял руку Мити и всунул ее в торец камышевой вязанки.
- Вот, щупай-ка.
- Что это?
- Щупай хорошенько.
- Ого, приклад!.. Винтовка?
- Два карабина, - поправил Парфентий.
Митя глубже запустил руку в камыш.
- В самом деле!
- Это для начала.
- Где это ты?
- "Гости" у нас останавливались на ночлег. Двух кур съели. А ночью я… Вроде, как в обмен на кур.
- И утром не хватились?
- Это было в машине под брезентом.
- Здорово! - восхищенно прошептал Митя.
- Но этого мало, Митя. Оружие для нас - всё.
- А куда девать это?
- Давай решим вместе. Я думаю на остров махнуть и спрятать там. Глухо, никто теперь туда не заглядывает, самое подходящее место.
- А если заглянут, то едва ли наткнутся, там такая гущавина.
- Вот именно, - согласился Парфентий, - айда вместе?
- Вброд? Завязнем.
- Зачем вброд? Мы навигацию откроем, по всем правилам. У меня тут корабль на причале стоит, - Парфентий указал на темнеющую тропинку в камыше.
- Твой "Мцыри"? - обрадовался Дмитрий.
- Он.
- Цел?
- А ты как думал? Я затопил его.
Товарищи разделись, попрятали одежду в траве и зашли в камыш.
Лодку покрывал небольшой слой воды, так что её без труда можно было поднять. Друзья пригоршнями вычерпали воду, и "Мцыри", тихо шурша, заскользил среди густых камышей. Грести было нельзя, поэтому пришлось хвататься за камышевые тростинки и подтягиваться. Часто останавливались, прислушивались из предосторожности. Наконец лодка уткнулась в мягкий илистый берег.
- Вот и приехали, робинзоны, - весело шепнул Митя. Сейчас он готов был шутить и смеяться.
- Теперь, Пятница, давай отыщем подходящее место, - так же шуткой ответил Парфентий.
Они отправились вглубь острова.
Здесь было много укромных мест, глухих уголков. Между крупными кленами, грабами буйно росли молодые вербы, орешник, образуя густые заросли. Изредка попадались многолетние вербы с коряжистыми корнями, обнаженными весенними паводками. И всюду, по всему острову, с весны и до поздней осени зеленели тучные травы.
Друзья остановились возле старой вербы, её корни, напоминающие оленьи рога, торчали из-под земли.
- Вот это самое глухое место на острове, - сказал Парфентий.
- И самое высокое, а значит, и самое сухое. Это местечко даже весной не каждый год заливает.
- Вот тут мы и заложим наш временный арсенал, - заключил Парфентий, - давай за работу.
Где перочинным ножом, где просто ногтями они вырыли ямку под самым корнем, дно её выстелили сухими ветками и положили драгоценную ношу.
- Не поржавеют? - побеспокоился Митя.
- Не должны, они густо смазаны, - успокоил Парфентий, - конечно, время от времени будем проверять.
Товарищи забросали оружие ветками и листвой, засыпали землей и сверху покрыли дерном. И когда работа была окончена, оба радостно вздохнули.
- Как-то на душе стало легче, Парфень, - вздохнул Дмитрий.
- И совесть спокойнее.
Товарищи переправились обратно, затопили на прежнем месте лодку и, обнявшись, тихо пошли по берегу. Шли медленно, мечтая вслух. По ногам брызгала роса, от реки пахло туманом. Высокое темное небо то и дело чертили падучие звезды, на короткий миг оставляя за собою огненные хвосты. То была пора августовских звездных дождей.
Глава 7
БУЛЬДОГ
С приходом румынских оккупантов в Крымку кто-то из хлопцев-школьников назвал односельчанина Семена Романенко "бульдогом". Комсомольцы говорили, что эту кличку дал Семену Андрей Бурятинский - шутник и балагур. А уж прозвища давать Андрей был мастер, в этом с ним никто сравниться не мог. Еще в школе, бывало, как влепит кому кличку, так и присохло.
Словом, кличка была подхвачена, быстро привилась и так закрепилась за Семеном, что на селе теперь Романенко иначе и не называли. "Вон бульдог пошел", "сегодня бульдог с цепи сорвался" - говорили крымчане.
Да и в самом деле. Стоило только взглянуть на этого человека, как сразу возникала мысль, что если бы кто-нибудь подумал над тем, какую кличку выбрать для Семена Романенко, то сколько бы ни ломал голову, а лучше и хлестче этой ни за что не выдумал бы.
Романенко - короткий, непомерно широкий, колченогий человек. Круглая голова его, за отсутствием шеи, сидит прямо на плечах. Плоский лоб разделен на две части неглубокой бороздкой. Небольшой вздернутый нос, вдавленная переносица, выдавшаяся вперед квадратная челюсть с отвислыми губами и складки за короткими, будто обрезанными ушами, точь-в-точь, как у насторожившегося бульдога. В довершение сходства с этой породой собак, Романенко был молчалив, и если говорил или ругался, то глухим хриплым голосом, а смеялся резким смехом, похожим на лай.
О происхождении Романенко на селе было мало известно. Одни говорили, что он коренной житель села, другие утверждали, что пришлый.
Молодежь Крымки совсем ничего не знала о Семене. И только теперь, с приходом оккупантов, когда "бульдог" начал ретиво угождать им, хлопцы заинтересовались этим человеком. Они стали допытываться у стариков, какого роду-племени был их односельчанин. И только после рассказа колхозного кузнеца, деда Григория Клименко, ребята узнали о темном прошлом Семена.
Семен Романенко - коренной житель Крымки. Еще при покойном его отце хата Романенко стояла на бугре, неподалеку от хаты Карпа Даниловича Гречаного. Задолго до революции отец Семена был в Крымке урядником. Про лютость его и притеснения крестьян-бедняков в те времена ходили рассказы по всей округе. Семен унаследовал от отца не только бульдожью внешность, но и черты характера. Еще мальчишкой он не знался и не дружил с детьми бедняков. В праздники, встретив на улице мальчика, одетого в новое, он резал складным ножом обновку. В сады и огороды Семка лазил из чистого озорства, фрукты рвал с ветками, овощи с ботвой. Пострадавшие сельчане не решались жаловаться отцу, боясь крутого нрава урядника. Когда Семену минуло двадцать восемь лет, грянула Октябрьская революция. С первых же ее дней Семен исчез из села и снова появился в Крымке только в девятнадцатом году. Он въехал в село в пролетке на паре лошадей, с кучером на козлах. На заднем сиденьи - граммофон с трубой. На шарообразной фигуре Романенко глянцево блестела кожаная куртка, он был в широченных, зеленого цвета галифе, сшитых из сукна с бильярдного стола. Вдоль бедра, до самого колена болтался кольт в деревянной кобуре.
Покуражившись несколько дней, Романенко вдруг исчез из села и как в воду канул.
В ту самую пору, в крови, в самогонном хмелю, в пухе распоротых еврейских перин, гуляла по Украине петлюровщина. Нюхом почуял Романенко, где можно погулять и пограбить. Недаром подался к Петлюре.
Но живет в народе пословица: "Сколько ни вей веревочку, а концу быть". Кончился и Семенов разгул. Отвечать пришлось перед рабоче-крестьянской властью. Преступника судили и сослали куда-то в далекие места. Отбыл ли Романенко свое наказание, сбежал ли, неизвестно. Но только видели его люди то в Одессе, то в Николаеве. Чем он занимался - никто не мог сказать определенно, но некоторые говорили, что занимался он нечистыми делами.
В Крымку Романенко вернулся года за два до войны. Прошмыгнул тихо, незаметно, словно пёс побитый.
Потом помалу огляделся, освоился и вступил в колхоз. Работал рядовым колхозником "Ну и пусть работает", - думали односельчане. А что касается прошлых его грехов, то мало ли кому Советская власть прощала.
Работал Романенко прилежно, молча выслушивал задания бригадира, молча выполнял их. На колхозных собраниях тоже просиживал молча, забившись куда-нибудь в уголок, всячески старался быть тихим, малоприметным.
С приходом оккупантов Семен преобразился. Будто рукой сняло прежнюю замкнутость. Не прошло и месяца, как жители Крымки увидели клыки ощерившегося бульдога. Теперь, нимало не стесняясь, Романенко радушно встречал вражеских солдат, разводил их по хатам, указывал, у кого должно быть сало, молоко, корм для лошадей.
Крымчане поражались расторопности и угодливости Романенко.
- Семен усердствует, будто гостей дорогих встречает.
- Не гостей, а хозяев.
- Чего доброго, еще начальством его над нами поставят.
- Похоже на то. Им нужны такие, как Романенко. Удивляясь, негодовали, но спросить самого Романенко побаивались.
Как-то раз дед Григорий Клименко, пряча усмешку в седые усы, спросил:
- Слышь, Семен, да ты, никак, начальством заделался?
Романенко метнул в деда Григория злые круглые глазки, двинул тяжелой челюстью и пролаял:
- Ты у меня договоришься, колхозный ударник.
Сегодня, в погожее летнее утро "бульдог" бегал по дворам, стучал палкой и хрипло орал:
- Эй, кто дома? Выходи!
Иные не хотели выходить, возражали, и тогда Романенко шагал через порог и, побагровевший от злости, хрипел:
- Цыц! Без разговоров! Это вам не в колхозе рассуждать да голосовать. Зараз вся ваша дискуссия вот где, - он держал в вытянутой руке вишневый, с медным отливом дрючок, - марш к клубу сейчас же!
Вскоре всему селу стало известно, что в Крымке появились "власти" и приказывают "всему населению мужского и женского пола, в возрасте от пятнадцати до семидесяти лет, явиться к зданию бывшего сельского клуба".
Как плетью хлестали слова приказа. И каждый чувствовал и понимал, что начинается подневольная жизнь.
Глава 8
РОЩА ШУМИТ
Посреди села, под зеленой железной крышей стоит большой кирпичный дом. Он выкрашен в ласкающую глаз нежную розоватую краску. По фасаду расположено шесть окон с белыми рельефными наличниками. Всеми окнами дом смотрит на тенистую рощу. Это сельский клуб - любимое место крымчан. Здесь до войны проводило свой досуг все население Крымки от мала до велика. Тянулась сюда и молодежь из соседних сел. После трудового дня сходились в клуб катериновские, петровские, каменно-балковские, степковские. Нередко посещали крымский клуб и живущие за семь километров кумарянские хлопцы и девчата. На колхозных подводах, а то и на машинах, по-праздничному, с гармошкой и песнями подкатывала молодежь к известному во всем Первомайском районе крымскому клубу.
Да и прямо сказать, в Крымке было что посмотреть, было чем развлечься. Здесь что ни праздник-то зрелище. Либо кинофильм новый, либо постановка местного драмкружка, лучшего в районе. А по окончании программы - танцы, да не как-нибудь, а под духовой оркестр. Как зальются, бывало, по вечерней заре трубы, да запоет, легко вибрируя, бархатный баритон, да рявкнут басы, говорят, в Кривом Озере было слышно. На такую музыку за двадцать километров поскачешь, не посчитаешься.
Сегодня воскресный день в Крымке был тревожен и мрачен. Ни звука, ни живой человеческой речи. В тягостном молчании сходился к клубу народ.
Подходили крымчане и читали над парадной дверью новую вывеску:
КРЫМСКИЙ ЖАНДАРМСКИЙ ПОСТ.
КРИВООЗЕРСКАЯ ПРЕФЕКТУРА.
После того, как Семен Романенко объявил по селу о сборе, Парфентий решил покинуть свое убежище на чердаке.
Он шел к клубу вместе с отцом. Еще издали за поворотом улицы показалось знакомое розовое здание. Затрепетало сердце, когда подумал, что многих своих товарищей, с которыми до сих пор не удавалось наладить связь, повстречает здесь.
- Быстрее, тату. Тащимся, как на волах, - торопил он отца.
- Некуда спешить, сынку, незачем, - с грустью ответил отец, - ничем нас с тобой там не обрадуют.
Карп Данилович не был посвящен в тайну сына. Поэтому не мог он разделить радости Парфентия. Все, что он видел, угнетало его. И только в глубине сознания таилось чувство протеста честного советского человека.
- Опоздаем, тату, - с нетерпением говорил Парфентий отпу, уже и без того едва поспевавшему за ним.
- Ты прямо как в кино на "Чапаева" спешишь, опоздать боишься.
- Лаяться будут, - пояснил Парфентий, ускоряя шаг.
В большой толпе, собравшейся у клуба, он уже успел узнать некоторых товарищей. Вот Андрей Бурятинский в своей неизменной красно-клетчатой ковбойке, и Володя Златоуст, и Ваня Беличков в полосатом тельнике, а вон в гуще людей на миг мелькнула голубая майка Миши Клименюка. "Значит, катериновские тоже здесь", - подумал Парфентий.
Чем ближе подходил Парфентий к клубу, тем больше видел своих хлопцев и девчат, тем спокойнее становилось на душе. Ведь почти с каждым из них он был связан юношеской дружбой. Сейчас в большинстве из них он уже угадывал будущих боевых друзей.
- Ну, тату, так мы к вечеру не дотащимся, - не вытерпел Парфентий и побежал вперед. И так с разгону врезался в кучу ребят.
- Вернулся? - спросил он, здороваясь с Мишей Клименюком.
- Вернули, - поправил Миша.
- Ничего, Миша.
- Конечно. Парфень. Я думаю, как они сюда пришли, так и уйдут отсюда.
- Еще похлеще уйдут, с треском.
- Вот именно!
- А ну, не галдеть! - пронесся над толпой хриплый, лаюший голос. Некоторые обернулись на крик. На каменных ступеньках клубного крылечка, с вишневым дрючком в руках, стоял Семен Романенко. Он грозно оглядывал односельчан, ожидая, когда утихнет разговор. Те, которые стояли ближе к крыльцу, стихали, но основная масса собравшихся еще продолжала гудеть.
И вдруг, неожиданно из группы молодежи, державшейся поодаль особняком, раздался насмешливый голос:
- Тише! Слово имеет начальство!
Толпу всколыхнул негромкий, но дружный смех. И кто-то, воспользовавшись шумом, крикнул:
- Семен хочет речь произнести!
- Внимание!
- Дайте слово орателю!
Новый взрыв смеха прокатился по толпе.
- Сегодня торжественное открытие! Приглашаются граждане обоего пола в возрасте от нуля до ста двадцати пет! - с преувеличенной торжественностью провозгласил все тот же голос.
Вдруг на ступеньку поднялся Яков Брижатый.
- Какое открытие! Вы чего языки чешете? - сердито крикнул он.
- Обыкновенное открытие! У господина Романенко голос открылся.
Снова раздался дружный, долго не унимающийся хохот.
Романенко слышал эти слова и понимал издевку народа, но ничего не мог поделать. Он зло озирался во все стороны, будто ища зачинщика. Но его нелегко было найти в настроенной против него гуще людей. Да и голоса кричащего он узнать не мог. Не узнали его и односельчане. И только хлопцы знали, кому принадлежит этот голос. С детства им известен был талант Андрюши Бурятинского "откалывать" всякие номера.
Но вот смех стал униматься, стихал говор Головы собравшихся поворачивались в сторону входной двери.
На крылечке с угодливой улыбкой на злом лице стоял почтительно согнувшись Романенко. а рядом чуть впереди, - невысокий стройный офицер с тонко перетянутой талией, в фуражке с непомерно широкими полями, в желтых крагах. У него был оливковый цвет лица и черные блестящие усики над пунцовым ртом.
Он некоторое время молча улыбался, делая вид, что разделяет веселое настроение собравшихся здесь людей.
- Здравствуйте! - непринужденно поздоровался он, приставив к козырьку фуражки два пальца. - Я очень рад, что вы такой хороший настроение. - Офицер говорил довольно прилично по-русски, коверкая лишь отдельные слова. - Мы еще с вами не знакомы?
- Да, не знаем мы вас, - прогудел чей-то угрюмый, немолодой голос.
- Познакомимся. Я есть локотенент Траян Анушку. По-русски есть лейтенант, - пояснил он. - Я есть начальник крымского жандармского поста. - Он указал на вывеску над головой. - А по-русски это как?
- Трудно сказать. У нас эту должность еще в семнадцатом ликвидировали.
- А-а-а-ааа! У вас был сельсовет?
- Вот, вот, сравнил божий дар с яичницей, - заметил Карп Данилович, обращаясь к деду Григорию Клименко.
Дед Григорий махнул рукой.
- Язык без костей, Карпо.
- Теперь опять будет жандармский пост. Это для порядка, - пояснил Анушку, удерживая на лице приятную улыбку.
Жандармский офицер Траян Анушку был убежден, что здесь на селе только молодежь, возможно, будет некоторое время настороженно держаться, а старики, конечно, рады приходу их, румынских "освободителей от большевизма". Так, по крайней мере, им втолковывали еще до вторжения в эту непонятную и загадочную страну.
- Теперь у вас новая власть будет.
- Слышь, Карпо? Вот так новая, если жандармов ставят над нами, - кивнул дед Григорий на вывеску.
- Это не над нами с тобой, Григорий Свиридович. Пусть Семен, да вот такие прохвосты, как Яшка Брижатый, радуются, - ответил Карп Данилович, взглянув в сторону Якова Брижатого, внимательно слушающего речь офицера.
- Мы скоро наладим дело, и все пойдет хорошо, - продолжал ораторствовать локотенент Анушку. - Правда?
Дед Григорий воспользовался вопросом офицера и вставил свое соображение:
- Трудновато будет.
- Что такое?
- Я говорю, трудновато будет налаживать.
- Почему? - удивился Анушку, вскинув вверх черные подвижные брови.