До разговора с Галей она где-то там, в душе, сожалела, что дала Борису пощёчину. Ведь это был шаг к разрыву их отношений. Это наносило удар по её личному благополучию. Не выйдя замуж за Бориса, она лишалась ленинградской клиники, перспективы роста, а может быть и будущей диссертации. Замаячила провинция и врач какой-то участковой больницы. Ей не нравился Галин бытовой национализм. Но сейчас, после разговора с Галей, она чувствовала себя частичкой того гигантского спрута, окутавшего щупальцами коррупции, мздоимства и протекционизма всю страну.
Под стук колёс, она вновь вспоминала этот разговор, и только сейчас окончательно решила. Нет, не может она разменять любовь на какие-то материальные блага. Выйти за Бориса - значит заточить себя добровольно в темницу, где любовь будет заменена банальным супружеским долгом.
Открылась дверь, и в купе к девушкам зашёл Борис.
- Ася, я заказал чай, сейчас проводница принесет, приготовь бутерброды, будем кушать.
Ася посмотрела на него и ничего не ответила. Она ещё плотнее прижалась в угол купе.
- Я же с тобой разговариваю, не с этой стенкой, - возмутился Борис.
- Спасибо, я не хочу чаю.
Борис вышел. Ася сидела, прижавшись в угол, на её щеках появились слёзы. Она вспомнила, как через два дня после той пощечины он пришел в медпункт и делал вид, что ничего не произошло. На душе скребли кошки. Припомнилась очередная поездка на дачу к его родителям. Как она, изрядно потрудившись на чужом огороде, уставшая, а он, отлежавшись, целый день в тени, вечером домогался её. Как она отдалась ему без всякого на то чувства, а он, пыхтя, фактически изнасиловал её. Вспомнила, как его мать вначале была против его выбора. Но после неоднократных выездов на дачу, увидев её трудолюбие и умение готовить, заявила: "Боря будет ухожен". Тогда ей это было обидно. Она поняла, что мать видит в ней не избранника сыном любимого человека, а как хорошую служанку её Борису. И вот сейчас эта горечь всплыла и будоражила душу еще сильнее.
В дверях купе снова появился Борис. Девчонки читали, не обращая на него внимания. Ася сидела также неподвижно. И только непримиримая Галя отложила журнал на столик и взглянула на Бориса.
- А, между прочим, колы заходят в купе, надобно постучаться, тут девчонки едут, и могут переодеваться. И потом, ваше купе рядом. Вы, мабуть, ошиблись дверью?
- Заткнись, я не к тебе пришёл. Ася, что с тобой случилось? Кто это был?
- Это был мой бывший муж.
Борис запнулся, открыв рот от недоумения. Все вокруг молчали. Он почти прокричал:
- Что, у тебя был муж, а почему я до сих пор о нем ничего не знаю?
- А с какой стати ты должен о нём знать?
- Как, ведь ты собиралась стать моей женой?
- А вот так, каком кверху. Почему ты решил, что я стану твоей женой? Кто тебе это сказал? Я тебе что, согласие давала? Или ты мне предложение сделал, а я взяла время на обдумывание? Вы с мамой решили, что нашли отличную домработницу. Так домработницу, Боря, нанимают за деньги, а не регистрируют за рубель пятьдесят в Загсе. Если быть честной до конца, я не люблю тебя. Я люблю другого человека, моего бывшего мужа. И пусть мы с ним разошлись по недоразумению, по глупости, может быть от чрезмерной любви к нему, но я любила его и буду его любить, и ты в мою душу не лезь, тебе этого не понять.
Только теперь в душе у Аси всё стало на своё место. Наступил покой и умиротворение. Всё четко разложилось по полочкам. Исчезли недосказанность, компромиссы с собой и никому ненужная игра в любовь, и только стук колёс нарушал этот покой, в такт, повторяя слова: "почему, почему, почему".
Борис выскочил из купе как ошпаренный. Галя высунула голову в коридор, затем, задвинув дверь, повернула защёлку, прощебетала:
- И нечего тут ходить. Бродят тут всяки. - Потом она подсела к Асе, обняла её и поцеловала. - О, яка ты умница, Асю, як я тебя люблю.
Поезд замедлил ход. Вот он выехал на равнину и пошёл вдоль берега реки. В метрах пятидесяти от колеи была вода. Волны плескались в бетонный откос железной дороги. Девчонки прильнули к окну и смотрели на огромную гладь воды. Перед ними расстилалась могучая русская река Волга. Она величаво несет свои воды, как бы напоминая всем смотрящим на неё, что является тем разделом, той границей между Русью европейской и Русью азиатской.
По реке плыл теплоход. На его верхней палубе стояли люди, скорее всего туристы, две девушки в ситцевых платьицах махали проезжающему поезду руками. Буруны волн от винта белого теплохода отрывались и мчались в обратном направлении. Пройдя метров сто, они еще показывали свои белые спины, затем замедляли ход и затихали, исчезая навсегда в глубине матушки реки. У самого берега в небольшой заводи стояла лодка. На ней, склонив голову, в полудреме сидел рыбак. Солнце было уже высоко, клева, по всей видимости, уже не было. Голова рыбака подбородком упиралась в грудь, и он неподвижно замер в позе кучера. Его две удочки торчали с бортов лодки, поплавки равномерно покачивались на волнах. Затем поезд отошел от реки, и за окном девчонки увидели равнину с холмами, предгорьем Жигулей. Это была впечатляющая красота, той раздольной, огромной Руси-матушки.
Вновь показалась река, и поезд медленно въехал на огромный мост. И вот уже вагон оказался на середине Волги. Здесь в самом её центре она была могучая и непокорная. Её огромные волны с белыми вершинами ударялись в красные буи, обозначающие фарватер, швыряли их в разные стороны, пытаясь вон выбросить из реки.
Матушка Волга, пройдут века, все будет меняться, родятся и вновь исчезнут многие поколения, но ты будешь вечной. Ты будешь многих кормить со своих вод, ими ты многих поглотишь, и там они обретут покой. Но ты будешь, как и прежде, красива и величава, и человечество до конца дней своих будет любоваться твоими красотами.
Глава 3
После посещения управления кадров округа, Бурцев с предписанием поехал в штаб дивизии. Штаб находился на окраине города. В управлении ему объяснили, как туда добраться. И сейчас на городском автобусе он подъезжал к нужной ему остановке. В груди от радости подпирало. Он получит назначение в один из полков этой дивизии, а значит, рядом с большим городом.
- Все-таки повезло, - думал он, - не надо ехать в эти Тоцкие лагеря.
Дежурный офицер внимательно осмотрел его документы, после подвел его к двери начальника отделения кадров дивизии, на котором висела табличка п./п-к Ким М.И. Бурцев постучал в дверь. Ответа не последовало. Он осторожно приоткрыл её. Над столом, закопавшись в ворохе бумаг, торчала, лысая голова с круглым, как блин лицом. Туловища не было видно над стопкой красных папок личных дел офицеров, Василий разглядел маленькие руки.
- Разрешите, - громко произнёс Бурцев. Наступило молчание, затем голова подняла глаза. Вместо глаз на Бурцева взглянули две щелки. На круглом лице появилась улыбка.
- Входи, коль засол.
- Майор Бурцев, прибыл для дальнейшего прохождения службы.
- Бурцев, говорис. - Голова стала подниматься, и перед Бурцевым стал во весь рост маленький круглый, как шар, подполковник. Затем он протянул руку поздороваться. После рукопожатия туловище снова скрылось.
- Садис, - с явным восточным акцентом сказал подполковник. Бурцев присел на край стула. Ким взял документы и повертел их в руках.
- Так, - начал он, - зенат?
- Жены нет, развёлся.
- Ну, тогда здес комдив не оставит. Понимаес, город болсой, блядки всякие, где тебя по тревоге искать, да есцо "ЦП" тут было.
Бурцев понял, что подполковник говорит о ЧП.
- Лейтенант застрелился, - продолжал Ким. Капитан, как ты, разведенный, зену его увёл, а тот, не выдерзал, пулю себе пустил в висок. Комдив приказал в этом гарнизоне дерзать только благонадёзных.
- И чем же я не благонадёжный?
- Ну, знаес, разведенка, узе цто-то ест.
- А может у меня не стоит. Или я выйду сейчас за ворота, найду первую попавшую и женюсь, поставлю штамп в удостоверении. Тогда я благонадёжный буду? Или может еще, по каким качествам вы оцениваете благонадежность?
- Ну, знаес, браток, это не ко мне. - Ким поднял указательный палец и показал на потолок. - Это к нему.
- К кому?
- Там, на втором этазе сидит, с ним и будес говорить. Кстати, он строптивых не переносит. Идем, все ему и сказыс.
Ким ловко выхватил красную папку с надписью "на доклад", туда вложил документы Бурцева и покатился как колобок из кабинета. Бурцев пошёл за ним. На втором этаже находился кабинет командира дивизии. У двери с надписью генерал Ковалев В.П. они остановились. Ким тихонько постучал, приоткрыв дверь, он не вошёл, а как бы проскользнул в щель приоткрытой двери.
Удивительные люди эти штабные офицеры. Они не разговаривают с начальником, а как бы ласково шепчут. Не подходят к нему строевым шагом, громко стуча каблуками, а как бы плывут, расшаркиваясь. Выходят из кабинета лицом к начальнику. Упаси Бог, показать генералу свою задницу. Усидеть в одном кабинете много лет при частой смене начальников - большое искусство. Сильно услужливых начальники, уходя на вышестоящие должности, забирают с собой. Многим удается выхлопотать себе службу за границей. Это является большим материальным подспорьем. Да и жить в Германии, или в Чехословакии гораздо приятнее, чем где-нибудь в Забайкалье или на Кушке, где кроме скорпионов и всех удобств на улице, больше ничего нет. В приоткрытой двери показалось лицо Кима.
- Входи, здёт.
Бурцев отчеканил строевым шагом, затем доложил. Генерал приподнялся и указал Бурцеву рукой на стул. Коротенький, такой же, как Ким, генерал вальяжно развалился в кресле, сквозь расстегнутый китель виднелось свисавшее брюхо. Он начал задавать вопросы. Все вопросы почему-то касались личной жизни Бурцева.
- Неужто мои знания совсем никого не интересуют, - подумал он. - Выходит, я проучился все эти годы в академии зря, только ради этой бумажки, именуемой дипломом. Никто даже не поинтересуется, что я закончил её почти с отличием, а мог бы и на отлично, если бы не это недоразумение с военным искусством. Я прекрасно изучил технику и вооружение, а их интересует, почему я развёлся. Благонадежный я или нет. Потенциально готов ли я совершить какую-нибудь мерзость. Совершу я "ЧП" или нет, остальное не интересует. Как любят выражаться командиры "говно не должно выползти наружу". Этот девиз, - думал Бурцев, - "удержание говна" внутри, окончательно развалит армию.
Задумавшись, он не услышал вопрос генерала. Наступила неприятная пауза.
- Ты о чем думаешь, майор? - рявкнул генерал.
- Думаю я, товарищ генерал, о том, что те знания, которые мне дала академия, в войсках никому не нужны. Был я в управлении кадров округа, сейчас вот у вас сижу, и никто не спросил: "майор, а что ты умеешь делать?" Всех интересует, почему я развёлся, и кто виноват. Никто не виноват. Мы оба виноваты. Все так и норовят порыться в чужом грязном белье, никого не интересует, с какими знаниями офицер идёт в армию. И думаю я, что армия с такими тенденциями обречена на развал.
- Ну, ты молод ещё, чтобы так судить об армии.
- Вы знаете, товарищ генерал, одна из первых статей устава гласит: "Все военнослужащие должны обращаться друг к другу на ВЫ". Сноски о том, что генералам разрешено нарушать эту статью, я не нашел.
Генерал не ожидал такого напора в корректном и спокойном тоне. Он побагровел, но в ответ сказать ничего не мог. Так он молча просидел несколько минут, затем перешел на спокойный тон.
- Вы больно умный, товарищ майор. Ким, в дальний гарнизон его, к Никольцеву, тот тоже шибко умный. Будет там вас два умных: командир полка и командир батальона. Соберем, Ким, полк вундеркиндеров.
- Так тоцьно, - расплылся в улыбке Ким.
Бурцев вышел из кабинета с огромным камнем на душе. И не потому, что его посылают в какой-то там дальний гарнизон. К этим захолустным дырам он давно привык. Судьба не баловала его. Ощущения тяжести были оттого, что рухнули все его надежды. Там, в академии, он думал, что это исключение, что после училища ему довелось служить в плохой дивизии, где нет дисциплины, нет учёбы, что кроме пьянки и ругани ничего путного нет. И вот сейчас до него доходит - это не исключение, а, как правило. Армия вся такая, и та дивизия, где он служил, ничем не хуже и не лучше других. А там, учась в академии, он наивно мечтал, что после окончания непременно попадёт служить в образцовую часть. Такой ему, по наивности, казалась вся армия. У него до сих пор стоял книжный образ офицера, достойного уважения, служившего в лучшей армии мира. Василий по-мальчишески мечтал, как будет служить в такой армии, где есть уважение между начальниками и подчинёнными, где всё подчинено уставу: быт, учёба, и он покажет себя, своё мастерство, где к нему будут относиться с достоинством и уважением. Он будет требовательным к себе и к солдатам, с ними он будет водить, стрелять, будет передавать им все свои знания, полученные в академии. И если случится лихая година, с ними он встанет на защиту своей Родины. А в этом кабинете его мечты рухнули. Правда, иллюзии стали уходить ещё в академии после стажировки, да и после рассказов сокурсников. Но его склонность идеализировать ему мешала прозреть. Даже в штабе округа, еще несколько часов назад, он себя успокаивал.
- Это же управление кадров округа, им-то какое дело до моих знаний. Но, непосредственно у командира дивизии, в общении с ним у Бурцева вдруг слетели шоры.
- Кому как не комдиву, случись что, придется быть с офицерами на передовой. От их умения воевать, зависит успех дивизии, и даже жизнь комдива. Неужели он думает отсидеться в глубоком бункере? Нет, он, наверное, ничего не думает, - пробормотал про себя Бурцев.
- Цто вы сказали? - спросил идущий рядом Ким.
- Так, мысли вслух.
- Вы сказали, цто кто-то ницего не думает.
- Я говорю, думаете ли вы, что может быть второй Сталинград?
- Ну, ты хватил, майор. Какой Сталинград, силисца-то какая стоит, кто посмеет.
- А вы думаете, в сорок первом не так думали? Всё кричали, будем бить врага на его территории, а пришлось до Волги отступать. Сталин во все концы директивы слал "не поддавайся на провокации". Видать и подумать, не смел, что на него войной пойдут. Всё хлебушек им слал. Гитлер уже города бомбил, а эшелоны с хлебом в Бресте на путях стояли. Так верил в дружбу. Все думали, что немец шутит. Так, для потехи, сто тридцать дивизий у границы собрал? Видать, тогда тоже были вот с такими мыслями, как у вас. Им не нужна Родина. Главное карьера, а Родина там, где заднице тепло. Вот и вы, пристроились тут. Город хороший, от столицы далеко, значит от большого начальства подальше. Граница тоже не близко, если чего, отсидимся. Расти можно, звёздочки на погоны лепить, а там, глядишь, повезет, и в столицу прорвёмся. Хорошая должность, хорошая квартира, хорошая дача, машина, да и любовница не помешает, что еще нужно современному офицеру-карьеристу. Примерно так Верещагину Абдула говорил.
Ким стоял с раскрытым ртом, он не мог вымолвить ни одного слова. Правду матку ему ещё никто так не резал. Он даже стал смотреть на Бурцева иначе.
- Смелый парень, я бы так не смог, - подумал он. - Может быть, у него есть кто-то наверху, кто тянет его, и видать больсой нацальник, если он с генералом так смело себя ведёт. Надо быть с ним на всякий слуцай осторознее.
Выдав предписание, Ким сам позвонил лично командиру полка, чтобы тот прислал машину за офицером. С Василием стал разговаривать вежливо, обращаясь, только на вы, рассказал, где находится столовая, и просил пару часов подождать, пока придет машина.
После обеда Бурцев разместился в сквере, рядом со штабом. Он сел на скамейку, стоявшую под огромным тенистым дубом. Грело тёплое августовское солнце. Ещё было только начало августа, но тут, в степной зоне по всем признакам ощущался конец красного лета. Уже не было той яркой зелени, как это бывает ранним летом, трава пожухла, и отдавала запахом подопревшего сена. Листва на дубе была темно-зеленая с белым налётом пыли и мелкой паутины. В воздухе уже не было того аромата цветов и трав. Воздух после мелкого дождя, был густой тяжёлый, с запахом пыли. Бурцев укрылся в тени. Он наслаждался последними минутами уходящего отпуска.
- Как сложится этот год? Как долго еще до отпуска - думал он.
Первый раз у него появилось отвращение к службе, к армии. Ничего не хотелось делать и никуда не хотелось ехать.
- Почему высокообразованное офицерство, разговаривающее на французском языке друг с другом, выродилось и превратилось в общество хамов, невежд, разговаривающее только матом? Куда делись те корни старой российской армии? Где оскорбления друг друга могли закончиться дуэлью. Нанесения оскорбления считалось недопустимым позором. Были же после революции военспецы старой армии, а ведь не смогли передать ту культуру взаимоотношений. Причина, видать, другая, политика сверху. Вот вам и кухарка, управляющая государством, - подумал Бурцев. - Страной правил сын пьяного сапожника, недоученный семинарист. В бескультурье он был гениальным человеком. На банкетах за столом глава государства бросал хлебные мякиши, апельсиновые корки, окурки в свою жену и в окружающих. Флиртуя с маршальской женой, в декольте ей кидал хлебные корки. Этим довел жену Надежду Аллилуеву до самоубийства. Это все подхватывало его окружение. Они были дети таких же кухарок. И сменивший его Хрущёв, был таким же: ботинком стучал по трибуне ассамблеи ООН, грозился показать всем "кузькину мать". Придворным не на кого было равняться, кроме как на своего вождя. Малообразованность, бескультурье, быть похожим на низшие слои общества, считалось высшим достижением. Такой руководитель считался в партийных и военных кругах не оторванным от масс. Это поведение, царившее в верхних эшелонах власти, волной передавалось вниз. Чиновники быстро подхватили и перестроились. Культурный, образованный человек, не умеющий говорить на простом народном языке без мата, считался чужой. По всей видимости, поэтому в армии и началась чистка. Нужны были холопы. Офицерский корпус превратился в скверно ругающихся рабов.
Из окна, пятиэтажного дома, что стоял напротив, доносилась мелодия. "Чуть помедленнее кони" раздавалось в густом воздухе.
- Да, прав Володя. И что они меня так быстро несут. Галопом пронесли мимо Аси - не смог их остановить, хотя бы придержать. Даже адреса не успел спросить. А может так и надо, она наверняка выйдет замуж за того рыжего парня.
Сытый обед потянул Василия на сон. Он закрыл глаза и как будто куда-то поплыл. Ему снилось детство. На крыльце рубленого дома стояла его мама. Она была в сарафане и в переднике. Подошла к нему и положила руку на детское плечо. Он чётко видел мамины руки. Они натруженные, с огрубевшей кожей на пальцах и ладонях, местами в трещинах, но такие мягкие, ласковые и тёплые. А он, маленький, прижался к её ноге. Вот мама подняла руку с плеча и погладила его по голове. Ладонь была как пушинка, и от нее излучалось тепло. Мама что-то шепчет. Бурцев напряг все силы и прислушался. Мамин голос почти шёпотом ему говорит: "Трудной дорогой пойдёшь, сынок, но дойдёшь до большой любви, и будешь счастлив". От этих слов Бурцев проснулся. Он ощутил на себе чей-то взгляд. Перед ним стоял прапорщик.
- Вы майор Бурцев?
- Да, я.
- А я вас в штабе ищу. Хорошо, что дежурный видел, что вы сюда пошли, а то так бы до вечера искал. Начальник секретной части полка прапорщик Барабанов - представился он. - Меня прислал за вами командир полка.
На Бурцева глядело, улыбаясь, пожилое на вид, смуглое лицо прапорщика. Подойдя к машине, прапорщик обратился к Бурцеву.