Из записных книжек Мирона Семёнова
Черновик пояснительной записки неизвестному
Дата не проставлена
Я познакомился с В. А. Одиноковым накануне войны, в конце июня 1941 года, и потом некоторое время, пока меня не забрали в политотдел фронта, служили вместе. Но знаю о нём я больше того, что слышал от него самого. После войны нашлись многие, кто мог хоть что-то рассказать о нём. Его соседи, знакомцы по геофаку - в частности, в 1952 году я встречался с доцентом Загребским, а годом раньше с однокурсницей Василия, Надей Присыпкиной (по мужу Сырцова). Наконец, многое поведала его мама.
Но кое-что пришлось додумывать, почему я и назвал книгу документальным романом.
Отец Василия, Андрей Владимирович Одиноков, окончил курс Московского высшего технического училища (ныне им. Баумана) в 1914 году. На Первой империалистической был ранен, уволили от службы вчистую в чине поручика, а тут - революции, одна за другой. А он - происхождения совсем не пролетарского! Жил в небольших сёлах, в основном на севере страны, работая то механиком, то кузнецом. В 1920 году женился на простой девушке Анне Лазаревой, ей было восемнадцать лет, а ему уж под тридцать. По настоянию тёщи не только расписались, но и венчались.
В 1921 году у молодых родился сын; по документам он записан Вассианом, но все и всегда звали его Василием. Мне это обстоятельство, надо сказать, немало повредило: я искал следы Василия Андреевича Одинокова, а он в реестрах проходил как Вассиан.
Вскоре после рождения ребёнка семья примкнула к "команде" знатного строителя заводов, первопроходца Ивана Абрамовича Ухватова. Чего он только не строил! Заводы целлюлозно-бумажные и пороховые, красильные цеха и бензиновые фабрики - в общем, всё, связанное с химией. Инженер Одиноков в этой "команде" отвечал за технику, его жена Анна занималась всем подряд, благо грамоту знала. Когда они приходили на новое место, там была пустыня, когда уходили - оставляли за собой цивилизованный посёлок.
Школ поначалу не было, а потому Васю и других детей этой строительной "команды" учили сами родители, кто чему мог. А они были людьми практического образования. Математику и химию, физику и другие науки знали реально. Конечно, работая с зарубежной техникой, прежде всего германской, знали и языки. Когда Вася оказался в московской школе, он среди столичной пацанвы не выглядел неучем. Даже так: кое в чём превосходил.
В Москву он попал так. Родители решили, что сыну до вуза надо бы поучиться в нормальной школе, а скитания по стройкам социализма пора заканчивать. Пошли к Ухватову. Иван Абрамович знал всех - и секретарей обкомов, и народных комиссаров. Отбил телеграмму Серго Орджоникидзе: дескать, есть классный специалист-механик, не нужен ли такой на Москве? Серго их вызвал. Стояло лето 1936 года. Москва гудела, празднуя возвращение героев-лётчиков, перелетевших через Северный полюс. Когда Ухватов и Одиноковы прибыли в Наркомтяжпром, оставив Васю гулять в сквере возле часовни героям Плевны, в наркомате как раз заседали по этому поводу.
После речей перешли к танцам, тостам и выпивке. Тухачевский кружил в танце Ольгу Чкалову, Ворошилов подхватил Аню Одинокову. Чкалов приставал к Сталину с предложениями ещё поддать. Серго остался в одиночестве; тут-то Ухватов и познакомил его со своим механиком.
Всё решилось быстро. Недельку семья Одиноковых жила на квартире Орджоникидзе, потом Моссовет выделил им жилплощадь. Васю зачислили в девятый класс. В комсомол он вступил уже на первом курсе института…
Глава вторая
16 июня ближе к вечеру Вася Одиноков стоял в тамбуре вагона со своим новым другом, Мироном Семёновым. Познакомились они несколькими днями раньше при посадке в поезд, а точнее - в вагон с табличкой "Москва - Барнаул". По пути наговорились всласть, поскольку никто не мешал: они ехали в четырёхместном купе вдвоём. Ещё два места были оплачены Наркоматом просвещения для доставки в Барнаул практикантов Сонина и Вяльева, но Сонин уже маршировал на сборах, а Вяльев, о чём Вася не преминул поведать Мирону, оказался ловчилой и хамом. Проводник, правда, на второй день поездки сообразил, что к чему, и стал подсаживать к ним в купе всяких-разных попутчиков, но все они ехали на небольшие расстояния.
А в Челябинске к ним подселили попа! Настоящего: громадного, громкоголосого, в бороде, рясе и с крестом. Их обуял такой смех, что они сбежали в тамбур. Теперь стояли здесь и, посмеиваясь, курили. Вернее, курил Мирон, Вася курить никогда и не пробовал.
- У нас на Алтае, - говорил Мирон, - с мракобесием давно покончили. Ни одного попа не осталось. Я даже удивляюсь, зачем он к нам едет.
Мирон был на несколько лет старше Васи, уже отслужил в армии, окончил вуз, успел жениться и даже имел ребёнка. Работал журналистом, в Москве повышал квалификацию. Хвастался, что скоро станет не просто журналистом, а главным редактором газеты, и его красавице-жене Анисье это будет лестно. Васин рассказ о подлом Гарике ему очень понравился, он захотел написать о Гарике очерк и первый день поездки изводил попутчика вопросами о жизни геофака, делая заметки в своём блокноте. Заодно выяснил, кто Васины родители. Узнав, что его матушка работает в метро, ходит там по перрону в красной шапке и с жезлом, пришёл в полный восторг и, бросив статью "Подлый Гарик", перекинулся на тему "Простые герои социалистического метро":
- Ты мне расскажи, как там у них под землёй всё устроено, какие бывают случаи, а я твой рассказ литературно обработаю и опубликую в газете.
- Не знаю я никаких случаев, - отбивался Василий. - Метро работает с шести часов утра. Мать на работу уходит затемно, я сплю ещё. Чего она там делает, не спрашивал…
Теперь у них появилось новое развлечение: настоящий поп.
- А ведь билетов на эти два свободных места не продают? - осенило Мирона. - Их оплатил Наркомпрос.
- Не продают, - согласился Василий, отшатываясь от окна, в которое влетел изрядный клуб паровозного дыма.
- А проводник попа подсадил?
- Подсадил.
- Вот! Мы его сейчас выведем на чистую воду.
- Кого? Проводника?
- Попа!
Они, предвкушая развлечение, вернулись в купе. Поп уже расположился, распаковал свой саквояж и пил чай с сушками.
- Приятного аппетита, батюшка, - елейным тоном проблеял Мирон. - Можно вас так звать?
- Спасибо на добром слове, отрок. Звать меня можно отцом Анатолием. А вас как?
Ребята представились, причём Мирон со значением добавил:
- Я журналист.
Отец Анатолий благодушно покивал.
- Вам, отец Анатолий, можно разговаривать с журналистами?
- Мне, Мирон, сын мой, можно разговаривать с кем угодно.
- Тогда разрешите спросить?
- Спрашивай.
- Вот вы священник. Проповедуете правильные вещи. Вроде "не укради", "не возжелай" и прочее.
- По мере сил, сын мой, - ответил отец Анатолий, отхлёбывая чайку.
- Но вот вы едете в поезде, как мы понимаем, дав проводнику взятку, чтобы он посадил вас в вагон без билета.
- Так билетов-то нет, - удивился поп. - А ехать надо.
- Но ведь взятка?
- Где взятка? Я Николаю, проводнику нашему, ничего не предлагал и не давал. Он меня сам, по доброте душевной, пригласил. Бесплатно.
- Хитро. Ой, хитро! - закричал Мирон. Тут уже вмешался Василий:
- Но всё равно получается воровство, ведь государство с вас денежку не получило.
- Правильно, сын мой. С меня - не получило. Но Николай сообщил мне, что место всё равно оплачено.
Ребята засмеялись:
- Это ещё хитрее! Выходит, Наркомат просвещения оплатил проезд священника?
Отец Анатолий развёл руками, улыбнулся в бороду:
- В том и есть суть справедливости. Добро делать надо! Ибо сказано: "Возлюби ближнего своего, как самого себя". - И спросил в свою очередь: - Не желаете ли чаю, дети мои?
- Чая здесь ждать два часа, - скривился Мирон. - И то принесут без сахара. Никак не желают возлюбить ближнего. Надо бы про такие порядки написать фельетон.
Священник встал, выглянул в коридор, крикнул зычно:
- Николай!
Появился пожилой проводник:
- Чего желаете, батюшка?
- Чаю нам подай на всех, будь добр.
Проводник склонил голову в поклоне:
- Сей момент принесу, батюшка, отец Анатолий, - и мгновенно убежал.
- Вот это да! - изумился Мирон. - С нами он иначе себя вёл. А тут, смотрите, забегал!
- Уважает, верующий человек, - пояснил отец Анатолий.
- Это какой-то парадокс, - заметил Вася. - Ведь с религией в стране покончено?
- Не соглашусь я с тобою, Василий, ибо неверна сама посылка твоего тезиса: с религией вовсе не покончено. Созданы некоторые условия для её исчезновения, а многие храмы закрыты - это верно, да только не исчезла церковь наша православная. Тысячи священников продолжают окормлять верующих.
- И вы теперь, что же, в состоянии войны с Советской властью?
- Опять не так. Православие ни с какой властью не воюет, ибо, по мнению церкви нашей, любая власть от Бога. А поле деятельности Иисуса Христа - вне мира земного.
- А вот у нас на Алтае многие священники агитировали против Советской власти, - Мирон никак не мог удержаться, чтоб не ввернуть словечка про свой Алтай.
- Да, сын мой. Было такое, знаю. И не только на Алтае. Навлекли те священники большие беды и на себя самих, и на церковь.
- А вы, стало быть, правильный поп? Дружите с властью?
Отец Анатолий негромко засмеялся, посверкивая глазками:
- Дружите, не дружите… Даже в седую старину святые отцы не разрывали отношения с языческой властью, с уважением обращались ко властителям, кои гнали церковь! В конце концов пришло время - и те самые властители уверовали, крестились. Это нам пример. Церковь не уходит от диалога с властью, и не должна этого делать.
- Ничего не понимаю… Я давно не видел попов. Храмы у нас на Алтае все уже закрыты. А у вас, оказывается, диалог?!
- Молиться надо за вразумление гонителей веры, и Господь поможет.
- Вы молились?
- Да.
- Господь помог?
- Конечно. Вот смотрите: после революции гонения были жестокие. Не по закону, а по произволу закрывали храмы. В 1937–1938 годах особенно сильно разгулялись бесы, посадили в тюрьмы и даже убили многих священников. Стенали мы, и сильна была молитва наша, и вот товарищ Сталин покончил с бесами, которые давили веру. Он их самих вверг в узилище, а безвинно ими замурованных освободил.
- Как это?
Священник удивлённо воздел брови:
- Не знаете разве? В 1939 году больше миллиона человек вышли на свободу, если считать со ссыльными.
- Сколько?!
Отец Анатолий начал что-то говорить, но протяжный паровозный гудок заглушил его слова. Открылась дверь, проводник внёс стаканы с чаем, в подстаканниках, и сахар.
- Пейте на здоровье, батюшка, - умильно улыбаясь, сказал он. - И вы откушайте, ребятишки. Путь далёкий, за чайком и время пробежит быстрее.
- Спасибо, Николай, - благодушно проговорил священник.
- Спаси, Господи, - и Николай вышел.
Всё время, пока проводник был в купе, пока расставлял он стаканы, Василий сидел как на иголках. С уходом проводника его пробило:
- Вы что же, хотите сказать, в тюрьмах и ссылках содержался миллион священников?!
- Что ты, что ты! Священников не так много. Но, говорят, по просьбе самого Сталина первыми освободили именно нас.
- Вы тоже сидели?
- Я был в ссылке. Потом обретался в Оренбурге. Теперь еду в Томск. В Томской области храмы закрыты, епархия Томско-Алтайская перестала существовать. По решению патриаршего местоблюстителя буду вести переговоры с областным руководством, а местоблюститель, митрополит Сергий - с центральным.
- Вам в Томск надо? - спросил Василий. - А наш вагон идёт в Барнаул.
- Доеду до Новосибирска, а там, с Божьей помощью, доберусь и до Томска.
- Удивительные вы нам тут вещи рассказываете, - заметил Мирон. - Я, вроде, работник прессы, но ни о чём подобном не информирован. Знаю только, что борьба с религиозным дурманом - важная задача партии и комсомола.
- Ну это уж я не знаю, сын мой, кто тебя о чём информировал. Но всё же думаю, что со сталинской Конституцией, принятой в 1936 году, ты знаком.
- А как же! Я гражданин!
- Во-от! А в Конституции провозглашено равноправие всех граждан, в том числе и служителей культа. В статье 124-й записано: "Свобода отправления религиозных культов и свобода антирелигиозной пропаганды признаётся за всеми гражданами". Я эти пункты, сын мой, наизусть знаю! Участвовать в выборах депутатов и быть избранными тоже имеют право все граждане СССР, независимо от их вероисповедания.
- Да, что-то такое я помню… - признался Мирон, а Вася буркнул, недоверчиво глядя на попа:
- Но ведь религия - отживший пласт культуры, согласитесь.
- Вы оба имеете право так думать, можете смело меня переубеждать. Попробуйте.
Они попробовали. Спорить с хорошо подкованным священником было трудно! Они ему про равенство в труде, а он им цитату из Писания о том же самом; они про созидание ради общего интереса - а он опять цитату; прямо-таки получалось, что коммунизм и христианство - едва ли не одно и то же.
- Коммунизм желает уничтожения частной собственности, - горячился Мирон. - А при царизме церковь поддерживала существовавший тогда порядок, то есть частную собственность и эксплуатацию человека человеком. И сама эксплуатировала крестьян.
- Церковь призывала к человеколюбию, - возражал отец Анатолий. - И разве не находим мы в трудах святого Иоанна Златоуста слов: "Для нас предназначено скорее общее, чем отдельное владение"?
- Какой вы трудный собеседник, отец Анатолий, - пожаловался Мирон. - Ничем вас не проймёшь. Наверное, оттого, что вы знаете свои тексты, а мы свои: Маркса, Энгельса - и не можем спорить на равных.
- Маркса и Энгельса мне довелось читать, - не согласился с ним священник. - В ссылке была, знаете ли, библиотека. Фонды её небогатые я все осилил. Энгельс писал, что социализм существует давно, а своего господства он достиг в виде христианства. И Ленин говорил, что классовая борьба вначале велась под знаком религии.
- Где это он такое говорил?
- Я не помню. Вам виднее, вы знатоки текстов своих кумиров.
- Ни Энгельс, ни Ленин не были верующими. И товарищ Сталин тоже атеист.
- Сталин - первый в России глава государства, имеющий семинарское образование.
- Это он нарочно там учился, чтобы обмануть царизм, - отверг этот довод Мирон.
- Помяните моё слово, со Сталиным православие получит свой шанс.
- Скорее рак свистнет, батюшка, - смеялся Мирон.
- Это вы зря, - покачал бородой батюшка. - Сталин очень умный человек, уж вы мне поверьте. Он не может не учитывать, что советский народ - в основном верующий. Перепись населения показала в 1937 году, что две трети сельских жителей и одна треть городских - верующие.
- Данные той переписи признаны ошибочными… - начал Мирон, но Вася прервал его. Он, когда дошло до цитат из Писания, как-то задумался. Сидел, морщил лоб, шевелил пальцами, будто пытаясь что-то вспомнить, и вдруг выдал:
- "Все верующие были вместе и имели всё общее. И всякую собственность разделяли всем по нужде каждого".
Священник посмотрел на него с одобрением, а новый друг-журналист просто застыл с открытым ртом. Одиноков смущённо засмеялся:
- Вот, вспомнилось, не помню, откуда. Но не Энгельс, точно.
Отец Анатолий взморщил свой лоб:
- Если не ошибаюсь, это фраза из "Деяний апостолов". Но каким чудом?..
Мирона всего корёжило, он не мог говорить. Наконец прошептал:
- Вася! Ты что, учил наизусть поповские бредни?!
- Неужели, сын мой, ты верующий? - как эхо, проговорил отец Анатолий.
- Нет! Что вы! Это из детства… Родители по всей стране возили, заводы какие-то строили, а школ там не было, ну и учили меня все кому не лень. Один старик был, химик, он ещё с Менделеевым знался, натаскивал меня по химии. А заодно преподал Слово Божие. Я маленький был, мне нравилось читать. Хорошо запоминал. Но я атеист! Комсомолец! Понимаю, что это всё сказки старых времён.
- Ладно, - махнул рукой отец Анатолий. - Ни до чего мы не договоримся. Может, лучше ещё по стакану чаю?
- Можно, - согласился Мирон, всё ещё не сводя изумлённых глаз с Василия.
- Да, батюшка, - вздохнул Василий. - Чего там спорить. Давайте чаю.
- Николай! - позвал проводника батюшка…
На другой день, в Новосибирске, отец Анатолий попрощался с ними, с проводником Николаем, с другими пассажирами. Он уходил по перрону, с саквояжем в руке - большой, заметный; некоторые встречные отворачивались, но были и такие, кто подходил за благословением. Ребята и проводник стояли у окон, смотрели.
- Этот нигде не пропадёт, - завистливо сказал Мирон.
- Сколько стоять будем? - спросил Вася проводника.
- Долго будем, - неласково буркнул тот.
- Успеем сходить купить газеты?
- Успеете. И несколько раз прочитать успеете. Вагон перецеплять будут.
Они вышли на перрон, огляделись: батюшки уже не было видно. Зашли в здание вокзала, купили газет, пива и копчёную курицу с рук. Из радиорупора лилась песня:
На просторах Родины чудесной,
Закаляясь в битвах и труде,
Мы сложили радостную песню
О великом Друге и Вожде.Сталин - наша слава боевая,
Сталин - нашей юности полёт.
С песнями, борясь и побеждая,
Наш народ за Сталиным идёт!..
Мирон, только что отучившийся на филологических курсах, возмутился фразой "С песнями борясь и побеждая".
- Получается, что народ борется с песнями и побеждает их, следуя за Сталиным. Ну скажи, я прав?
- Там же запятая должна быть, - лениво отбрёхивался Василий. Он хотел спать.
- На слух поди улови эту запятую. А песня-то не абы про кого, а про Сталина! И такая халтура. Или вот: "Сталин - наша слава". Консонантное скопление согласной "н". Два "н" сливаются, и звучит как "стали наша". Так нельзя… А вот ещё лучше: "Песнями любви и изобилья", получается какой-то поросячий визг: и-и-и… Какой графоман это написал? Ты не знаешь?
- Не знаю. Зато музыка хорошая.
- Серость, понимал бы что. В песне главное - стихи…