Солдаты неторопливо поднимались, забрасывали на плечи вещевые мешки, подтягивали ремни.
Вражеский берег был теперь на расстоянии одного солдатского перехода, и в той стороне, где находилась голова колонны, низко над горизонтом время от времени поднимались разноцветные ленты ракет.
Борис Комягин и Юрий Войновский двигались навстречу колонне, возвращаясь с совещания, которое проводил капитан Шмелев на привале.
- Письмо сегодня получил, - сказал Войновский.
- Из Горького? От нее?
- Разумеется.
- Понятно, - сказал Комягин. - Письмо перед боем - хорошая примета.
Комягин остановился, пропуская колонну. В густой темноте ночи двигались по льду плоские черные тени. Они были расплывчатыми и неясными, цеплялись одна за другую, сливались в сплошную черную полосу, и казалось, внутри этой бесконечной черной полосы что-то колеблется, переливается, издавая протяжные скрипучие звуки.
- Что это? - Комягин сделал шаг в сторону колонны, и Войновский увидел, как из черной движущейся и колеблющейся полосы выделилась плоская тень, быстро прокатилась по льду, сломалась пополам и снова распрямилась.
- Шестаков, ко мне, - тихо позвал Комягин.
Шестаков подошел, прижимая руки к груди. Комягин протянул в темноте руку и быстро отдернул ее, услышав рычание.
- Лейтенант Войновский, - злым свистящим шепотом говорил Комягин, - почему не выполнили мой личный приказ?
- Я бегал, товарищ лейтенант, бегал, - быстро говорил Шестаков, - а он опять, товарищ лейтенант...
- Это правда, Борис. Я отпускал Шестакова, и он отнес Ганса на маяк. Не понимаю, как он здесь оказался.
- Ремешок он перегрыз, товарищ лейтенант. Вот он, кончик. Перегрыз и прибежал. Не может он без нас.
- Лейтенант Войновский, приказываю немедленно убрать собаку. И без шума.
- Куда же ее теперь, Борис?
- Я вам не Борис, запомните это. Убрать - и точка. Хоть на луну, меня это не касается. Об исполнении доложите лично. - Комягин резко повернулся.
Шестаков стоял, поглаживая себя по груди, и растерянно вертел головой.
- Что же делать? - сказал Войновский.
Стайкин выбежал из колонны, наскочил на Шестакова и стал приплясывать вокруг него:
- Бравый ефрейтор, выполнил ответственное задание на "отлично". Поздравляю, товарищ ефрейтор!
- Что же делать? - повторил Войновский.
- Ничего не поделаешь, - сказал Стайкин. - Хана...
- Он же смирный, товарищ лейтенант, - говорил Шестаков, отступая от Стайкина. - Его же совсем не слышно.
- Да, - сказал Войновский, - теперь ничего не поделаешь.
Стайкин пошарил руками у пояса и подошел к Шестакову.
- Держи.
- Бога побойся, ирод, - Шестаков испуганно отдернул руку от финки. - Я не буду.
- Ничего не поделаешь, - снова сказал Войновский. - Придется вам, Стайкин.
- Зануда ты деревенская. - Стайкин выругался, просунул руку под халат Шестакова. Ганс тихо, доверчиво прильнул к Стайкину. Шестаков бессильно опустил руки. Стайкин судорожно глотнул воздух, прыжками помчался в темноту.
Они стояли, напряженно всматриваясь туда, куда убежал Стайкин, но там было тихо. Только за спиной слышались протяжный скрип волокуш и шарканье ног.
Стайкин появился из темноты, в руках у него ничего не было. Он подошел к Войновскому. Все трое быстро и молча зашагали вдоль колонны, догоняя своих.
- Пойду доложу Борису, - сказал Войновский и прибавил шагу.
ГЛАВА IV
Батальоны продвигались в черной темноте, продолжая путь стрелы на карте, и уже недалеко оставалось до той точки, где стрела, круто повернув к югу, вонзалась в чужой берег. Однако на карте это расстояние было в тысячи раз короче.
Вражеский берег светился ракетами. Когда батальоны сделали поворот налево, развернулись в боевой порядок и пошли цепью, ракеты оказались и впереди, и справа, и слева - по всему берегу. Они быстро взлетали, повисали на мгновенье под низкими тучами и тяжело сползали вниз, просыпая искры, будто капли дождя сползали по запотевшему стеклу. Ракеты были пяти цветов: зеленые, красные, желтые, голубые и фиолетовое. Они загорались и падали, образуя на льду широкие разноцветные круги, которые быстро сжимались и пропадали, когда ракета достигала льда.
Шмелев вытащил ракетницу, вложил в нее красную ракету. Взвел курок и засунул ракетницу за пояс, так, чтобы она не мешала при ходьбе и чтобы ее можно было сразу же взять в руку.
Он шел за цепью и считал вражеские ракеты. Каждую минуту поднималось в среднем четыре ракеты, и каждая ракета горела десять секунд. Двадцать секунд темноты оставалось на их долю. У немецких наблюдателей были две марки ракет. Одни - пяти цветов, обычные, а другие - более сильные и только желтые. Они поднимались выше и светили гораздо ярче. На десять обычных ракет приходилась одна желтая. Немцы бросали их из двух наблюдательных пунктов. А всего наблюдательных пунктов было десять. Это могло означать, что у противника насчитывалось всего десять взводов, три роты. Но у немцев, кроме того, был берег и сильные желтые ракеты, а солдаты шли по льду тонкой цепью. И под ногами солдат был лед.
Большая желтая ракета косо взлетела вверх и начала падать, обливая лед пустым ядовитым светом, и впереди на фоне этого света Шмелев увидел неясные темные силуэты, двигающиеся по льду. Ракета упала, силуэты исчезли, и темнота стала такой густой, что ее нельзя было передать никакой черной краской. "Хорошая темнота, - подумал Шмелев, - замечательная темнота".
Кто-то из связных позади споткнулся и упал, чертыхаясь; каска громко прозвенела по льду.
- Не там шаришь, - сказал срывающийся голос в темноте, - правее бери, она туда покатилась.
- Ребята, подождите меня, подождите. Как же я без нее?
Шмелев увидел высокую темную фигуру. Человек шел прямо на него, вытянув руки, будто ощупывая стену. Длинная черная тень со скрипом проползла мимо них по льду. Солдаты молча толкали пушку.
Несколько ракет поднялись одновременно, и прибрежная полоса покрылась ядовитыми разноцветными пятнами.
- Сергей!
Шмелев остановился.
- Зачем ты от Славина отказался?
Шмелев не сразу узнал Клюева. Голос у него был чужой и настороженный, Шмелев засмеялся.
- Смешно? А у него двенадцать постов, - сказал Клюев и тяжело вздохнул. - И ракеты желтые...
- Я насчитал десять.
- А с колокольни бросает, видел?
- Верно. А где двенадцатый?
- Желтых я боюсь. Уж больно яркие, - Клюев подошел совсем близко к Шмелеву и положил руку на его плечо. - Сергей, прошу тебя.
- Будет лучше, если сигнал дашь ты. Мы же договорились.
- Я тоже так думал, а теперь... Сам видишь, какой я. Ведь для нас каждые десять метров решают... А я сон нехороший видел. Плывун. Прошу тебя. У тебя выдержки больше.
- Возьми себя в руки.
- Прошу, пойми! Ради сына своего прошу. - Голос Клюева задрожал.
- Хорошо, - сказал Шмелев. - Сигнал даю я.
- Вот спасибо. Где ракетница?
- Осторожно. Курок взведен.
- Возьми мою. На счастье.
Они остановились, обменялись ракетницами. Клюев быстро зашагал влево. Шмелев взял вправо и тоже ускорил шаг. Он двигался за цепью наискосок в полной темноте, ощущая ее движение по тихому шороху льда, а когда загорались ракеты, видел на льду небольшие пригнувшиеся фигурки, которые с каждым пройденным метром проступали явственней.
Три человека сидели на корточках и что-то делали на льду.
- В чем дело? - спросил Шмелев.
- Заряжаем капсюли, товарищ капитан. - Одна из фигур поднялась, Шмелев узнал по голосу Войновского.
- Не отставать от своих.
Солдаты побежали вперед. Войновский шагал рядом со Шмелевым, гранаты слабо постукивали на поясе.
- Подмораживает, товарищ капитан.
Шмелев ничего не ответил, всматриваясь в берег.
- Ничего, - сказал Войновский. - В деревне погреемся, в блиндажах.
- Ты так считаешь? - Шмелев потрогал ракетницу и опустил руку. - Ты когда-нибудь бывал в немецких блиндажах?
- Нет, товарищ капитан. А что?
- Будет лучше, если ты пока о них не будешь говорить. Иди. Смотри за сигналом. И сразу бросок вперед.
Ракеты продолжали косо падать на лед, и, когда они падали, солдаты замирали на мгновение, а потом двигались дальше. Две ракеты упали на лед и погасли. Потом поднялись сразу четыре ракеты и следом еще одна желтая. Свет от нее сильно разлился по льду, и Шмелев увидел, как солдаты впереди пригибаются и садятся на корточки. Спина сделалась мокрой и холодной. Он выхватил ракетницу и поднял ее над головой, думая о том, что до берега еще слишком далеко. Желтая немецкая ракета упала и погасла. Берег молчал. Палец, лежавший на курке ракеты, онемел от холода. Он сунул ракетницу за пояс и натянул рукавицу.
Окружив начальника штаба, связные шли за цепью. Шмелев догнал Плотникова и пошел рядом.
- Где Рязанцев?
- Я здесь, - ответил Рязанцев сбоку.
- Иди назад, - сказал Шмелев Плотникову.
- Зачем?
- Бери радиостанцию и шагай назад. Двести метров назад.
Плотников ничего не ответил и отстал. Связные пошли за ним. Рязанцев подошел к Шмелеву.
- Расставляешь? Куда меня поставишь?
- Выбирай.
- Пойду на правый фланг, в первую роту. Все тебя ждал, хотел попрощаться. Идем хорошо, на десять минут раньше графика.
- Сейчас это уже не имеет значения, - сказал Шмелев. Все в нем было натянуто до предела, и голос свой он слышал откуда-то издалека.
- Прощай, Сергей, - Рязанцев сказал это спокойно и естественно. Может, он даже сам не заметил, что сказал "прощай". Но было в его голосе что-то такое, что заставило Шмелева замедлить шаг.
- Послушай, Валентин, - сказал он на всякий случай. - Если хочешь, оставайся со мной. Вдвоем веселее будет.
- Не успеешь соскучиться. Через полчаса встретимся в Устрикове. Немцы для нас блиндажи натопили. Погреемся, закусим. - Рязанцев говорил легко и спокойно, а Шмелеву становилось все страшнее от того, что он слышал.
- Валентин, я прошу тебя остаться. - Шмелев взял Рязанцева за локоть. Тот нетерпеливо убрал руку.
- Не понимаю, зачем ты меня уговариваешь? Я обещал прийти к ним. Я должен идти. Не волнуйся за меня. Я приду к церкви, жди меня там.
Рязанцев словно растворился в темноте. Только шаги слышались в стороне.
Шмелев потрогал ракетницу. Теперь он сделал все, что мог. Больше уже нельзя было сделать ничего. Только ждать, когда разорвется темнота. Еще десять-двадцать метров притихшей темноты оставалось им. А ракетница заткнута за пояс, и надо забыть о ней. Она торчит там удобно, полсекунды, и она в руке, и тогда кончится это проклятое томительное ожидание, такое томительное, что больше невмоготу.
Шаги Рязанцева затихли в отдалении. Две зеленые ракеты зажглись и стали медленно подниматься над берегом.
Шмелеву показалось, что кто-то окликнул его. Он даже оглянулся, хотя знал, что позади никого нет. Вокруг была непроницаемая темь, пронзаемая ракетами.
- Сергей, иди ко мне. Садись поближе. Я люблю сверху на дворик смотреть. Сверху все люди такие маленькие. Не люди, а человечки. Сижу в окне, смотрю и о тебе думаю.
- Где?
- Вон там. Смотри на руку. Вон там, высоко, видишь?
- Не вижу. Где?
- Глупый. Седьмое окно справа. Желтый свет горит.
- Тут все окна желтые. И зеленые. Восемь желтых, два зеленых.
- Какой глупый. Седьмое справа. Мама, наверное, газету читает и ждет меня.
- Ну и окна у вас. Все желтые. И дома все одинаковые. Коробки, а не дома. Споткнуться можно.
- Ничего. В следующий раз ты придешь к нам, и я познакомлю тебя с мамой, хорошо?
- А вдруг я ей не понравлюсь?
- Что ты? Как ты можешь не понравиться! Я очень хочу, чтобы ты пришел к нам.
- Будем сидеть и чай пить с печеньем. Весело.
- Может, мама пойдет в кино. И тогда мы будем вместе.
- Тогда пойдем сейчас. Хочу в клетку.
- Ужасно глупый. Второй час ночи.
- Ты ей сказала?
- Позавчера вечером.
- А ты сказала, что я тоже кондуктор?
- Почему - тоже?
- Как тот, который познакомил нас.
- В поезде? Какой смешной был кондуктор. Но ты ведь не кондуктор, а машинист - это главнее.
- А это и есть кондуктор-машинист. Ты не стыдишься, что я машинист?
- Ну и глупый. Зато я буду бесплатно на дачу ездить.
- А ей ты сказала?
- Конечно.
- А как?
- Мама, я выхожу замуж за машиниста.
- А она?
- Заплакала. Ужасно глупая.
- Когда же?
- Что - когда?
- Когда мы поженимся? Давай завтра поженимся.
- Какой ты глупый. Отчего все мужчины такие глупые?
- Я хочу, чтобы ты была моей. Иди сюда.
- Я и так твоя. Только я твоя. Я всегда твоя. Я одна твоя.
- Ну, еще один поцелуй.
- Хочешь, я тебя поцелую, как ты меня учил?
- Я тебя не учил. Это ты меня учила.
- Ой, не надо больше. Умоляю тебя.
- Мы должны пожениться. Тогда не надо будет так.
- Я же сказала - весной. Когда я кончу институт. И ты должен кончить. Тебе ведь труднее - работать и учиться.
- Я скоро в армию пойду. Тогда мне будет легко.
- А мне тяжелее. Я буду ждать. Ты придешь из армии, и мы снова будем вместе. Я буду женой филолога.
- Или машиниста?
- И машиниста тоже...
- А вдруг война? В Европе неспокойно.
- Ну и что же. Я все равно буду ждать. Если будет война, то это только сначала, а потом будет и победа - ведь так?
- Конечно.
- К тому же война быстро кончится. Раз-два - и готово!
- А вдруг я привезу с войны пленную турчанку? Или француженку? Нет - испанку?
- Я ей выцарапаю глаза. Ой, свет потух. Мне пора.
- Да где твое окно? Я не вижу.
- Вон там, желтое - потухло.
- Они все потухли.
- Ой, не надо, ну не надо, прошу тебя, умоляю тебя... Не надо, не надо...
Резкий сухой хлопок заставил его остановиться. Он выхватил ракетницу и увидел, как яркая желтая ракета поднимается над берегом, освещая макушки деревьев. Те две зеленые ракеты еще не успели упасть, желтая пролетела мимо них и поднялась выше - и тогда Шмелев увидел, как впереди, за темными фигурами появились на льду неясные тени, сначала слабые, расплывчатые, а потом темней и резче. Солдаты в цепи пригибались, и тени их становились изломанными. И лед под ногами солдат пожелтел.
Он стоял с поднятой рукой, спусковой крючок обжигал палец, и напряжением всего тела он сдерживал его. Желтая ракета достигла высшей точки и начала падать, а тени на льду стали вытягиваться и бледнеть.
- Вперед! - сказал Шмелев, и в ту же секунду над берегом одна за другой поднялись две большие желтые ракеты. Стало видно, как связные бегут по льду. За ними тоже поползли размазанные тени.
Ракетница толкнула руку. Лед вокруг стал красным, и Шмелев увидел, что фигурки на льду больше не пригибаются и бегут к берегу. Ракета уходила вверх, и он понял, что она ушла вовремя. Ракеты хлопали сухо и резко, и было слышно, как молча бегут солдаты.
Он выпустил вторую ракету и побежал вперед, заряжая на берегу третий патрон. Третья ракета поднялась почти отвесно вверх, упала на лед и зашипела рядом. И в той стороне, где был Клюев, тоже одна за другой взвились три красные ракеты, и лед покрылся кровавыми пятнами.
Пулемет на берегу застучал резко, часто. Шмелев тотчас нашел его чуть правее церкви. А потом заработали сразу пять или шесть пулеметов, и некогда стало разбираться, откуда они бьют. На льду тоже забили пулеметы, поддерживая цепь.
Весь берег был покрыт рваными ядовитыми пятнами, они бежали прямо на этот свет. Стало видно, что цепь прогнулась крутой дугой, обращенной в сторону берега. Солдаты бежали, стреляя из автоматов. Позади гулко ударила пушка, на берегу зажглась яркая вспышка.
Шмелев бежал изо всех сил, а берег был еще далеко, и ракеты сыпались со всех сторон. Заглушая треск пулеметов, часто заговорила автоматическая пушка, словно собака залаяла. Прямо в цепи на льду выросли яркие огненные кусты. Пронзительно закричал раненый. Солдаты впереди бежали уже не так дружно, как вначале. Многие ложились на лед и не поднимались. В двух метрах цепь разорвалась. Кто-то размахивал там автоматом и кричал благим матом. Шмелев побежал быстрее, чтобы догнать цепь и поднять ее.
Ослепительный куст с огненными брызгами зажегся на льду прямо перед Шмелевым. Морозная струя опалила лицо. Нога у него подвернулась, он упал, больно ударившись о лед, и потерял сознание, успев подумать лишь о том, что на льду остался Клюев и он поднимет цепь.
ГЛАВА V
Две яркие желтые ракеты одна за другой поднялись над головой Войновского, и ему показалось, что они летят прямо на него. Он пригнулся, замедлил шаг и вдруг увидел под ногами две серые изломанные тени. Ракеты уже падали, и тени быстро вытягивались и раздвигались в стороны, как стрелки часов. Солдаты шли вперед, пригнувшись и озираясь, за ними тоже двигались серые расходящиеся тени.
Тогда зажглась и быстро покатилась по небу тонкая красная точка, и почти сразу за ней взлетела вторая. Войновский понял, что это значит, и побежал по льду.
Кто-то часто застучал сухой палкой по дереву, а ему казалось - сердце стучит в груди. Яркий пульсирующий огонь зажегся на берегу, как раз напротив. Ноги стали тяжелыми, он побежал еще быстрее, стреляя на бегу из автомата. Он слышал вокруг короткие пронзительные взвизги, частое чмоканье под ногами, однако не понимал, что это пули свистят и вонзаются в лед. А пулемет стучал неотступно, и ему хотелось закричать, чтобы заглушить свой страх. Отчаянный крик раздался справа, но он даже не обернулся. Автомат перестал биться в руках, и треск пулемета сделался громче. И он закричал, а навстречу ему, заглушая этот отчаянный крик, понесся протяжный нарастающий свист, ближе, ближе, уже не свист, а вой, совсем близко, воет, врезаясь в уши, в тело, прямо в него, в него, и от него никуда не денешься - и вдруг взорвалось сзади оглушительно и коротко, яркая черная тень на мгновение распласталась перед ним на льду. А на берегу будто собака затявкала.
Справа и слева солдаты падали на лед, и было непонятно, ложились ли они сами, или пули укладывали их. Войновский услышал позади отрывистый крик:
- Ложись!
Он послушно упал на лед и увидел, что никто уже не бежит и все лежат, кроме одного, который нелепо и смешно крутился на месте, дергался, размахивал руками, и длинные тени дергались и крутились вокруг него по льду. Потом тот подпрыгнул в последний раз, упал, тень прильнула к нему и больше не двигалась.
Над головой опять засвистело пронзительно, тонко, и на этот раз Войновский понял, что это свистят пули, летящие в него. Он вжался в лед, приник к нему руками, грудью, щекой, и сердце его бешено колотилось о лед. "Боже мой, - думал он, задыхаясь, - боже мой, никогда не думал, что это будет так страшно. Все пули летят в меня. Все ракеты летят в меня. Все снаряды летят в меня. А я здесь первый раз, никогда не был. Никогда не думал, что это так страшно".
Послышался долгий стон. Войновский оторвался щекой ото льда. Севастьянов неуклюже полз по льду; на спине его, лицом вверх, лежал раненый. Лед был твердым, шершавым. "Боже мой, что теперь со мной будет, что теперь делать?" Войновский посмотрел в другую сторону и увидел длинный серый сугроб.