А тогда была темная ночь - нас подняли по тревоге и построили на плацу. Фонарь на столбе раскачивался под ветром, и полковой комиссар сказал: "Товарищи курсанты, пришел долгожданный час. Долгие годы наши братья томились под гнетом буржуев. Настал час освобождения. Вернем Родине отнятые и поруганные наши земли. Вперед!" Мы пошли на рассвете. Комдив приказал зарядить пулеметы холостыми патронами. Мы дали холостой залп прямо в небо и строем пошли в атаку, а наши братья выходили из укрытий и братались с нами. Мы шли по дороге и пели строевые песни. Нас обгоняли танки, броневики, конница, артиллерия, навстречу выходили девушки с цветами, они махали руками, и всем было страшно весело. Так мы шли вперед целую неделю, освобождая русскую землю, только ноги в кровь разбили и многие попали по госпиталям. Вот какая замечательная была война, не война, а сплошное удовольствие, только ноги в кровь разбиты. Мы тогда и знать не знали, что такое настоящая война, а потом пошли по той же дороге обратно, цветов и девушек уже не было, только бомбы и обгорелые печи, бабочки в пятнах крови и плачущие коровы. Кто же нам говорил тогда, что так будет? И пулеметы на этот раз были самые настоящие; друзья оставались лежать на обочине и смотрели вслед застывшими глазами.
Шмелев вздохнул и отодвинул щиток в сторону.
- Товарищ капитан, что же вы? - спросил Джабаров.
- Не годится. - Шмелев вздохнул снова. - Мне за ним берега не видно. А я должен немца глазами видеть. Иначе во мне злости не будет. - Шмелев пустил щиток по льду, и тот подкатился прямо к Плотникову.
Плотников оторвался от донесения, поставил щиток перед собой. Потом выглянул из-за щитка, посмотрел на берег и снова спрятал голову.
- Хороший щиток, - сказал он, - просто замечательный. Где ты его раздобыл?
- У артиллеристов на первой батарее. Все, что от них осталось. Хоть вы возьмите.
- Конечно. Замечательный щиток. - Плотников положил щиток плашмя и принялся раскладывать на нем бумаги. - От такого щитка грешно отказываться.
- Тащил, старался. - Джабаров с обиженным лицом отполз в сторону и лег около телефонного аппарата.
Немецкий снайпер, сидевший на колокольне, высматривал новую цель. Ледяное поле из конца в конец просматривалось из амбразуры. Немец медленно вел биноклем, рассматривая лежавших в цепи русских. Взгляд задерживался на отдельных фигурах, потом скользил дальше: немец искал русского офицера. Во рту немца скопилась слюна, он хотел было сплюнуть ее - и тут он увидел на льду трех русских. Первый русский разглядывал какой-то продолговатый предмет, потом толкнул предмет по льду, второй русский взял его, спрятался за ним, потом положил на лед и стал что-то писать на нем. Третий русский лежал в стороне, и рядом с ним стояли два телефонных аппарата. Еще несколько русских лежали вокруг этой центральной группы, иногда они вскакивали и бежали вдоль цепи, потом возвращались обратно.
Немец опустил бинокль и жадно проглотил скопившуюся слюну. Около немца на ящике для патронов стоял телефон - прямой провод к майору Шнабелю. Немец взял трубку:
- Господин майор, я имею важное сообщение. Я обнаружил русский командный пункт и на нем три старших офицера.
- Будь осторожен, Ганс, - ответил майор Шнабель. - Эти русские упрямы как ослы, а их командир, видно, упрямей всех. Убей его, Ганс.
Немец просунул ствол винтовки в отверстие амбразуры и нашел русских в оптическом прицеле; все трое были в одинаковых белых халатах, в касках, у всех троих были офицерские планшеты. Руки немца слегка дрожали от волнения, он выжидал, пока рука обретет прежнюю твердость, и поочередно подводил прорезь мушки под фигурки русских, выбирая цель.
Крупная тяжелая пуля ударилась в наружную стену, и было слышно, как шипит термитная начинка. Потом шипенье прекратилось. Еще одна пуля пролетела мимо. Немец понял, что русские обнаружили его. Он быстро убрал винтовку и взял термос с горячим кофе, чтобы успокоиться. Теперь он стал вдвойне осторожным.
Плотников кончил писать донесение. Рука у него замерзла, и Плотников спрятал ее за пазуху.
- Изобразил? - спросил Шмелев. Джабаров подполз к щитку, взял донесение и передал Шмелеву.
- Одну атаку все-таки прибавил? - сказал Шмелев.
- Тебе что - жалко? - Плотников вытащил руку и подул на нее.
- "Уничтожено до двух рот немецкой пехоты", - Шмелев прочитал это с выражением и кисло усмехнулся.
- Не веришь? - Плотников был оскорблен в лучших чувствах. - Пойди посчитай.
- "По шоссе прошло сто сорок вражеских машин в направлении Большая Русса", - читал Шмелев. - Сколько прибавил?
- Ни одной. Ей-богу! Сам считал. Честно говорю.
Шмелев достал из планшета карандаш и подписал донесение. Со стороны озера к Плотникову подполз толстый солдат с лицом, закутанным до бровей.
- Отдай щиток. - Солдат ухватился за край щитка и потащил его на себя.
- Кто такой? Откуда? - спросил Шмелев.
- Товарищ капитан, это я, Беспалов. Ваш ординарец щиток мой украл. - Беспалов оттянул подшлемник и нагло и пугливо смотрел на Шмелева.
- А, это ты... - Плотников узнал бывшего командира батареи Беспалова и страдальчески улыбнулся.
- Разбило пушку. Расчет весь ранило. Один я уцелел. И щиток...
- Отправляйтесь во вторую роту, - сказал Шмелев.
- Как же так, товарищ капитан? Я же артиллерист.
- Во вторую роту, - отрезал Шмелев. - В распоряжение лейтенанта Войновского. Быстро!
- Не могу, товарищ капитан, только не к Войновскому.
- Эх ты, бывший!.. - Плотников покачал головой.
- Слушай, Беспалов. Тогда, на маяке, я было пожалел тебя. Власти у меня не было, чтобы простить. Но сейчас мы в бою, и моей власти хватит на тебя всего, вместе со всеми твоими потрохами. Шагом марш к Войновскому! Быстро!
- Пойдем, пехота. - Джабаров вскочил и быстро побежал по льду.
Беспалов беспомощно оглянулся, посмотрел на щиток и пополз на руках за Джабаровым, волоча по льду ноги.
Плотников вложил донесение в пакет и посмотрел на Шмелева.
- Вот если бы каждому солдату такой щиток, мы бы живо... Ой, что это? - вскрикнул он вдруг удивленно, вскочил и тут же упал лицом вниз. Лед расступился под ним, белая плоскость сместилась, потемнела, закрыла яркое солнце, вспыхнувшее в глазах, а следом встала дыбом вторая белая стена и закрыла его с другой стороны. Он увидел в темноте плачущие глаза и не мог узнать, чьи они, потому что мятая газетная страница плыла и крутилась перед глазами, ледяные стены поднимались и опрокидывались со всех сторон. Строчки разорвались и потеряли всякий смысл, а лицо в маске смеялось беззвучным смехом. В тот же миг черная вода прорвалась сквозь грани, плотно обволокла, сдавила грудь, живот, ноги. Он хотел позвать на помощь; рот беззвучно раскрылся, ледяная вода ворвалась в него, подступила к сердцу. Из последних сил он взмахнул руками, чтобы разогнать черную воду, перевернулся - и все кончилось.
Шмелев видел, как Плотников, вскрикнув, упал и перевернулся на льду, раскинув руки и быстро открывая и закрывая рот. Шмелев схватил его за голову и опустил - пуля вошла в плечо, как раз против сердца. Он расстегнул халат, полушубок и, чувствуя на руке горячую кровь Плотникова, достал медальон и партийный билет. Пуля пробила билет наискосок. Легкий дымок поднимался от руки и от билета. Шмелев достал бинт и стал медленно вытирать руки. Потом окликнул связных и сказал:
- Приготовиться к атаке.
ГЛАВА X
- Хоть погрелись, и то хлеб. - Стайкин упал рядом с Шестаковым. Он часто дышал и смотрел на берег горящими выпученными глазами.
- Братцы, спасите! - кричал кто-то с той стороны, откуда они только что прибежали.
- Ранили кого-то, - сказал Шестаков и быстро пополз в сторону берега.
Молочков был легко ранен в руку выше локтя. Он полз, широко загребая здоровой рукой. Шестаков подполз и принялся толкать Молочкова руками.
У воронки они остановились. Глаза Молочкова нервно блестели.
- Все, ребята. Отвоевался. Идите теперь до Берлина без меня. А я - загорать. Нет, нет, ты меня не перевязывай. Я уж потерплю. Зима. Не страшно, что рана, а страшно, что замерзнешь. Откроешь ее, а она замерзать начнет.
- Я тебя до санитаров провожу, - сказал Шестаков. - Метров шестьсот отсюда.
- Проводишь, Федор Иванович? - возбужденно спросил Молочков. - А я тебе махорку подарю, мне теперь не нужна. Бери, Федор Иванович, бери всю, вот здесь, за пазухой, и газетка там есть, в кисете лежит, бери. Интересно, ребята, в какой госпиталь попаду? Далеко увезут или нет? Может, мимо дома поеду?
- Заткнись, сука. - Стайкин посмотрел на Молочкова и выругался.
- Зачем раненого обижаешь? - сказал Шестаков, пряча в карман пухлый кисет. - Ты раненого человека не обижай.
- А я что? - поспешно говорил Молочков. - Я ничего. Ты, старший сержант, не сердись. Я честно ранен - в правую руку. Я не виноват, что пуля на мою долю пришлась. Я пока целый был, все делал, как надо. Я шесть раз в атаку топал. На меня сердиться грех. Хочешь, тебе что-либо подарю? У меня зажигалка есть трофейная. Хочешь, отдам? Мне теперь ничего не нужно. А хочешь, каску тебе подарю, ты ее перед собой положишь.
- Заткнись. - Стайкин отвернулся. - Жмотина!
- Так пойдем? Проводишь меня, Федор Иванович? Тут мешки где-то складывали, может, завернем туда? А может, пробежим, Федор Иванович? А то уже рука что-то холодеет. И крови много вышло.
- Ползком лучше. Тише едешь - дальше будешь.
Молочков хотел повернуться на здоровый бок, и в этот момент пуля ударила его в шею. Фонтан крови выплеснулся на лед. Он вскрикнул, схватился за шею, захрипел. Шестаков хотел было поддержать его, но тут же убрал руки и перекрестился.
- Готов.
Широко раскрытыми глазами Стайкин смотрел на затихшего Молочкова, потом залез в карман Шестакова, вытащил кисет и стал крутить цигарку.
- Сам накаркал. Ошалел от счастья. Прямо спятил. - Стайкин кончил вертеть цигарку и зажал ее губами. - Про зажигалку он говорил. Не видел, какая она?
- Неужели полезешь?
Стайкин усмехнулся:
- Ему теперь ничего не нужно. Сам накаркал.
Вдоль цепи полз толстый, закутанный до бровей солдат. Он поднял голову и посмотрел на Шестакова.
- Кто тут будет командир? Прибыл в распоряжение.
- Ты кто? Санитар? - спросил Шестаков. - Опоздал малость.
- Артиллерист я, - сказал Беспалов.
- А-а, бог войны. Здравия желаем. Где же твоя артиллерия?
- Разбило пушку. Прямым попаданием. Ничего не осталось - ни пушки, ни расчета. Один я уцелел. Вот к вам прислали. Капитан велел. Без меня тут, видно, плохо дело.
- Ну, теперь, раз ты пришел, наши дела поправятся. - Стайкин достал кремень и принялся высекать огонь.
- Да я не по своей воле. Пушку разбило. И щиток капитан отобрал. Лежит на льду, щитом закрылся. Ему-то что. - Беспалов оттянул подшлемник и показал круглое, красное от мороза лицо.
- Но-но, - с угрозой сказал Стайкин. - Ты насчет нашего капитана полегче. Не распространяй.
Шестаков приподнялся, крикнул вдоль цепи:
- Товарищ лейтенант!
Одна из фигур на льду задвигалась:
- Что там?
- Молочкова убило! - крикнул Шестаков.
- Иду.
- Молочков? - испуганно переспросил Беспалов. - Какой Молочков? Не Григорий?
- Был когда-то Григорий, а теперь раб убиенный, - ответил Шестаков.
Беспалов подполз к Молочкову, приподнял его. Увидев лицо убитого, он вскрикнул и стал причитать:
- Григорий, Григорий. Это я - Миша. Григорий, услышь, это я. Что же ты молчишь, Григорий? Вот где довелось встретиться.
- Земляк? - спросил Шестаков.
- Зять мой. Сестрин муж. Григорий Степаныч Молочков. И ведь знал по письмам, что он где-то рядом. Как же я теперь сестре напишу, Григорий? - Глаза у Беспалова стали мокрыми, и он провел по лицу рукавицей.
- Не ропщи, - сказал Стайкин. - Война все спишет.
- Что же это такое, братцы? Погнали нас всех на лед, на убой погнали. Всех тут побьют под пулеметами и под пушками. Что же теперь делать, братцы.
Пулемет на берегу выпустил длинную очередь, и пули вошли в лед, не долетев.
- Ложись! - крикнул Стайкин. Беспалов быстро лег рядом с Молочковым, поджав ноги к животу.
- Руку, руку опусти, - говорил Стайкин. Беспалов послушно вытянул руки вдоль туловища. - Теперь ноги. Ноги вытяни. - Беспалов вытянул ноги.
- Вот так. Не шевелись. Не болтай. - Стайкин не выдержал и хихикнул.
- Зачем мытаришь человека? - Шестаков повернулся к Беспалову. - Лежи покойно, не бойся. Тут хорошо, пулеметы не достают. Разве дура какая прилетит. Это снайпер у него на колокольне пристроился. Но, доложу тебе, нестоящий снайперишка. В меня раз пять стрелял, а я, видишь, цел. Так что ты лежи покойно. Ты своей пули не ищи, пускай она тебя ищет. А потом в атаку с нами пойдешь, погреешься, - говоря так, Шестаков неторопливо и аккуратно свертывал цигарку: лежа на боку, вытащил левой рукой кисет, снял правую рукавицу, вынул из кисета сложенную газету, оторвал листок, оттянул подшлемник, зажал листок губами, снова полез в кисет, вытащил щепотку махорки, положил листок газеты на левую рукавицу, рядом с кисетом, погрел руку, а потом ловко свернул цигарку, склеил и вставил в рот.
- Дай огоньку, - попросил он у Стайкина и сунул кисет за пазуху.
- Что же теперь будет, Григорий? Как же я сестре теперь напишу? - причитал Беспалов, и слезы лились из его глаз.
- Ты терпи, - сказал Шестаков, - а то глаза отморозишь.
Беспалов испуганно посмотрел на Шестакова, принялся быстро тереть лицо рукавицей.
- В чем дело? - спросил Войновский, подползая. Он изо всех сил старался не глядеть на Молочкова и на дымящиеся пятна вокруг него.
- Один выбыл, другой прибыл, - сказал Стайкин.
Беспалов лежал рядом с Молочковым и зло смотрел на Войновского.
- Пушку у него разбило, - сказал Шестаков. - Вот и остался без имущества.
- Куда же его? - Войновский ловко повернулся на животе и оказался лицом к лицу с Беспаловым. - На противотанковое, что ли? Беспалов?!
- Не все ли равно, - огрызнулся Беспалов. - Укажите мне место и не лезьте с вопросами.
- Но-но, как ты с нашим командиром разговариваешь? - Стайкин с угрозой посмотрел на Беспалова.
- Выходит, это вы и есть, товарищ лейтенант? - радостно проговорил Шестаков. - То-то, я смотрю, личность знакомая. А кто, признать не могу. Вы же в меня стреляли, товарищ лейтенант, помните? Так вот что с вами стало.
- Пойдемте, я укажу ваше место, - Войновский отвел глаза. - Будете в ПТР вторым номером. Все-таки подальше. И в атаку не надо ходить...
- Совесть заговорила? Сначала продал, а теперь совесть чистишь...
- Я вас не продавал.
- Короче, ефрейтор! Не груби. Будем взаимно вежливы. - Стайкин подтолкнул Беспалова автоматом.
- Подожди, у меня дело есть. - Беспалов перевернул Молочкова на спину и принялся шарить под халатом. Стайкин и Войновский смотрели, как он вытащил оттуда потертый бумажник, пачку писем, зажигалку, потом дернул Молочкова за шею, вытащил черный медальон и спрятал все это себе за пазуху.
Войновский отвернулся и пополз вдоль цепи. Беспалов подсунул под Молочкова руку, обхватил его за плечо и потащил за собой по льду.
- С ума сошел? - закричал Стайкин. - Это же мой боевой друг.
- Земляк он мой. Григорий Степаныч, сестрин муж. Мой же он, пусть со мной побудет, - прерывисто говорил Беспалов, продолжая тащить Молочкова.
- Дурак, дурак, а хитрый. - Стайкин выпучил глаза и с любопытством посмотрел на Беспалова. Войновский повернулся:
- Приказываю оставить мертвого. Следуйте за мной.
- Конечно, все для своих...
- Положь. Не твое. Понял? - Стайкин показал Беспалову автомат. Беспалов зажмурил глаза и быстро пополз за Войновским.
Шестаков задумчиво смотрел им вслед и с наслаждением курил цигарку.
В двенадцати километрах от этого места, к югу от Елань-озера, на опушке осиновой рощи стояла дальнобойная немецкая батарея, состоящая из двух пушек-гаубиц калибра 207 миллиметров. Командир батареи находился в одном из блиндажей на берегу, откуда он наблюдал за разрывами снарядов и передавал команды на огневую позицию.
- Правее ноль-ноль-два, - сказал командир батареи. Команда пошла по телефону. "Правее ноль-ноль-два", - повторил солдат-связист, пожилой, вислоусый крестьянин из Баварии. "Правее ноль-ноль-два!" - крикнул лейтенант Кригер, круглолицый белобрысый юноша, командир огневого взвода. Недавний выпускник офицерской школы Кригер только что приехал на фронт. Он был полон идеалов и мечтал сражаться с русскими. "Правее ноль-ноль-два", - повторил вслед за Кригером наводчик и осторожными движениями маховичка довернул ствол. Два солдата-подносчика подтащили на носилках огромный тупоносый снаряд, заряжающий и его помощник ловко подхватили снаряд в четыре руки и вставили его в казенную часть. Заряжающий хлопнул затвором и поднял руку. Наводчик еще раз проверил положение прицела и сказал: "Готово".
Таким же образом были исполнены команды: "Готово" и "Огонь". И под конец лейтенант Кригер восторженно крикнул: "Огонь!" - наводчик раскрыл рот и дернул шнур. В тот же миг опушка рощи окуталась огнем, оглушительным грохотом, едким молочным дымом. Огонь и газы вытолкнули снаряд из мрачного ствола, и он ушел под крутым углом к плоскости земли. Снаряд летел, ввинчиваясь в воздух и оставляя длинный, ноющий звуковой след.
Снаряд летел в сторону озера, на льду которого лежали русские. Пройдет почти минута, прежде чем он долетит туда. Одна минута чьей-то жизни.
Капитан Шмелев лежал на прежнем месте, чувствуя жгучий стыд оттого, что опять пришлось убегать от пулеметов и показывать немцам спину. Всем телом - похолодевшей спиной, горящими щеками, кончиками пальцев - он переживал это болезненное чувство стыда и никак не мог прогнать его от себя. Тонко пропищал телефонный аппарат, но Шмелев даже не повернул головы. Наконец он приподнялся и стал смотреть на Плотникова. Тот лежал, как его уложила пуля: лицом вверх, широко раскинув руки. Лицо стало совсем белым, щеки впали и натянулись. Тут же валялся брошенный щиток от пушки. Шмелев вспомнил последние слова, сказанные Плотниковым: "Вот если бы каждому такой щиток..." Он лег головой к Плотникову и задумался над словами погибшего друга. Разве возможно достать столько щитков, чтобы прикрыть всех живых? Дерзкая мысль пришла ему в голову, но он тут же отбросил ее...
В двух километрах восточнее Шмелева, на левом фланге находился старший лейтенант Обушенко. Рядом с Обушенко со сложенными на груди руками лежал майор Клюев. Обушенко перевернулся на живот, подполз к телефону. Шмелев не отвечал, хотя Обушенко много раз нажимал зуммер. Тогда Обушенко подвинул к себе второй аппарат.
- Ельников? - спросил он.
Ельников, замещавший убитого командира роты, ответил, что он слушает.
- Ельников, - сказал Обушенко, - слышишь меня? Немедленно сдавай роту и ко мне. Понял? Назначаю тебя моим начальником штаба. Три минуты, понял? Чтобы через три минуты были у меня. Ты теперь мой начальник штаба - и чтобы никаких разговоров. Понял?
Между Обушенко и Шмелевым лежали на льду солдаты - в трех-четырех метрах один от другого, чуть дальше или чуть ближе к берегу, и тела их как бы образовывали на льду прерывистую зигзагообразную линию, которая называлась цепью.