У крайних копен быки стали, а я, крича что-то, все полосовал их ремнем, слыша костяной удар пряжки, но они стояли как вкопанные, тяжко сопя. И я увидел кровяные подтеки на их задах. Я опомнился и, боясь, что в тот миг разорвется мое сердце, уронил ремень, спрыгнул с арбы, кинулся к быкам, загнанно поводившим боками, и, гладя исступленно их потные морды с огромными, налитыми кровью, глазами, размазывая руками их клейкую слюну, шептал взахлеб, с неумолимой нежностью просящего прощения истязателя:
– Идиоты, идиоты!.. Я виноват! Я!.. Что же вы наделали?
Быки с покорностью, прерывисто дышали мне в дрожащие пальцы, и я видел, как мухи облепливали их неморгающие ресницы, сосали крупные слезы, выступившие в уголках их глаз.
Павел
Впервые мы увидели ее в холле санатория у стола для пинг-понга.
Она была в сером свитере, в узкой прямой юбке, она откидывала со лба волосы после каждого разящего удара ракеткой. В ту послевоенную пору был я студентом, не обходил вниманием ни одну молодую женщину и сразу заметил и ее улыбку, и ее сильную фигуру, напоминавшую древнюю египетскую статуэтку. И главное, я заметил ее партнера – хорошо скроенного красавца со статью уверенного в себе человека, почему-то вызвавшего у меня видение старого Петербурга. Я учился на историческом факультете, не был лишен воображения и, глядя на ковалергарда, невольно представил сани с медвежьей полостью, мелькающие в морозных кольцах фонари, сыплющуюся изморозь в пролете Невского, над которым голо висела январская луна, взвизги полозьев, онегинский бобровый воротник на николаевской шинели, покрытой алмазными блестками ("морозной пылью серебрится…"), и рассеянный снисходительный взгляд из саней.
– Видал, артиллерист, какая пара в нашем доме появилась! Экземпля-ары!.. – восхищенно проговорил Павел, мой сосед по палате, бывший полковой разведчик, ныне учитель военного дела в сибирской школе под Иркутском. – Чуешь, какая картинка? Лебеди – да и только! Эк, ежели б не рука, поиграл бы я с нею в пинг-понг!..
Ярко карих глазах Павла промелькнули игривые огоньки; он поправил пустой рукав, приколотый английской булавкой к новому офицерскому кителю без погон, и, словно бы потягиваясь, вдохом выпрямил крутую грудь, заслоненную панцирем орденов. А она выиграла, спокойно положила ракетку на стол, "кавалергард" и он набросил свой пиджак ей на плечи, и они пошли к выходу, независимые, никого вокруг не замечая.
– Хороша пара. Прямо сказка – тысяча и одна ночь. Наверняка молодожены, – сказал Павел и затуманенными глазами проводил их до конца холла.
– Урожденная княгиня Голицына. Урожденный граф Шереметев, – пошутил я довольно глупо. – Откуда они, эти аристократы?
– Вот именно, – согласился Павел задумчиво.
Помню, мы плохо спали эту ночь, я слышал, как ворочался Павел, а мне все время представлялась ее безразличная улыбка, прямая спина гимнастки, ее движения возле теннисного стола, плавные взмахи ракеткой, и представлялся проигравший партию "кавалергарда", его пиджак на шелковой подкладке, небрежно наброшенный на плечи. А мой товарищ по палате все длинно вздыхал, взбивал кулаком подушку, наконец спросил негромко:
– Тоже не спишь? Понятно. Небось, эта лебедиха в свитере перед глазами?
– Что-то сон не идет, – ответил я, притворно позевывая.
– Угу, – промычал он и сел на постели, пошарил папиросы на тумбочке, заговорил с неожиданной злостью: – Чуешь, паря, что скажу тебе? Не ведаю, почему такое, а со мной иногда дьявольщина случается. Я как красивую бабу увижу, так места себе не нахожу. И глупая мысль покоя не дает: почему она не моя, почему другого целует? Некоторые от анекдота прямо-таки помирают: сотня, мол, жен у султана, и все они, мол, зверски угнетают бедняжку. Согласен принять муку на его месте! Ишак он и слабак турецкий! – Павел возбужденно хохотнул, чиркнул зажигалкой, прикуривая. – До войны я до ужаса баб боялся, краснел, бледнел, потел, слова не мог сказать, если какая из-под ресничек глянет. А в войну началось – вроде черт в душу влез: в госпитале ни одной медсестрички не пропускал, а после войны – совсем с ума сошел, жеребец дундуковый! Женился, а меня все на сторону тянет и тянет, ровно магнитом! Жена, конечно, через полгода к своим родителям убежала, а я вконец разгулялся, как кот мартовский. Городок маленький, мужиков и парней нет, а девок-красавиц в каждом доме… Чуешь ты трагизм этого дела? Или нет?
– К чему ты это говоришь, Павел?
– А к тому, что герцогиня эта в свитере как пуля в душу врезалась. Хоть знаю – пустой номер. Осечка получится, – сказал он и упал спиной на постель, затягиваясь папиросой. – Таких у меня еще не было. А знаешь, кто она?
– Кто?
– Не княгиня, не герцогиня, а геологиня. Я у сестричек в регистрации разведку произвел. Геолог она. Можно сказать, землячка. Из Красноярска. Вероника Викторовна. Не замужем. А этот красавец хмырь – не муж. Так я понял.
– Тайна, покрытая шибкой мглой. Пока не разведал. Видать, какой-то непростачковый инженер. В общем, крупняк, судя по внешним данным.
Он замолчал, и в сумраке палаты, налитой голубоватым отсветом зимней ночи, долго рдел и потухал огонек папиросы.
А на следующий день, когда мы опять встретили ее и его в холле перед обедом, я вдруг увидел, как возле теннисного стола Павел мгновенно преобразился, стал гибче, стройнее, во всем облике появилось нечто оленье – и гордое, и плавное, – лицо с щегольскими шелковистыми усиками приняло вызывающее выражение, смуглый румянец загорелся на скулах. Он подхватил с полочки ракетку и смело подошел к "геологине", рыцарским кивком приглашая на партию.
– Разрешите… с вами? – опережая "кавалергарда", проговорил Павел и задорно поиграл ракеткой, глядя в темно-серые, не успевшие удивиться глаза. – Я позор готов принять. От вас. Готов и не покориться, если повезет. Предупреждаю: играть не умею. А партию с вами хочу…
Она подняла брови.
– Занятно. Но откуда у вас такая решительность, если вы играть не умеете?
– Давайте. Одну партию. Поучусь малость.
– Ну, что ж. Давайте. Учитесь. – Она равнодушно пожала плечами.
Они начали. Я наблюдал за ними не узнавая Павла, а он играл с молчаливой отрешенностью, азартно, стараясь гасить, сначала портачил, промахивался, стискивал рот, пропуская шарики, посылаемые ею, подхватывал их с пола. Но минут через десять что-то чудодейственно переломилось в игре – он начал работать ракеткой с рассчитанной силой, ловкостью и быстротой, изумившей меня, и я подумал, что с этим парнем в разведке было бы, пожалуй, надежно. Однако в следующую минуту Павел решительно бросил ракетку на стол и, подкидывая и ловя шарик, упругой походкой подошел к партнерше и, наклоном головы изображая светскую учтивость, должно быть, заимствованную из какого-то кинофильма, проговорил тоном самонадеянного баловня судьбы:
– Очень благодарен. Научили. Но обыгрывать вас – не хочу. Очень вы интересная и непонятная женщина. У вас глаза прекрасные, а тепла в них нет. Благодарю.
– О, как это великодушно! – Она засмеялась, пожала плечами. – Научила вас играть, стали меня обыгрывать – и отказались от победы?
Павел вежливо показал улыбкой зубы молодого сильного животного.
– Я очень уважаю женщин, – сказал он ровным голосом. – Особенно красивых землячек.
Он без стеснения, без тени неуверенности взял ее руку и, все играя какую-то роль, с театральным наклоном головы поцеловал кончики пальцев.
Она молчала, а губы ее чуточку морщились, готовые удивленно присвистнуть. Но тут "кавалергард", прищурившись в сторону Павла снисходительно сказал:
– Простите, дорогой, вы, вероятно, ошиблись. Здесь нет ваших земляков.
– Во-первых, – проговорил Павел, – я ни дорогой, ни дешевый. Свою цену я сам знаю.
– Совершенно верно, – охотно ответил "кавалергард". – Пока не обидели (он подчеркнул слово "пока"), мы вас не задерживаем, дорогой…
– Лично вас я тоже не задерживаю, дражайший…
– Благодарю за комплимент.
– И я тоже: благодарствуйте. Я не на паркетах, а в окопах вошью воспитывался. Поэтому извините уж.
– Извиняю.
– Салют и вальс "На сопках Маньчжурии". Покеда!
Павел невозмутимо посмотрел в глаза "кавалергарду" и вышел из холла, твердый в каждом движении, и я снова представил его надежность в разведке, где он был хозяином положения, каким, по-видимому, хотел быть и сейчас.
В тот же вечер субботнего отдыха и танцев, я поразился Павлу вторично, увидев, с какой неотразимой решимостью он пригласил "геологиню" танцевать, как уверенно двигался вместе с ней под звуки радиолы. Он что-то говорил, не отводя глаз от ее вопросительно поднятого к нему лица, а красавец "кавалергард" в ожидании скрестив руки на груди, следил за ними с терпеливым интересом. Я не мог слышать, что говорил ей Павел, мнилось, ласково-ироничное, а она, слушая его, все удивленнее изгибала брови, затем со смехом откинула голову, освобождаясь от его дозволенного в этом танце объятия, и он, разочарованно повел ее мимо танцующих к колонне, где ждал "кавалергард".
– На сегодняшний вечер – осечка, – вполголоса сказал Павел, подходя ко мне и обдавая запахом хорошего одеколона, которым чистоплотно пользовался после тщательного бритья. – Завтра воскресенье, процедур никаких нет – пригласил ее в ресторан, а она взбрыкнула. Назвала меня "очаровательным нахалом из провинции", на что я ей ответил, что жив не буду, а все равно в ресторане хочу посидеть, с землячкой. Ну, сам видишь, чем кончилось. "Перестаньте болтать глупости, иначе я поглупею вместе с вами. Тем более что танцуете вы, как иноходец перед молодой кобылкой. Я ведь не кобылка, в конце концов!" М-да! – И Павел вздохнул всей грудью. – Знаешь, что интересно, скажу тебе. Когда танцевал с ней, вроде бы обнял не сильно, как полагается в этом деле, и тут попал прямо в электрическое поле. Даже в горле пересохло. Это понимаешь или нет?
– Зачем тебе нужно приглашать ее в ресторан? – спросил я с упреком. – Думаешь ее этим удивить? Нет, ты все-таки нарушаешь правила. Забываешь, что она не одна.
– Если придет, значит, все будет, как в разведке, – проговорил в раздумье Павел. – Место встречи я ей назначил.
– А она?
– Если придет завтра в парк к мостику, значит, я ей не без интереса. А что до этого "кавалергарда", как ты его называешь, то пусть хоть на дуэль вызывает. Я готов и на кулаках подраться.
– Что-то тут не так, Павел.
– Все так. Что ж я делать должен, если она меня в узел завязала! Понял? В узел!
– Она тебя завязала? По-моему, ты сам себя завязал.
– Ну ладно тебе антирелигиозные лекции читать, – оборвал Павел. – Помоги лучше мне насчет интеллигентных разговоров с ней. А то я вроде пугаю ее, как по-фронтовому оглоблей ворочаю. – Он угрюмо нахмурился. – Между прочим, ее испугаешь! И когда молчит, надсмехается, как черт!
– Так как тебе помочь?
– Завтра хочу, чтоб ты со мной пошел. Веселей будет.
– И ты думаешь, она будет тебя ждать у мостика?
– Поглядим, говорю. Я тоже не последний парень на деревне.
Когда вместе с Павлом мы шли по аллее парка, был ясный морозный день, из тех, какие бывают в Кисловодске. Серебристое сверканье в воздухе, солнечная белизна на деревьях, заснеженные крыши санаториев, зимнее бульканье незамерзшего ручья близ тропы, толпы гуляющих около стеклянной галереи в ожидании часа нарзана, – все это вызвало у меня праздничное настроение погожего январского дня и, главное, то, что Вероника Викторовна не пришла к мостику. Но тут я почувствовал укол тревоги, увидев на аллее среди сугробов ее "кавалергарда", они двигались в мостику навстречу нам приближаясь с другой стороны.
Павел глянул на меня, лицо его обрело замкнутое выражение, и, шагнув навстречу Веронике Викторовне, он сказал голосом убежденного в своей правоте человека:
– Я просил вас лично поговорить со мной, а вы пришли с охраной.
– Слушайте вы, чудак, поймите, я пришла из чистого любопытства, а не потому, что вы неотразимый покоритель женских сердец, – заговорила она, и ее опушенные инеем ресницы дрогнули. – Не кажется ли вам, что наше странное знакомство принимает фантастическое направление?
– Не слишком, – глухо ответил Павел, точно не сомневаясь ни в чем. – Спасибо. Благодарю.
– За что?
– За то, что пришли.
Она свистнула, прижала к губам меховую муфту, внимательно разглядывая Павла. А "кавалергард" молчал, плотно вбитый в сибирскую доху, его лицо, брезгливая складка рта как бы подтверждали, что он только из уважения к женщине вынужден сдерживать себя в рамках воспитанности и приличия, терпя этот оскорбляющий разговор.
– Ну, что ж, пусть так, – после краткого колебания сказала Вероника Викторовна и кивнула "кавалергарду". – Подожди меня, Всеволод, в санатории.
– Хорошо, я буду ждать, – послушно проговорил "кавалергард".
И по этой фразе я понял, что она сильнее его, а он, покорен ей, будто вместе с Павлом я становлюсь участником несправедливого заговора, неприятного мне.
В ресторане, безлюдном в этот дневной час, непривычно просторном, стыл ледниковый холод, дующий по белым скатертям, по пирамидам салфеток, по стеклу сиротливых бокалов на столиках; и здесь, когда разделись в пустом гардеробе, вошли в зал, Павел живо огляделся и, барственным жестом завсегдатая призывая официанта, восклицательным знаком возникшего из-за портьеры, сказал мне с лихим удовлетворением:
– Эх, и гульнем мы сейчас, как после везучего поиска!
Официант с округлыми щеками проводил нас в центр зала, который подобен был арене цирка, к столику, стоявшему на возвышении и, вероятно, из уважения предложенному Павлу при виде его орденов. Я же заметил под шелковистыми усиками Павла одобрительную ухмылку; он галантно отодвинул стул, приглашая Веронику Викторовну сказал:
– Я прошу вас быть как у меня в гостях. А застольем разрешите командовать мне.
Вероника Викторовна скомкала улыбку:
– Постараюсь поудачнее сыграть роль гостьи, но о чем мы с вами будем говорить? Павел, Павел… простите, не знаю вашего отчества…
– Павел Алексеевич. На фронте друзья звали меня Павлуша. Мне это нравилось. Что вы будете есть? Что будете пить? Коньяк? Шампанское? Приказывайте, теперь все в нашей власти. Вот возьмите меню.
Она взяла меню и, не взглянув, отложила его.
– Представьте, я не пью ни коньяк, ни водку. Шампанское терпеть не могу. Что буду есть? Съем один мандарин. Я сыта. Так о чем мы будем с вами говорить, Павел… Павел Алексеевич?
– Погодите! – с покорной властностью остановил Павел, и, откинувшись на спинку стула, подозвал официанта, сейчас подошедшего с почтительно вопрошающим взором. – Так что же, друг, выходит, мы в ресторане одни и чаевых, и заработка нет? – заговорил он дружелюбно, как с давним знакомым. – Ясно и понятно. Что ж, постараемся выручить тебя, друг сердешный! Шашлычок найдется в этом заведении? (Официант опустил брови.) Прекрасно. Суп харчо? (Опять движение бровей.) Замечательно. Ну, к этому все остальное. Травки-муравки всякие. По-русски и по-кавказски. Как в лучших домах Берлина. А главное вот что! – Павел немного подумал, окидывая взглядом огромный зал, и артистично щелкнул пальцами. – А главное вот что, дружок. Две бутылки коньяку. Самого марочного, лучшего. Ясно? И пять бутылок шампанского, если не жалко. Ясно, дружочек-пастушочек? Быстрота учитывается в ведомости и без нее. Окей?
– Не чересчур ли? – заметила Вероника Викторовна, ее влажные от растаявшего инея брови смешливо подрагивали. – Неужели для одной гостьи вы устраиваете такой роскошный пир? Смотрите, Павел Алексеевич, не хватит чем расплатиться, наберетесь позора перед всем миром.
– Нам не страшен серый волк, – беспечно сказал Павел и, должно быть вступая в крупную игру, превесело обратился к официанту, невозмутимо чиркающему карандашиком в блокноте: – Поправку, дружок, на ходу сделай. Три бутылки коньяку. И десять бутылок шампанского. И все тащи сразу, чтоб стоял боезапас на страх врагам и русский глаз радовал. Считай, что в твоем ресторане мы свадьбу играем. А друзья, они, может, еще подойдут. Давай работай, кореш, да на полусогнутых, чтоб скорость была, как в полковой разведке перед поиском! Ясно? Повторять не надо?
Павел отдал это приказание с выработанной военной четкостью, исключая тоном голоса всякую лишнюю шутку, и я отметил, что он умеет отлично владеть собой. И, подумав об этом, увидел уже знакомое выражение вопросительной насмешки в глазах Вероники Викторовны. Она спросила:
– Скажите, Павел, кто вы такой? Купец-миллионер? Мот? Сочинитель научно-фантастических романов?
– Вопрос ваш понял. Даю настройку: раз, два, три. Прием, – перешел на иронию Павел и, наклонясь к ней, заговорил с непринужденностью: – Кто я такой? Отвечаю по пунктам анкеты. В Гражданской войне не участвовал. В оппозиции не был. Участвовал, однако, в Отечественной. Бывший полковой разведчик, взявший тринадцать "языков". Звание – гвардии лейтенант. Трижды ранен. Войну кончил на Одере. Двадцать шесть лет. Место жительства – Красноярский край. Холост. Ищу подругу жизни. Такую же красивую, как вы. С такими же глазами "дикой серны", как в песне поется, с такой же фигурой, в таком же сером свитере, как у вас.
– Да-да, – проговорила Вероника Викторовна, изображая гримаской шутливую грусть. – Застенчивость вам не угрожает. Впрочем, тринадцать "языков"… Тринадцать – несчастливая цифра.
– Ерунда! – жарко возразил Павел. – Тринадцать – моя любимая цифра, и служил я в тринадцатой дивизии. Кому как, а мне эта цифра вроде счастья. А что? – заговорил Павел с нарочитым вызовом. – Я парень, в общем-то, везучий, серьезный, смелый, идите за меня замуж, Вероника, не пожалеете! Уж я-то вас никому в обиду не дам! Как у господина Христа за пазухой… Будем жить хорошо, детей нарожаем штук шесть, нянчить вместе будем. До самой смерти не изменю…
– О, силы небесные! – воскликнула Вероника Викторовна и сложила молитвенно ладони под подбородком. – Вы предлагаете мне руку и сердце?
– А почему не верите? – нестеснительно-дерзко выговорил Павел.
– И я вам нарожаю детей шесть штук и буду стирать пеленки и печь пироги? – продолжала Вероника Викторовна оживленно и потянула бледно накрашенными ногтями папиросу из коробки Павла. – И так мы будем жить с вами счастливо, радостно, патриархально? Изо дня в день?
– Я беречь и жалеть вас буду, – сказал Павел и предупредительно чиркнул зажигалкой. – Я парень хороший. Вам спокойно со мной будет. Только вот, – он помедлил, добавил неодобрительно: – Только вот курить вам не разрешил бы. Не женское ведь дело. Не люблю, когда женщины курят.