В.Г. Григорьев вспоминал, как его бабушка привезла на санях редкостный по тем временам спецпаек – мешок с крупой. Поднять его на 5-й этаж, где жила, она не могла. Кричать и звать внука боялась, видимо, не желая привлекать внимание, оставить груз во дворе не хотела. Увидев женщину, проходившую мимо с вязанкой дров, обратилась к ней: "Вы не могли бы мне поднять эти санки? Мне… тяжело. Я не могу" [766] . Из рассказа В.Г. Григорьева следует, что все, случившееся позднее, стало для женщины неожиданным, но редко кто-то согласился бы нести тяжелый мешок на высокий этаж, будучи истощен и не ожидая чего-то взамен. Бабушка отсыпала ей крупы и сахара [767] . Женщина растерялась. Может быть, она на что-то и рассчитывала, но не на столь щедрый подарок. Как обычно и бывает в таких случаях, первым, едва ли контролируемым движением, было желание сразу хоть чем-то поделиться: "…Так обрадовалась… И она оставила ей эту вязанку дров" [768] . Она приходила в этот дом и позднее, и не раз. Вероятно, надеялась и подкормиться, но обязательно приносила, как ответный подарок, вязанку дров – так тепло человеческого участия делало неостановимым этот маятник добрых дел.
2
Традиции сохранялись и тогда, когда речь шла о благодарности за заботу, проявленную по отношению к самым ослабевшим. Не обязательно это должен был быть весомый подарок – иногда ограничивались и сочувственным словом. А. Фадеев записал речь пожилой женщины, обращенной к красноармейцу – он помог ей подняться в тамбур трамвая: "Спасибо, сынок… За то ты останешься жив… пуля тебя не возьмет" [769] . Те, кому нечем было ответить за угощение, старались взамен как-то приободрить помогавших им, сказать для них что-то приятное. В.Л. Комарович утешал Д.С. Лихачева, предложившего ему чай с хлебом: "Не унывайте, Дмитрий Сергеевич, мы еще с вами большие дела сделаем" [770] . Ю. Цимбалин, которому Н.Л. Михалева уделила полтарелки "постного" супа с кусочками хлеба, говорил ей, что скоро начнут выдавать "санаторный паек", что блокада снята, что откроются коммерческие магазины [771] . "Верно, умрет бедный", – записала она в дневнике [772] . Ничего у него не было и никто с ним не делился, кроме верующей Н.Л. Михалевой – так хоть чем-то отблагодарить, обнадежить, пусть и этим слухом.
И не стыдились никакого выражения благодарности, не щадили своего самолюбия и не выказывали гордости. "Кланяется в ноги девушке, которая оказала ему помощь", – сообщала секретарь Дзержинского РК ВКП(б) З.В. Виноградова о подобранных на улицах сотрудницами РОКК блокадниках [773] . Б.Л. Бернштейн был явно ошеломлен, увидев сослуживца, направленного им в стационар: "Как он благодарил меня. Он целовал мне руку, <…> говорил: "…Вы самый близкий и дорогой для меня человек"" [774] . Тот долго голодал и знал цену оказанной ему поддержки: "…Ел с жадностью… поддерживая рукой подбородок, чтобы крошка хлеба не упала" [775] .
Подкормившиеся в стационаре блокадники понимали, что им посчастливилось оказаться там вследствие ходатайств администрации, парткомов и профсоюзных комитетов. Это отразилось, например, в обращениях тех, кто трудился на фабрике "Рабочий". Чувство благодарности, хотя и выражено тут клишированным языком (возможно, таковым он стал в редакции автора дневника, записавшего речи рабочих), но, несомненно, являлось искренним – многие из них впервые "по-человечески" поели только там. И даже в использованных ими речевых штампах ощущается напряженность, иногда экзальтация: "Благодарим партию, советскую власть, вас за то, что вырываете каждого из когтей смерти, будем работать до последней минуты на благо Родины" [776] . У другого рабочего этой же фабрики украли продовольственные "карточки", и секретарь парткома Е.М. Глазовицкая отдавала ему половину своей порции в столовой. Вот его заявление, написанное после того, как он получил новую "карточку": "Когда пустят фабрику, буду работать до последних сил" [777] . Вот комментарий секретаря парткома: "…Сдержал свое обещание. Он работал безотказно… распухший, он не обращал внимания на свое здоровье, не брал бюллетеня" [778] .
"Теперь опять могу работать", – кричал охваченный радостью один из рабочих, когда 25 декабря 1942 г. повысили норму хлебного пайка [779] . Словно ожидали, будто кто-то передаст эти слова властям и они, может, не поскупятся увеличить норму пайка и в будущем.
Пользуясь чьей-либо квартирой, живя в тепле, прилагали все усилия, лишь бы оказаться полезными для приютивших их. Дочь И.Д. Зеленской, будучи беременной на пятом месяце, привозила в лютые морозы воду с Невы – "не близкий конец" [780] . Семья родственников, с которыми она и ее муж жили, без радости приняли новых гостей. Это почувствовала ее мать, да, несомненно, и дочь: "…Рвется изо всех сил, чтобы окупить как-то свое пребывание в чужой семье" [781] .
По-особому, очень эмоционально и бесхитростно выражено это чувство у А.И. Кочетовой. В страшную зиму ей не раз приходилось греться у чужого очага [782] . И пожаловаться ей, одинокой, некому, кроме матери: "Ведь я десять дней жила без куска хлеба и ела в день только одну тарелку супа, у меня была украдена хлебная карточка. Все продукты были проедены и я жила только на крупиную и то на последние два дня ноября крупы не стало, дак я пошла в гости к Алле Александровне" [783] .
Стыдно, но ничего не поделать: "Иду на работу, дак раз 5–6 упаду, потому что сил нет" [784] .
Ее приняли сердечно, не выгнали, не оскорбили, не попрекнули. Пишет она в какой-то эйфории: "…Встретила очень, очень хорошо, налила 3 чашечки какао и дала мне лепешечку. Они ко мне хорошо относятся и все ночевать оставляют, когда я прихожу". Ей, несомненно, хочется побывать там еще раз, но она чувствует какую-то робость и неловкость: "Все неудобно, вот может быть завтра я пойду" [785] .
И она снова пришла к ней: "Мы вместе даже питаемся. Я, мамуленька, очень довольна…Мне очень хорошо. Сплю я на диванчике у ее в комнате" [786] . И она отблагодарит ее. Хлеба она дать не может, но готова привозить воду, топить печку, ходить в магазин: "…Сегодня в комнате пыль оптерла – да ведь я все сделаю, что могу". Муж хозяйки, Спиридон Моисеевич, "любит поговорить" – конечно, она поддержит разговор. А как же иначе – они ведь тоже не оставили ее в беде: "В комнате у них тепло, а это для меня самое главное. Спи[ридон] Моисеевич] мне валенки дал. В общем, приютили меня люди добрые" [787] .
В дневниковой записи девочки Али, использованной К. Ползиковой-Рубец и, несомненно, инициированной ею (чувствуется очень правильный, не совсем детский язык, воспроизводящий чужие прописи), после описания "елки" 6 января 1942 г. упомянуто, что праздничный обед удалось сделать "в такое тяжелое время" [788] . Голодная, не стеснявшаяся об этом прямо написать ("Я почти не слушала пьесы: думала о еде"), – и она не меньше взрослых понимает цену этого милосердия, и, как умеет, выражает признательность тем, кто ей помог.
"Мне не хотелось выходить из паровоза и уходить от этих хороших людей", – вспоминала Э. Постникова о машинистах, помогших ей доехать до города [789] . Согреться у теплого очага, у тех, кто сохранил чувство милосердия, выговориться перед ними, ощутить их заботу и ласку – ничего другого не надо этим прибившимся к чужому дому блокадникам. Растерявшиеся, одинокие, побитые грозой военного времени, они выслушают любой совет – и примут его. Выполнят любую просьбу – и всегда готовы исповедоваться даже перед мало знакомыми людьми. Об одной из них, потерявших близких, рассказала Н.П. Заветновская: "Леля мне очень часто помогает. Она потешный человек, но хорошая девушка и отзывчивая… Она одинокая, просит к ней относиться ласково и помочь ей, она не приспособлена к жизни" [790] .
Этот ритуал благодарности, конечно же, был неизбежен, и не только в силу традиций. Грубых, не соблюдавших правил вежливости, обычно сторонились и мало кто в голодное время рискнул бы показаться неблагодарным. Этот обычай выражать признательность то витиеватым многословием, то неловкими, угловатыми жестами, соблюдали все. И даже дети, оглушенные блокадным кошмаром, понимали, почему надо ответить на ласку тех, кто их спасал. О.Р. Пето, встретившая на улице голодного мальчика, отвела его в детприемник. Когда его накормили и через несколько дней он "повеселел", то начал просить дать ему какую-нибудь работу – "чтобы помочь" [791] . Р. Малкову, отданную в детдом, отвезли вместе с другими его воспитанниками в больницу – "по всему телу были гнойные нарывы". Врачи и санитары, узнав, что дети участвовали в художественной самодеятельности, просили исполнить что-то и для них. "…Мы давали им концерт: танцы, песни прямо в палате" [792] . И чем еще ответить детдомовцам-сиротам за чудо хлеба и тепла, как не танцами – на полусогнутых из-за дистрофии ногах, похожих на палки.
3
Не все могли отблагодарить своих спасителей чем-то ценным. Но не ответить не могли. Оставалось одно – обещать что-то в будущем. В этом было много наивного и трогательного. Надеялись сытно покормить своих друзей после снятия блокады, а умиравшая девушка, которой "вскладчину" собрали еду, обещала за это подарить после войны букет, "не обычный, а из молодых веток с клейкими листочками" [793] . То особое чувство, которое испытывали люди после получения неожиданного подарка, нередко побуждало их высказывать свою благодарность не тривиально и ярко. И едва ли эти ветки с зелеными листьями могли восприниматься только как нечто условное, возвышенно романтичное. Подобно бесконечным разговорам о хлебе, это тоже являлось средством своеобразного "замещения" того тепла, которое казалось недосягаемым в промерзших от лютой стужи домах.
Еще одним свидетельством благодарности, выразить которую считали обязательным, являлись письма, отправленные в различные государственные и общественные организации [794] . Они близки по содержанию, хотя и составляли их разные люди. Обычно подобные "письма во власть" во время блокады имели такую последовательность: рассказ о своем бедственном положении, благодарность (высказанная поименно) тем дружинницам, которые помогли, и тем комитетам (партийным и комсомольским), которые заботились о ленинградцах [795] . Эта общая схема часто нарушалась в зависимости от индивидуальной манеры каждого из адресатов, но в целом она оставалась незыблемымой. Никаких иных побудительных мотивов, кроме чувства признательности, авторы писем, как правило, не имели [796] . Может, догадывались, что их оценка станет поводом для поощрения тех, кто их поддержал. Это выражение благодарности прежде всего лично тому, от кого получили помощь – свидетельство искреннего, стихийного, а не организованного сверху, порыва.
В письмах, направленных комитетам ВЛКСМ и РОКК, заметно влияние бюрократических формул. Конечно, это не письма к родным с их разнообразием оттенков настроений, с присущими им непосредственностью, эмоциональностью и остротой. Не всегда можно точно определить, так ли уж явно авторы писем стремились вправить свою речь в стереотипные, патетические формы. Мешанина заимствований из канцелярского лексикона и просторечий была обычной для языка блокадников. Но даже в наиболее типичных их официальных обращениях заметно, как они пытались вырваться из сковывавших их риторических клише. Приведем полностью один их таких документов:
В ЛЕНИНСКИЙ РК ВЛКСМ
Цинга (скорбут-III) свалила одновременно меня и жену. Мы оказались оба беспомощными лежачими больными. Тогда написали письмо в РК ВЛКСМ Ленинского района, просили о помощи. Ее нам оказали почти немедленно. Ежедневно приходили товарищи комсомольцы и помогали чем могли. Но мы хотим особо отметить, по долгу справедливости, и поблагодарить отдельно Тузанскую Тамару Тарасовну, благодаря заботе и помощи которой на ноги встала моя жена, да и я чувствую себя на очереди.
Тузанская Т.Т. ухаживала за нами, как за родителями (вызывала врача по несколько раз, получала по доверенности деньги,
ходила за обедами в столовую, приносила воду и убирала квартиру). Благодаря ей же моя жена получила усиленное питание.
Помимо вышеизложенной помощи Тузанская Т.Т. сумела, как никто другой, оказать и моральную поддержку в связи с тем, что наш сын находился на фронте. Больше того, и теперь, несмотря на то, что она переведена на другую работу – в райсовет, она продолжает оказывать всестороннюю помощь в часы своего досуга, и вен это бескорыстно и добровольно.
В лице Тузанской Т.Т. разрешите передать нашу глубокую сердечную благодарность РК ВЛКСМ Ленинского района за отзывчивость и заботу о нас.
Тузанская Т.Т. – достойная дочь ленинского комсомола, честная, благородная и отзывчивая к страданию других. Это она спасла от смерти жену и меня подняла на ноги, чтобы быть полезными стране.
Михаил Григорьевич Андреев [797] .
Обращают на себя внимание повторы. Многословие этого письма особенное. Рассказ о помощи обязательно сопровождается примерами. Чувствуется, как эмоциональная, живая речь проламывается сквозь толщу всех этих штампов о моральной поддержке, о полезности для страны и о "вышеизложенной помощи". Не передать это бюрократическим языком: "ухаживала за нами, как за родителями", "спасла от смерти жену и меня подняла на ноги", "благородная и отзывчивая к страданию других". Повторы, возможно, возникают вследствие обилия нахлынувших чувств, когда нельзя, как принято в канцелярских процедурах, обойтись двумя-тремя стершимися словами, когда хочется поблагодарить еще и еще раз за все то, что им дали.
В других известных нам письмах эти отступления от образцов видны еще отчетливее. Надо иметь в виду, что такие письма были отобраны публикаторами как самые яркие и, быть может, не всегда являлись показательными для тех дней. Эпизоды блокадной жизни представлены здесь не только подробнее, но и ярче. "Мы одинокие, больные, были беспомощны, но на пункте встретили горячую заботу о нас, какой даже не ожидали", – писали в райком РОКК оказавшиеся в стационаре блокадники [798] . В письме Л.А. Пещерской, кажется, вообще смещены все границы, принятые в официальном обращении: "Их три: Нина, Тося, Паня… То, что они сделали для меня – это словно для близкого, родного человека… Я от радости плачу…Как я благодарна этим товарищам, ближе их, мне кажется, нет" [799] . Читая письмо А.Н. Локтионовой, вообще трудно понять, кто является его настоящим адресатом. Отправленное в Приморский РК ВЛКСМ, оно содержит такие строки: "Славная девушка позаботилась доставить направление в госпиталь мне даже на дом. Прямо как в сказке! Спасибо Вам, родные, за вашу настоящую и большую работу. Я человек совсем одинокий, и ваша отзывчивость и сочувствие дали мне почувствовать, что в нашем большом прекрасном городе у меня есть родные" [800] .
В этих письмах обязательно найдем свод наиболее скорбных примет блокадной жизни, той бездны, из которой, как особо отмечалось, собственными силами выбраться было невозможно. Тем самым подчеркивалась значимость оказанной поддержки – неудивительно, что благодарность за нее высказывалась предельно эмоционально. Помощь неизменно оценивалась как подвиг, для его описания стремились найти достойные, "торжественные" слова; неслучайно мы встречаем здесь и поэтические вкрапления.
Человеку, получившему помощь, обычно было свойственно верить, что дружинницы не просто выполняли свой долг, но были кем-то "в верхах" посланы поддержать именно его, что, видимо, его спасение очень важно и нужно. А.П. Остроумова-Лебедева не сомневалась в том, что ценный продуктовый подарок ей послал лично А.А. Жданов. Отсюда и частые выражения признательности партии, комсомолу и советской власти – едва ли они являлись неискренними, хотя их риторика может и насторожить историка [801] .
Письмо иногда становится подробным и обстоятельным, особенно когда говорят о горьких утратах. Не исключено, что такие письма – и способ выговориться, продолжить скорбный разговор о нескончаемых блокадных тяготах. С нарочитой пунктуальностью в благодарственных письмах рассказано о том, как приносили обеды, мыли пол, кололи дрова, получали хлеб по "карточкам". И всегда заметно стремление представить обычный поступок как не имеющий примеров, сделать облик помощников только светлым.
Благодарственные письма родным, близким и знакомым, разумеется, отличаются и по тону, и по содержанию от "писем во власть", но и здесь оценки тоже могут показаться экзальтированными [802] . Едва ли можно поверить в то, что крохотная порция еды способна воскресить человека, а именно на этом и настаивают авторы писем. "Благодарю вас за присланные… 150 руб. и кусочек хлеба… Вы спасли меня от смерти. Самочувствие мое стало лучше", – писал прихожанам Спасо-Преображенского собора певец Е. Радеев [803] . Письмо это заканчивается так: "На ваши деньги я купил дров на рынке" [804] . Это тоже проявление благодарности, признание того, как необходим был подарок, и, наконец, обещание, что он сумеет правильно распорядиться деньгами и, значит, помощь ему не будет бесполезной.
4
Мы мало знаем о том, какими жестами, фразами, восклицаниями выражали свою признательность люди этого времени, встречаясь с теми, кто им помог. Записи скудны и фрагментарны, в них отмечаются (и то не всегда) лишь наиболее яркие эпизоды. "Растроганно благодарил я его", – писал В. Кулябко о директоре института, сообщившем о предстоящей эвакуации [805] . Никаких подробностей нет – можно только предполагать, как выглядела эта сцена.
"Я расцеловал свою тещу, которая также от радости плакала" [806] – в этой дневниковой записи П.М. Самарина, получившего неожиданный подарок, прочие детали также отсутствуют.
Очень часто в дневниках приводятся и длинные перечни подаренных продуктов. Перечисление того, кто, что и сколько съел, являлось продолжением бесконечных разговоров о еде, которые постоянно вели между собой блокадники – очевидно, это было неизбежным как своеобразный прием "замещения" для голодных людей. "Сегодня пришел Петр Евгеньевич. Он принес мне крошечный кусочек мяса, четыре сушеных белых грибка и четыре мороженые картофелины… И я очень была ему за это благодарна, так как последнюю неделю питалась только супом из морской капусты и черным хлебом" [807] – в этой дневниковой записи А.П. Остроумовой-Лебедевой одна из главных примет "смертного времени" ощущается очень отчетливо.
Библиотекарь ГПБ М.В. Машкова, описывая в дневнике подарки О. Берггольц (она получила "буханку хлеба, банку риса, несколько пакетиков витамина С, капитанский табак, пачку "Беломорканала".. ребятам по одному печенью, плитку прессованного шоколада для питья, водку с закуской (кусочки колбасы), обломки брикетов горохового супа и гречневой каши"), сделала такую оговорку: "Я все это подробно перечисляю, потому что все это редкость, чудо, необычайная радость" [808] . Эти же "редкости" отмечает в своем дневнике и Е. Мухина: "Надо сказать спасибо Англии, она нам кое-что присылает. Так, какао, шоколад, настоящее кофе… сахар – это все английское" [809] .
Перечень даров – это и признание самопожертвования, на которое оказались способны другие люди. Их сострадания, выраженного не только словами, а крупицей пшена, хлеба, печенья [810] . За каждый крохотный кусочек благодарят, благодарят, благодарят. Если нечем было ответить на щедрость, надеялись на то, что позднее прочтут их дневники – пусть же узнают имена спасших их и главное, оценят их человечность [811] . Печенинка для голодных людей сейчас – сокровище; у них и сомнений нет, сочтут ли ее таковым последующие поколения.
5