Из штрафников в гвардейцы. Искупившие кровью - Сергей Михеенков 18 стр.


Вышло солнце, и лесная полянка сразу заполнилась тем скудноватым, но таким желанным и радостным теплом, которое случается порой в октябре, за неделю-другую перед наступлением ненастья. Воронцов привалился спиной к обломанному толстому суку и некоторое время смотрел в дальний угол полянки, выстланный яркой листвой орешника, еще не тронутой тленом. Похоже было на то, что там расстелили прямо по земле белые простыни, а их залило солнцем, и теперь, в одно мгновение, из белых они превратились в ослепительно-желтые. Неужели где-то идет война? Гибнут люди? Товарищи, с которыми он, курсант, а потом младший лейтенант и лейтенант Воронцов, вынес столько мук, что, казалось, всех их, бывших рядом с ним с сорок первого года и выживших, надо освободить от этого тягла, иначе не выдержит сердце. Вон и Петр Федорович заметил, что постарел, что не по своим годам приобрел характер. Как хорошо на родине… Боже, как хорошо! Вот и в Подлесном, должно быть, сейчас такая же тихая благодать кругом. И в лесу, и в полях. И - никакого Юнкерна, никаких диверсантов. И туман в пойме чистый, белый, настоящий. А не черный…

Воронцов закрыл глаза. Желтые прозрачные простыни стали исчезать. Но покоя это не нарушало. Напротив, наступало умиротворение, а тело окутывала теплынь и легкость. Воронцов не пожелал противиться новому состоянию. Его понесло, закачало по зыбким волнам… "А что, сынок, сладко спится на покосе? - Отец стоял в тумане, странно возвышаясь над ивовым кустом только верхней частью фигуры. - А вставать надо. Надо, сынок, вставать, - снова сказал отец. - Глаза светились радостью встречи. Так смотрят друг на друга родные люди, которые не виделись годы. - Солнце заспишь, роса уйдет. Сухую траву не укосишь". Ему хочется ответить, что не о том он сейчас говорит. Хочется подбежать, обнять. Живого. Но какие-то силы держат его немым и недвижимым. "Мать расстроишь, - снова проговорил отец. - Сестры плакать будут. Дом без мужика…" Почему он говорит такие слова? Почему в глазах такая тоска и боль? Ну что с того, что не успею скосить луг за эту зорю? Скошу вечером, когда выпадет новая роса… Луг наплывает высокой стеной травы, набрякшей дымчатой росой. Как хорошо стоит трава… Как удобно ее, такую, будет косить… А ему все еще не хочется вставать с мягкой духмяной подстилки. Только косье рогатой липовой ручкой, отшлифованной до зеркального блеска, больно впивается в спину чуть ниже лопатки. И зачем он положил косу рядом с собой? Это же опасно. Невозможно вытянуть ноги - обрежешься. Ноги затекли, по ним поползли мураши… Посплю, посплю еще чуток. Подождет луг. Мать расстроишь… Мать придет из деревни, трава уже в рядах будет лежать. А сестрам с чего плакать? Мысленно он повторил еще раз последние слова отца: сестры плакать будут…

Воронцов очнулся так же неожиданно, как и задремал. "Вставай!" - крикнул отец и взмахнул рукой, будто намереваясь дотянуться до него и ударить… Он рывком вскочил с валежины. Сон еще держал. Показалось, что он резко выпрямил ноги и мгновенно начисто срезал их острой, отбитой с вечера и отточенной косой. Он рухнул на землю. И это его спасло. Короткая автоматная очередь, выпущенная с дальнего угла полянки, как раз оттуда, где сияли солнечные простыни, именно поэтому и миновала его. Пули обрубили ветки орешника на уровне плеч. Стрелявший целил в грудь, и стрелком он был хорошим. Но судьба оказалась не на его стороне.

Падая на землю, Воронцов успел заметить человека в куртке и бриджах "древесной лягушки". Человек выглядывал из-за старой орешины и целился в него из немецкого автомата. Тотчас горячая шелестящая струя пролетела над головой, буквально в сантиметре от правого виска, и Воронцов понял, что стрелявший в него промахнулся. Но, видимо, это была уже вторая очередь, потому что первой "древесная лягушка" перебила ему ноги. Падая, он машинально снял автомат Пелагеи с предохранителя и, выкинув его вперед в правой руке, дал длинную слепую очередь. Автомат умолк, когда в рожке закончились патроны. Воронцов поднял голову и посмотрел туда, где оседал, изорванный его пулями, сизый пороховой дым. "Древесная лягушка" лежала под орешиной бурым холмиком. Холмик еще подавал признаки жизни, но движения были беспорядочны и неосмысленно-хаотичны. Попал, сразу понял Воронцов. Теперь надо было позаботиться о себе. Что с ногами? Он подтянул ступни и посмотрел на сапоги. И, не обнаружив ни на носках, ни на голенищах характерных следов, оставляемых пулями, вдруг понял, что с ним. Он с радостью задвигал пальцами, разгоняя мурашей, вскочил на ноги и, хромая, забежал за ближайшее дерево и начал перезаряжать автомат. Кто там, лихорадочно соображал он, ставя автомат, заряженный новым рожком, на боевой взвод, Кличеня или кто-то другой? Если Кличеня, то, скорее всего, он один. А если не Кличеня…

Через несколько минут напряженной тишины со стороны брода послышались осторожные шаги. Воронцов узнал Иванка. Шаги затихли вблизи полянки, где-то совсем рядом. Разведчик есть разведчик, подумал Воронцов о напарнике, и осторожен, и терпелив. Теперь будет выжидать. Замер и Воронцов. В такую минуту со стороны лощины можно было ждать не только Иванка. В группе Юнкерна тоже народ бывалый, натасканный. Но то, что в зарослях орешника и бересклета замер Иванок, Воронцов знал точно. Просто стоило подождать еще минуту-другую, не подоспеет ли на выстрелы еще кто-нибудь.

Воронцов осторожно, стараясь двигаться медленно, плавно, как вода в тихой реке, выглянул из-за дерева. Автомат Пелагеи стоял на режиме автоматической стрельбы.

- Сань! - тут же послышалось из кустов. - Ты живой?

Иванок его заметил первым. Сейчас он держал Воронцова в прицеле трофейного карабина, а Воронцов так и не смог уловить ни единого движения. Даже ветка нигде не качнулась, листок не шелохнулся.

- Живой! - откликнулся Воронцов. - Пройди по кругу, посмотри, нет ли где следов. Потом - сюда.

- Кого стрельнул? Кличеню?

- Еще не знаю.

- Вот сволочь, на меня не пошел. - И Иванок зашуршал листвой, обходя полянку.

"Древесная лягушка" лежала там, где застала ее длинная, во весь рожок, очередь. Ствол и затвор Пелагеиного автомата были теплыми. И запах сгоревшего пороха все еще стоял над полянкой, запутавшись в сухих будыльях травы и раскидистых ветвях орешника. Где-то позади, в стволах берез и осин застряли пули, выпущенные из автомата, который лежал теперь в нескольких шагах от Воронцова. Если бы хотя бы одна изменила траекторию полета… Сейчас бы Кличеня, или кто там, в десантном камуфляже, стоял над ним и разглядывал его неловкую позу наповал срезанного точной очередью. А земле, которая сейчас равнодушно впитывает кровь убитого, все равно, чью поглощать и растворять среди корней. И самим деревьям, запрокинутым голыми ветвями в небо, все равно, кто лежит под ними, человек в камуфляже "древесной лягушки" или кто-то другой.

Там, в окопах, Воронцов и не задумался бы над такими мелочами. Там они ничего не значили.

Он так и не подошел к убитому, пока из орешника не появился Иванок.

- Ну что, твой лось? Или не твой? - спросил он Иванка.

- Он, Кличеня. Вот скотина. Готов. - И Иванок повернул носком сапога запрокинутую голову убитого.

Спустя час они вернулись на хутор.

Воронцов протянул Радовскому автомат Кличени, запасные магазины и сказал:

- Ну что, пойдем?

- Надо идти, - ответил Радовский.

Из-за сосен вышел монах Нил и долго смотрел вслед, пока их фигуры не превратились в тени, исчезающие среди подлеска.

Пуля летела над знакомыми местами. Нет, война отсюда не ушла. Самолеты взлетали с тылового аэродрома. Они тяжело отрывались от земли и ложились на курс в сторону заходящего солнца. Они несли тонны бомб. И тысячи пуль дремали в промасленных лентах скорострельных пулеметов, расположенных в кабинах стрелков. Работа войны продолжалась и здесь. Слишком здесь земля пропиталась кровью солдат. Пройдет год-другой, и, если война сюда не вернется, вырастут новые травы, затянутся песком и глиной окопы и воронки. Неужели и ей тогда валяться где-нибудь на нагретом солнцем песке? Или ржаветь в мокрой от дождя глине на коровьем выпасе?

Глава шестнадцатая

Старший лейтенант Нелюбин оглянулся на овраг. Там было тихо. "Неужели никого не осталось, - с болью подумал он о своей роте. - Не может быть. Наверняка кто-нибудь из пулеметчиков мог уйти к берегу. Но что с батальоном, тоже неизвестно. Овраг, похоже, не занят никем. Немцы почему-то не спешат входить в него. Возможно, побаиваются, что он пристрелян с левого берега тяжелой артиллерией. Медлят. Выжидают. Им лишние потери ни к чему".

- Звягин, - позвал он связиста, - надо все же сходить в овраг. Посмотри там хорошенько. Может, кто остался? И рацию забери.

- Да кто там может остаться, старшой? Никого там уже нет. Вон, тихо как… А рация разбита! К чему она нам? Для отчета, что ли? Что не бросили? Лучше гранат побольше взять, чем эту бандуру таскать!

Звягин, конечно же, боится. Что ж, любой бы испугался, окажись он на месте того, кому ползти сейчас через открытое пространство, а потом искать в овраге раненых.

- Эх, Кондратий Герасимович… - вздохнул связист, теребя ремень немецкой винтовки.

- Ты пойми, Звягин, что мне послать туда, кроме тебя, больше некого. А рацию закопай. Раз она разбита, закопай. Лопата у тебя есть?

- Да есть у меня лопата! - зло стиснул зубы связист. - А если я - отсюда, а они - оттуда?

- Тогда уходи. Мы прикроем. И вот что, на всякий случай: собираемся вон там, за перелеском. Там тоже должен быть овраг. Прорываться будем туда, к городу. К соседям.

Капитан-артиллерист вытащил из кобуры ТТ, проверил обойму, сказал:

- Я с ним пойду, старлей. Только вы без нас не уходите. Прикройте.

- Погоди-ка. - И Нелюбин снял с плеча немецкий автомат, который подобрал возле блиндажа. - На вот, возьми. И Звягина держись. Вы там, в артиллерии… Ну, идите.

Немцы молчали. Стрельба прекратилась и в овраге.

- Сейчас перегруппируются и пойдут траншею и овраг прочесывать. - Младший сержант Пиманов сдвинул на затылок каску, прислушался.

- Конечно, пойдут, - отозвался Нелюбин. - Но они нас будут ждать там, перед оврагом. А мы пойдем в другую сторону. Так что давай, Пиманов, готовь своих людей к прорыву. Гранаты соберите. Там все сгодится.

"Только бы Звягина и капитана не прихватили в овраге, - подумал он". Хотелось курить. Нелюбин вдруг вспомнил, что давно не курил.

Бойцы младшего сержанта поползли по траншее. Нелюбин приказал им собрать в одну кучу все, что найдут и что может пригодиться в бою. Вскоре они вернулись с ящиком, из которого торчали зеленые колпачки штоковых гранат. Нелюбин тут же пересчитал их и сказал:

- Знаете, как пользоваться?

- Приходилось уже, - ответил за всех Пиманов.

- Имейте в виду: у немецкой "толкушки" сильное замедление. Когда вырвете шнур, досчитайте до десяти и бросайте. В самый раз будет. Разбирайте - по три штуки на брата. - И посмотрел на Морозова. - А ты зачем берешь? Я на тебя не рассчитывал.

- Одну возьму, - твердо сказал Морозов.

Вскоре на краю оврага Нелюбин заметил шевеление. Присмотрелся - Звягин. Ползет торопливо, с настроением. Но почему-то один. Подполз, мешком свалился в траншею.

- Ну? Что там? Где капитан?

- Там, старшой, Первушин группу собрал. Они пойдут прямо оттуда. Я им все рассказал. Как и куда прорываться. Замполит сказал, что оттуда им легче будет добежать до леса. Капитан остался с ними. У них трое раненых. Минометчики понесут Сороковетова.

- Живой, значит, Сидор?

- Живой. Говорит, будь, мол, я маршалом, сровнял бы этот берег с землей из тяжелых минометов.

- Правильно он говорит. А немцы что?

- Тихо пока. Сигнал на прорыв - три удара лопаты о лопату. Минут через десять, так мы договорились.

- Ладно, ребята. Готовность пять минут. Шилин и ты, Чебак, возьмете Морозова. Раненых не бросать ни при каких обстоятельствах. Пиманов, ты пойдешь последним, в прикрытии. Дистанцию держи шагов десять-пятнадцать, не больше. Звягин и все остальные - со мной, впереди. Когда поднимемся, не стрелять. Гранаты бросать - только по моей команде. Всем все понятно?

- У меня вопрос, товарищ старший лейтенант, - сказал Пиманов. - Там, на опушке, вроде как позиция минометчиков.

- Точно так, Пиманов. Вот на них, ектыть, и пойдем. Минометы не обойдешь. Только хуже подставимся. А если успеем подбежать к ним шагов на сто, то там уж, последние, как-нибудь на злости пролетим. Перед минометной батареей гранаты готовьте и, по моему приказу, - разом! Бросать с задержкой, как я сказал. А то как раз на свои взрывы и набежим.

То вроде рассветать стало, проступил из темени лес вдали, очертания одиноко стоящей риги и правее дворы деревни. То опять стемнело, сомкнулись плотные сумерки и над лесом, и над деревней. И Нелюбин, потерявший счет времени, догадался, что рассвет был не настоящим. Теперь, когда стрельба утихла и немцы, сбросив Третий батальон в Днепр, реже стали кидать в небо осветительные ракеты, ночь вернулась назад. Нелюбин взглянул на часы: какая ж ночь, спохватился он, уже утро, и вот-вот действительно начнет развиднять. Что ж там замполит тянет? И тут же с беспокойством смерил взглядом расстояние от оврага до леса: Первушину со своими бежать значительно дальше, чем им, затаившимся в траншее в полутора сотнях шагов от немецкой минометной батареи.

В какое-то мгновение Нелюбин уловил знакомый шелестящий звук и сначала углам не поверил. Но первая серия тяжелых снарядов легла в районе деревни и развилки дорог. Затем взрывы начали корежить пустырь и вырубать рощицу, где вечером накапливались немцы и где теперь порыкивали моторы. Артиллеристы вели огонь вслепую, по площади, скорее всего, пользуясь данными, которые капитан успел передать на левый берег накануне. Самое время идти и нам, подумал Нелюбин и тут же увидел, как из-под обрыва оврага поднялись несколько человек и побежали через луг к одинокой риге. Стука лопат они не услыхали.

- Ребята! За мной! - крикнул он и первым выскочил из траншеи.

Они бежали к лесу. Стена взрывов с каждой минутой приближалась к берегу, к немецким траншеям, проходившим по обрыву. Видимо, за Днепром, узнав о неудаче Третьего батальона, решили основательно обработать плацдарм из тяжелых гаубиц. Первушин со своими тоже бежал молча, без стрельбы. Нелюбин, чувствуя внутри неприятный холодок и колыхающееся под самым горлом сердце, время от времени поглядывал на группу замполита, которая двигалась немного позади и правее. Если гаубицы сейчас перенесут огонь ближе к Днепру, то Первушин как раз попадет под разрывы тяжелых снарядов.

И в это время ожили сразу два немецких пулемета. Один бил в туман, в сторону реки, а другой ударил во фланг бегущим. Нелюбин выхватил гранату, быстро отвинтил колпачок и, нащупав выпавший фарфоровый кругляшок на конце шнура, крикнул связисту:

- Звягин! Гранату по пулемету!

Он вырвал шнур, скорее почувствовал, чем услышал, характерный щелчок воспламенителя, пробежал несколько шагов прямо на пулемет, чтобы не промахнуться, и бросил гранату в сторону клочковатого пламени, рвущегося им навстречу. Еще одну гранату бросил кто-то из людей Пиманова. Три вспышки на миг озарили угол вздыбленного вверх бруствера, головы пулеметчиков, куски досок, разлетавшихся в разные стороны, комья земли.

Нелюбин вытащил из-за ремня вторую "толкушку" и побежал дальше, уже не оглядываясь на пулеметный окоп.

До леса, где метались тени минометчиков, оставалось метров семьдесят. Немцы то ли разворачивали навстречу бегущим свои "трубы", то ли занимали позиции для отражения внезапной атаки в пехотном порядке. Нелюбин оглянулся. Бежали все. Пиманов не отставал. Морозова тащили двое его товарищей. Значит, пулеметчик выцеливал не их. И тут же увидел, как группа Первушина, сильно поредевшая, разделилась. Одни продолжали бежать к лесу, а другие залегли и сразу же открыли огонь в сторону ожившей немецкой траншеи.

- Гранаты к бою! - крикнул Нелюбин и выдернул шнур, выпавший из длинной рукоятки "толкушки".

Трофейные штоковые гранаты ему нравились тем, что они были незаменимы при наступлении. Бросать их можно было с дальнего расстояния. Длинная ручка способствовала широкому размаху. И вот полетели, кувыркаясь в сером пространстве утренних сумерек пять или шесть гранат. Через мгновение там и там вспыхнули взрывы. Одновременно захлопали сразу несколько минометов. Мины полетели в сторону оврага. Они уже не могли причинить вреда идущим на прорыв. И группа Нелюбина, и группа Первушина миновали зону огня.

Дальше все происходило с лихорадочной быстротой. Подбежали вплотную. Бросили еще несколько гранат. Вспышки одиночных винтовочных выстрелов среди берез. Крики на немецком языке. Потом:

- Ломи, ребята! Наша берет!

Пока катались по земле, кромсая кинжальными штыками и саперными лопатками друг друга, подбежали человек пять из группы замполита. Навалились второй волной. Крики. Удары тела о тело. Стоны. Хрипы. Лязг металла о металл.

- Уходим! Ребятушки, уходим! - подал голос старший лейтенант, дрожащими руками засовывая в брезентовый чехол свою неразлучную саперную лопатку.

Как он ею управлялся, когда один на один схватился с немецким минометчиком, вспомнить он уже не мог ни в те минуты, ни потом, ни спустя годы.

Сознание словно намеренно выключало некоторые эпизоды. Потому как человеческая психика могла и не вынести.

Он посмотрел на сапоги, забрызганные то ли росой, то ли еще чем-то, мельком взглянул на немца с нашивками СС и лейтенантскими погонами. Немец был таким же худощавым, только разве что ростом немного повыше. Лица разглядеть невозможно, оно было срезано ударами саперной лопатки.

Собрались они в небольшом овражке, заросшем частым кустарником, на юго-западной опушке леса. Звягин, младший сержант Пиманов, Чебак и Морозов. Шилин и еще трое из его группы не вышли. Через минуту подошли, хрипя и кашляя от усталости, пятеро из группы лейтенанта Первушина.

- Где замполит? - не увидев лейтенанта, первым делом спросил Нелюбин.

- Там. В прикрытии остался. Вместе с Фаткуллиным. Если бы не они…

Так вот кто прикрывал их огнем, догадался Нелюбин, прокручивая в сознании эпизоды боя. Когда немцы открыли огонь из траншеи, по ним ударил пулемет и несколько автоматов лейтенанта Первушина. Нелюбин тогда еще не знал, что замполит сам остался в заслоне. Именно они не позволили немцам высунуться из траншеи, когда в березняке началась рукопашная. Если бы к минометчикам подоспела подмога, остатки Седьмой роты лежали бы там.

Впереди, в стороне города, за косым лугом, поросшим редким кустарником и обрамленным ровной грядой то ли лесополосы, то ли узкого перелеска, разгорался бой.

- Надо идти, старлей, - сказал капитан-артиллерист, глядя на мерцающие сполохи за лесополосой.

- Подождем еще немного. - И Нелюбин окинул усталым взглядом свое невеликое воинство, отягощенное тремя ранеными, которых надо было нести, потому что сами идти они не могли.

- Пойдем. А то и за нами увяжутся. Им тут, в тылу, блуждающие группы не нужны.

- Сейчас пойдем. - И Нелюбин прислушался к лесу.

Ничего там он не услышал. Никто их не догонял, никто не окликал. Стрельба за лесом тоже затихла. Только моторы продолжали урчать в стороне деревни.

Назад Дальше