- Товарищи пограничники! - обратился Шаблий. - Скрывать от вас не стану, да вы и сами видите, что на той стороне границы собираются черные тучи. Люди вы стреляные, видавшие виды, и мне нет необходимости доказывать, что в случае нападения врага вам сразу же придется встретиться с ним один на один. Сражаясь с противником, думайте, ищите выход даже из безвыходного положения. Выжимайте из своего оружия все, на что оно способно. И еще одно: народ верит в вас. Оправдывайте это доверие в любой обстановке и до последней возможности. Помните: никто за меня, за каждого из вас лично воевать не будет, если я, все мы смело не пойдем в бой. Не в чьих-то, а в наших руках судьба Отечества. Почувствуйте это сердцем, помыслами, и тогда не будет страшен никакой враг. Бдительной и доблестной вам службы по охране границы!
- Служим Советскому Союзу! - ответил строй пограничников.
Серьезные и задумчивые, расходились бойцы. Как-то не укладывалось в голове то, о чем говорил полковник Шаблий: неужели с того берега могут напасть?!
Не спешил в казарму и Оленев, которому нужно отдохнуть, и Стоколос, который ожидал, пока освободится отец, чтобы хоть немного побыть с ним. Он ожидал его, стоя у канцелярии. Шаблий вскоре подошел к сыну и сказал:
- Пойдем к речке. У меня целый час свободен.
- А потом?
- На аэродром. К вечеру нужно быть в Киеве.
- Как Полина Ивановна? Лида? - спросил Андрей.
- Как и писали тебе. Лида рада, что закончила пятый класс, а Полина Ивановна приняла последний экзамен по литературе у десятиклассников. А как ты? Возмужал, вытянулся, - сказал Шаблий, приглядываясь к парню.
- Это так кажется, потому что виделись последний раз давненько, - Андрей вдруг притворно весело засмеялся. - А все-таки возмужал!
- Что же тут смешного? - удивился Шаблий.
- А разве вам капитан Тулин не рассказывал?
- А что случилось?
Андрей поспешил сменить тему разговора:
- И я, и тетя Софья ждали, что приедете на мои проводы в армию.
- Виноват. Я так занят границей, что и вверх некогда взглянуть, - извинился Шаблий.
- А тетя Софья все смотрит на наше семейное фото и разговаривает то с вами, то с Полиной Ивановной, то с Лидой, будто вы все перед ее глазами.
- Старенькая уже.
- У вас необыкновенная тетя. Она большой художник. Как стены, печь разукрасила! - увлеченно сказал Андрей.
- Верно. Хата у нее как цветок, что вобрал все цвета людской радости. Да и с улицы тоже: цветет бузина, жасмин, шиповник, розы, георгины, флоксы, астры, - вспоминал задумчиво Шаблий. - Тебя хвалила. Еще бы! Заработал столько хлеба, арбузов, которые она очень любит.
- Не жалею, что летом пошел в поле. Узнал целый мир от зернышка и колоска до звезд. Мы ведь работали и по ночам. А зимой я подменил радиста на радиоузле. Тоже интересно! Радиоузел был штабом для парней, которые жили в селе и в заводском поселке. Мы даже "Разлом" Лавренева поставили на сцене. Идея зародилась у нас на радиоузле, - горячо рассказывал Андрей.
- Я рад, что тебе понравилось наше село. Хорошо, что радио заинтересовался. Оно нам сейчас вот как… - провел он пальцем по шее. - Тулин пошлет тебя учиться на радиста.
- Работать на том ящике, что стоит в канцелярии, я и без учебы могу. Главное - знать принципиальную схему.
Андрею показалось, что отец не обратил внимания на эти слова. И не потому, что они были хвастливыми. Семен Кондратьевич смотрел куда-то за реку, где расположилось румынское село, и думал о чем-то своем. Потом окинул взглядом наш берег.
Только за последний месяц бойцы и местные жители построили на заставе шесть блокгаузов и огневых точек. А в полосе двух километров, что охраняет отряд, семьдесят блокгаузов. Это хорошо… Поставить бы еще доты, заминировать обочины дорог. Минированием бредит и заместитель начальника заставы лейтенант Василий Рябчиков, известный своей находчивостью и изобретательством. Он изготавливает мины из консервных банок, начиняет тротилом ведра, снаряжая их взрывчаткой собственной конструкции. С десяток таких мин уже было поставлено возле самой границы. На одной из "консервных банок" конструкции Василия Рябчикова подорвалась… корова из соседнего села. Об этом "чрезвычайном происшествии" узнало командование пограничного округа. Лейтенанту Рябчикову да и капитану Тулину, который разрешил ставить "мины", грозили неприятности. Но вмешался полковник Шаблий и сказал, что конфликт этот должны мирно разрешить застава и хозяин коровы.
Рябчиков и Тулин заплатили деньги за корову ее владельцу, а повар Сокольников забрал ее на гуляш и котлеты. Еще и сегодня Семен Кондратьевич ел жареную говядину.
Шаблия радовало, что ни неугомонный Рябчиков, ни хладнокровный Тулин не очень переживают, получив нагоняй. Им некогда думать о неприятностях, потому как действительно нужно ставить мины против возможного врага и его нападения и строить не только блокгаузы и ходы сообщения, но и дзоты, а то и доты. Шаблий уже выхлопотал наряд на арматуру и бетон.
- Расскажи, Андрей, как тебя провожали в армию? - попросил Шаблий, обняв парня за плечи.
- Хорошо провожали. С музыкой. В моряки и в пограничники провожают шумно. А дядька Филипп еще и напутственное слово сказал.
- Вижу, немало у тебя впечатлений осталось, - сказал полковник.
- Особенно от сабли знатного турка, которого положил ваш пращур. Везет вашему роду на сабли. Вам подарили саблю за бои с бандитами, а в сундуке бабуси Софьи лежит еще одна, цены ей нет: вся в драгоценностях. Даже бриллианты и рубины на ней. А главное - память о героическом прошлом вашего шаблиевского рода. И не от слова ли "сабля" ваша фамилия?
- Видимо, так, - сказал Шаблий и стал напевать "По долинам и по взгорьям", одну из любимых своих песен.
Андрей лег на спину. В бездонном синем небе плыли одинокие белые облака. Мотив боевого марша перенес его на другой конец Родины, и он сказал:
- Кажется, что не небо вижу, а бухту Золотой Рог. Когда я жил там с Полиной Ивановной и Лидой, то каждое утро ходил купаться в море. И весной, и летом, и осенью, пока бухта не покрывалась льдом. Умываюсь, а в ушах песня вашей юности:
Разгромили атаманов,
Разогнали воевод
И на Тихом океане
Свой закончили поход…
- Ты случайно стихи не писал на радиоузле? - усмехнувшись, спросил Шаблий.
- Нет. Писал пьесу о воссоединении Западной Украины с Советской, - серьезным тоном ответил Андрей. - А что?
- Да я так просто.
Вблизи зашелестело, и из кустарников выскочил высокий рыжеватый пес с оттопыренными ушами.
- Каштан! - ласково крикнул полковник. - Разбойник!
Собака уткнула морду в плечо Андрея и радостно завиляла хвостом. Вскоре за ней пришел чернявый, с быстрым взглядом темных глаз пограничник.
- Извините, товарищ полковник! Я не знал, куда так задал стрекача Каштан, потому и сам прибежал сюда, - быстро выпалил пограничник.
- Это, папа, Шмель Мукагов, напарник мой по боевому крещению на границе! - с иронией в голосе сказал Андрей. - Чего в жизни не бывает! Правда же, Шмель? - И к Шаблию: - В Северной Осетии Шмель был секретарем горкома комсомола, а тут пока что рядовой. Собрались хлопцы, у которых была отсрочка от армии. Вот и служим с Мукаговым в одном отделении, хоть мне только восемнадцать, а ему двадцать семь лет.
- Садитесь, Шмель, - пригласил полковник. - Имя какое у вас! Почти Шамиль.
- Это же оно и есть, товарищ полковник! - ответил Мукагов.
- Я очень люблю повесть "Хаджи-Мурат" Толстого, - сказал Шаблий. - Так какое же у вас было боевое крещение? Что-то мне не рассказывали ни Тулин, ни Рябчиков.
- А если бы расспросили старшину Колотуху, тот бы рассказал непременно! - засмеялся Мукагов. - История далеко не в духе Шамиля.
- А все-таки… Если и случился какой казус с вами, я никому об этом не скажу! - подморгнул Шаблий, заметив, что парни не очень хотят вспоминать прошлое.
Мукагов переглянулся со Стоколосом, и Андрей с неохотой, вроде ему приходится отвечать урок, который не выучил, начал:
- Мы, новобранцы, только что прибыли на заставу и еще не успели принять присягу. А тут тревога: три лазутчика шмыгнули в кусты нашего берега. Я и Шмель кинулись по заданному нам маршруту. Вскоре встретили мотоцикл с маленьким фургончиком, в котором возят продукты…
- Или зарезанных овец на шашлык, - добавил не без юмора Мукагов.
- Может быть, и овец, - согласился Андрей. - Мотоциклист и говорит: "Садитесь, товарищи пограничники, в карету, я вас мигом подкину куда нужно!" - И мы сели в прицеп. Водитель закрыл за нами дверцы, еще и на засов засунул, чтобы не открылись. И мы оказались в западне!
- Точно! - разгорячился Шмель и схватился за голову.
- А мотоцикл мчал, аж пыль поднималась, и наш прицеп вилял и подскакивал. Я и говорю: "А тебе, Шмель, не пришло в голову, что один из диверсантов, за которыми мы охотимся, сидит за рулем мотоцикла и везет нас, как овечек на шашлык?"
- Поверьте, товарищ полковник, - положил обе руки на грудь Мукагов. - В таком дурацком положении я не был за все свои двадцать семь лет. Дома я обижался, если кто-то меня немного критиковал на конференциях. А в фургоне почувствовал, что меня на пушечный выстрел нельзя допускать к руководящей работе как головотяпа. Уже хотел стрелять. Должен же остановить водитель своего черта!
- Закипела горячая кавказская кровь у Шмеля. Тогда я и говорю: "Сиди смирно, Шмель! Может быть, мотоциклист не враг. Может, он патриот! Подождем, что будет дальше".
- Точно, товарищ полковник! Я немного успокоился и подумал: "Мотоцикл Прут не переплывет. А через мост наши не пустят", - сказал приглушенным голосом Мукагов.
- Наши не пропустят мотоцикл! В наряде стоял латыш Рубен. Можешь представить, отец, что мы только не передумали, сидя в этом проклятом фургоне… Но тут мотоцикл остановился. Дверцы открыл водитель и сказал: "Пока ваши подоспеют, мы преградим дорогу лазутчикам! У них другого пути нет, нас не минуют". Чудесным парнем оказался водитель! Мы начали поиск, но нас опередил Оленев с Каштаном. Он-то и скрутил бандюгам руки.
- Что ж… Молодцы, что рассказали эту историю, - сказал Шаблий.
- Не очень она героическая, - заметил Шмель.
- Зато правдивая, - добавил, усмехнувшись, Шаблий и поднялся.
Они вышли на дорогу, где их ждала "эмка". Полковник обнял Андрея и подморгнул по-дружески.
- В июле я приеду с нарядом на бетон и лес для долгожданных огневых точек, - сказал полковник капитану Тулину и к Стоколосу: - Оставайся таким же жизнелюбом! И никогда не залазь в прицеп для баранов!
Поодаль стояла уже готовая ехать на свой выпускной вечер Леся Тулина.
Шаблий задержал взгляд на девушке, потом перевел на Андрея и не без лукавинки в голосе заметил:
- Лида говорит, что под Белой у тебя есть Таня…
- Не доросла еще Лида, чтобы говорить про девчат, - покраснел Андрей.
- Я тоже думаю, что не доросла еще Лида, - совершенно серьезно сказал Шаблий. - Садитесь, Леся! Зовите маму, я подвезу вас к школе.
- А вы не провожаете отца на аэродром? - спросила Леся у Андрея.
- Нет.
Шаблий тепло попрощался с сыном.
В глазах полковника и пограничника виделась грусть. Что-то недоброе предчувствовали и отец и сын. Но умолчали об этом. Андрей еще долго стоял, провожая взглядом "эмку", которая помчалась от границы, вздымая пыль. Глубоко вздохнув всей грудью, Стоколос пошел в казарму.
Разувшись и сняв ремень с подсумком, он взбил подушку и, взявшись руками за свою и соседнюю кровати, подпрыгнув, оказался на втором ярусе. Жара на дворе постепенно усиливалась и все больше чувствовалась в казарме. Но был приказ не снимать гимнастерок, когда ложишься спать.
Андрей расстегнул все пуговицы и положил руку на грудь. Уставился в потолок. Да разве заснешь после такой напряженной ночи, после встречи с отцом? "Гм… Лида говорила, что есть Таня под Белой…" Как ни пытался отец быть во время встречи беззаботным, да все вздыхал, поглядывая на чужой берег. Правда, Андрей пытался делать вид, что не замечает отцовского беспокойства, и потому с таким вдохновением упомянул о Далеком Владивостоке, а с Мукаговым рассказал целую новеллу о неудачливых пограничниках. "Ясно, что Лидка побывала у бабуни Софьи и уже разузнала что-то про Таню. Тоже мне, следопыт! - усмехнулся задумчиво Андрей. - Таня! Таня! Что же мне написать тебе завтра?"
В воскресенье бойцы чаще писали письма, и этим оно отличалось от других дней. Андрей сочинял в мыслях еще не написанные строчки: "Жди меня, Таня. Вернусь, что бы там ни было. Обнимаю, как в то утро под цветущей майской яблоней. Тогда мы говорили тише, чем пчелы, которые жужжали в цветах". И придумал же кто-то брать в армию, когда цветут яблони!.. Осенью другое дело, когда ушли друзья Стоколоса - Павел Оберемок в морфлот и Игнат Тернистый в танковое училище. Осенью яблони пахнут увядшими листьями, а в саду тишина. В небе падают звезды, отжившие свой век. В мае звезды не успеют посветить, как занимается утренняя заря, разбуженная птицами. Все цветет, все буйствует, и нужно идти в армию!
Андрей вздохнул.
- Вот именно! - вдруг послышался голос Оленева. - Вздыхаешь, спать не даешь.
- А ты не подслушивай чужие мысли.
- Бывало, после наряда сплю, как медведь зимой. А сегодня… Может, после встречи с твоим отцом не спится. Считаешь, я смогу быть находчивым в боевой обстановке?
- Необходимо. И красноармейцу, и лейтенанту, и генералу, и маршалу.
- А я с твоим отцом служил, еще когда он командовал пограничным отрядом на Днестре. Во время паводка река эта сразу выходит из берегов, затапливает улицы. Так случилось и тогда. Вода подхватила несколько человек. Кое-кого уже выносило на быстрину. И среди них - двое ребятишек, которые ухватились за горбыль. Ну что доска? Соломинка в море! Бойцы побежали готовить лодку. А Семен Кондратьевич вскочил на буланого - и галопом к реке. Конь ученый, но и ему не хочется в воду. Да все-таки наездника слушается, плывет наперерез быстрому течению. Схватил твой отец одного мальца, другого, а сам упал с коня. Только одна нога была в стремени. Но он держался на воде с детьми, которые вцепились в его плечо. С минуту так было или больше. Но когда я с бойцами подплыл на моторке, конь уже выбился из сил и тонул. Командира и ребят мы втащили в лодку… Мы поразились, когда узнали потом, что твой отец не умеет плавать. Не умеет плавать, а детей кинулся спасать. Как хорошо, что у нас есть такие командиры!
Больше не разговаривали. Оленев думал о родных краях, сопках, поросших хвойным лесом, думал о Наде Калине с Черниговщины. Его душу волновала первая встреча с девушкой, которую знал по письмам. А вот как же ему быть: Надежда имеет фото Андрея, а не его, Ивана?..
3
Полковника Шаблия провожали командиры пограничного округа. Когда юркий самолет-разведчик Р-8 поднялся в воздух, пограничники, которые остались на аэродроме, приветливо помахали руками. Шаблию нравились эти люди, и он чувствовал себя так, будто оставил на границе частицу своего сердца. Это чувство возникало у него и тогда, когда его отозвали с поста начальника пограничного отряда и перевели на работу в Киев.
Прошло больше часа полета. Он спросил пилота, где они сейчас летят.
- Над Белоцерковским районом! - крикнул пилот, пересиливая грохот мотора.
Шаблий кивнул головой. Летели над его родной землей. Ведь у него две родины: здесь, на Украине, - Белая Церковь, и там, на Дальнем Востоке… тоже Белая Церковь.
С высоты птичьего полета горизонт заметно раздвинулся. "Какие дали! Какие просторы! И как все-таки отсюда далек родной Дальний Восток!"
Семен Кондратьевич взгрустнул, вспоминая рассказы матери, отца, братьев о том времени, когда они переселялись с Украины.
Человеческий гомон звучал на трапе, перекинутом с парохода на причал. Не спеша ступали на дальневосточную землю переселенцы с Украины.
- Ты смотри под ноги, а то бултыхнешься в воду! - предупредил свою жену Кондрат Шаблий. - Это тебе не Рось, а Великий океан. Упадешь - и поминай как звали…
- Да вижу, что не Рось и не Днепр. Уже в глазах рябит. Все внутренности перевернулись от этого океана, - сказала жена, поправляя мешок на плечах. - Завез на край света, да еще и насмехается.
- А что, плакать! Обживемся, и это будет наша земля! Гречку посеем. Может быть, и уродит. Здесь и охотиться можно, и рыбачить. Так вот здравствуй, чужая земля! Будь родной, как и наша украинская!
- Батько! Вон там господин в белом картузе машет рукой. Может быть, из переселенческого комитета! - сказал Матвей, старший сын. Он нес на своих плечах плуг, лемех которого сверкал, будто только что побывал в густом, жирном черноземе.
Семья Шаблиев направилась к чиновнику, который стоял с бумагами и громко кричал, называя населенные пункты, долины, урочища, в которых можно поселиться. Большинство из прибывших - работяги, которым не хватало земли на Украине и которые подались в далекое путешествие, на самый край света, чтобы там приложить руки к земле, взять от нее то, что она должна дать людям: и хлеб, и овощи, и фрукты.
- Народ вы, вижу, работящий, - сказал чиновник, ткнув пальцем в грудь Матвея Шаблия, который держал плуг. - Можете поселяться возле Ханки-озера. Рыбы там тьма-тьмущая. А вокруг лес с соболями, белками. И тигр будет заглядывать в ваши окна. Медведь тоже рядом.
- Ну а земля там есть?
- Посмотрите вокруг! - выкрикнул чиновник, усмехаясь. - Земли - сколько глаз видит.
Вдали, перед их глазами, тянулись холмы, на которых полыхали и зеленели взлохмаченные, как шерсть, леса. Отсюда, с берега бухты Золотой Рог, те холмы смахивали на спины исполинских тигров, про которых только что говорил чиновник.
- Да не про эту землю мы вас спрашиваем, господин! - сказал Кондрат. - Мы из-под Белой Церкви. А это значит, что наши предки за тысячелетие до того, как вылупились короли, цари, магнаты, уже сеяли ячмень, гречку, пасли стада быков. И у вас мы расспрашиваем про ту землю, ради которой вот приплыли на этот конец света. Сеять хотим, господин!
- А я уже догадался! - с иронией сказал чиновник в белом картузе. - Пахать. Сеять… И для этого вы притащили сюда плуги аж с того конца света! Ха-ха-ха… - притворно-весело хохотнул чиновник. - Странные эти люди с Украины! Что касается земли, то… тяжеловато в этих местах. Придется корчевать лес…
Из Владивостока переселенцы поездом поехали до Никольска-Уссурийского. Оттуда пешком добирались до озера Ханка. Шли почти не езженными и не хоженными дорогами. А вокруг шумела тайга, и вечером стало жутко. На ночь зажгли костры.
Небо было звездное, и старый Шаблий по стожарам определил, что в сравнении с Белой Церковью их обоз находится далеко на юге.
Природа вокруг буйствовала. Высились гигантские березы, кедры простирались своими пышными верхушками к самому небу. Матвей Шаблий принес из леса лопух, похожий на мешок.
- Папа! Лопух это или что? - спросил он. - Вот диво! Скажи нашим дома, что растут такие лопухи, так ведь не поверят. А вот листья дикого винограда. Деревья ими обвиты, как лещина хмелем. Вот диво!
- Лопухи и виноград растут, а приживется ли гречка? - спросил отец, словно сам себя. - А, мамо? - обратился к жене.
- Не знаю!
- Чего грустишь, мамо?.. Если и гречка будет расти, как лопух, то мы здесь заживем по-человечески.