На излучине реки, в густых кустах, так много укромных мест… Шакир совсем разомлел. Он уже не мог держаться спокойно. И обычная разговорчивость пропала. Голос стал тише и мягче, вкрадчивее.
Если человек не любит, разве он будет вести себя так?
Они прошли сквозь колючие кусты шиповника и ежевики. Крапива обжигала ноги. Остановились у большого куста смородины на краю оврага, заросшего травой. Оба стесненно молчали.
- Как здесь хорошо! Никого нет, - сказал Шакир, стараясь скрыть дрожь в голосе. - Давай посидим!
И, быстро примяв траву, показал Кариме место рядом.
Карима опустилась.
- Знаешь, Карима… я тебя люблю.
- Обманываешь!
- Люблю. Говорю тебе: люблю! А ты?
- И я, - чуть слышно сказала Карима.
Шакир торопливо обнял ее за плечи. Лицом прижался к ее лицу. Щеки обоих горели. Губы Каримы непроизвольно потянулись к губам Шакира. Но когда тот крепко обнял ее прижал к себе, испуганно прошептала:
- Не надо!
Она дернулась всем телом, порываясь уйти, однако встать не смогла - сил не хватило. Только сказала Шакиру:
- Посиди спокойно! - и попыталась отвести его руки.
Но Шакир уже не мог сидеть спокойно. Он еще крепче стиснул ее в объятиях, стараясь положить на траву. Карима упиралась руками и отворачивалась, но тут же почувствовала, что силы ее слабеют.
- Я буду тебя крепко любить, - прошептал Шакир, тяжело дыша.
В эту минуту Карима поняла, что судьба ее решена, - она знала, чем все это кончится. Но в ней заговорило благоразумие.
- Если хочешь меня любить, женись! - сказала она.
- А как же! Обязательно женюсь.
- Когда?
- Скоро!
- Подождем до женитьбы, Шакир!
- Не могу я, пойми, Карима! Если ты не будешь моей, я не знаю, что будет со мной… Я заболею, умру!
Если человек не любит, разве он может так говорить, так страстно уверять?..
…Когда Шакир встал, они даже не смогли посмотреть друг другу в глаза. Кариме почему-то хотелось плакать, а Шакир стоял, мрачно отвернувшись. Оба молчали.
Но через некоторое время лицо Шакира прояснилось, он стал прежним, самоуверенным. Нарвал букет цветов и поднес Кариме. Пошутил о чем-то как ни в чем не бывало.
Они прошли через луг и опять углубились в заросли кустарника. Снова сели в скрытом месте. Теперь Шакир стал совсем другим.
Он осмелел, руки его уверенно охватили талию Каримы.
- Стыдно мне, Шакир.
- Ну, теперь уж…
Возвращались на берег поодиночке: Шакир сказал, что так лучше.
- Нас не должны видеть вместе, - сказал он, - Вообще никто не должен знать, что между нами близкие отношения. Узнают, когда это будет нужно…
Карима по своему истолковала его слова: "Беспокоится, чтобы обо мне плохо не подумали…"
8
Рифгат искал Миляушу. Непонятно, куда она скрылась. Неужели убежала? Неужели всерьез рассердилась?
"Как же это я не удержался? - терзался раскаянием Рифгат. - Ведь с утра ходили вместе и так весело разговаривали. Как же все получилось?"
Вернувшись с другого берега Камы, Рифгат и Миляуша оделись и отправились на луг. Они собрали охапку цветов, уселись в тени густого вяза и сплели для Миляуши венок.
- Что за аромат! - восхищалась Миляуша, поднося к носу белый цветок. - Нет, стану я биологом…
Снова завели они старый спор.
- Опять ты о биологии! - с раздражением сказал Рифгат. - Согласились на химию - и дело с концом. Вместе будем учиться.
- А Шакир уговаривает на геофак.
- Да, конечно, поступить на геофак легче. Вот он и говорит.
- Шакир неплохо окончил школу. Почему ты против него?
- Шакир, Шакир… Надоело. Шакир - красавец. Шакир всем хорош…
- Ты что? Никак, ревнуешь?
- Почему бы и не ревновать? Только и слышу - Шакир да Шакир!
- А Шакир меня попрекает: "Все Рифгат да Рифгат!" Погоди-ка, куда он пропал?
- Я его сегодня не видел. Видно, приревновал к тебе, обиделся и ушел.
- Нет, на самом деле, куда он девался?
- Чего ты беспокоишься? Он нарочно тебя интригует.
Рифгат помолчал, потом спросил прямо:
- Скажи откровенно, Миляуша, кто тебе больше нравится - я или Шакир?
- Почему ты об этом спрашиваешь?
- Мне надо знать…
- А если я скажу, что Шакир?
- Тогда прощай. Я не буду приставать к тебе. И поезжай хоть в консерваторию.
- А если скажу, что Рифгат?
- Тогда - на химфак. И мы до конца будем вместе.
- Для меня вы оба хорошие мальчики.
- Мы уже не дети, Миляуша!
- Вот как? Ты уже стал взрослым? А ну-ка, догоняй!
Миляуша вскочила и с заячьей легкостью помчалась к зарослям смородины. Рифгат кинулся за ней, а Миляуша перебегала от одного куста к другому. Наконец ему удалось догнать ее.
И он поцеловал Миляушу… И вот она исчезла. Неужели всерьез рассердилась?
- Ми-ля-уша-а! - кричал он.
Кто-то откликнулся басом, явно передразнивая его:
- Что-о-о, мой мальчик?
Рифгат нахмурил брови. Из-за кустов смородины показался голубой берет Шакира. Обмахивая свои широкие брюки ивовым прутиком, медленным шагом он подошел к Рифгату.
- Такой подлости я от тебя не ожидал, Рифгат, - сказал он, и красивые губы его уже не улыбались.
- Какой подлости?
- Мы уже не школьники, давай говорить открыто.
Рифгат молчал.
- Ты знаешь мое отношение к Миляуше, - продолжал Шакир.
- А ты мое…
- Знаю! - сказал Шакир, прервав Рифгата. - Тут мы с тобой в одинаковом положении. Поэтому я держу себя строго с Миляушей. Жду, когда сама Миляуша решит этот вопрос. Это честно и по-товарищески. И ты должен был так поступить. Я бы не мог позволить себе такого свинства…
- Какого свинства?
- Ты ее насильно поцеловал. Я видел!
- Это мое дело!
- Нет, это не только твое дело. Не шути, Рифгат! Я могу забыть это только при одном условии: если ты добровольно уйдешь в сторону, уступишь мне дорогу. Только так! Если ты не примешь это условие, пеняй на себя.
- Ого! Ты угрожаешь?
- Угрожаю. И честно предупреждаю: я тебя уберу с дороги, так и знай. Или, если сможешь, ты меня убери с дороги.
- Дуэль?
- Как угодно назови.
В глазах Шакира засветилась злая искорка. Он неторопливо сунул руку в карман и достал нож.
- Не бойся, я не собираюсь тебя резать! - сказал он.
И молниеносно чиркнул лезвием по собственной левой руке ниже локтя.
- Вот моя кровь, - сказал он. - Клянусь кровью - или ты, или я!
Высасывая показавшуюся из ранки кровь, Шакир резко повернулся и пошел прочь.
Рифгат не ожидал, что дело примет такой оборот, Он не мог скрыть свою растерянность и торопливо окликнул:
- Шакир!
Шакир остановился. Не спеша подошел.
- Так согласен? Или нет?
- Ты в своем уме? Пускай Миляуша сама решает этот вопрос. Вот ты, право, чудак!
Из прибрежного ивняка послышался голос Миляуши:
- Рифгат!
Оба парня притихли.
- Рифга-а-ат!
- Ау-у!
- Иди сюда! - крикнула Миляуша.
- Пойдем вместе, Шакир.
- При условии: с ней об этом - ни гугу! Обещаешь?
- Пусть будет так.
Они спустились к берегу.
- И Шакир здесь?! - обрадовалась Миляуша, - Где ты пропадаешь весь день?
- Мало тут мест, где можно пропадать?
- Ой! Что с твоей рукой?
- Оцарапал.
- Перевязать надо.
- Ничего… до свадьбы заживет.
- Нет, с этим шутить нельзя. Рифгат, найди подорожник. Идем, Шакир, надо промыть рану.
- Да не нужно, Миляуша!
- Идем, идем! - Миляуша потащила Шакира к воде. - Ты, Шакир, наверно, неспроста сегодня пропадал? - сказала Миляуша, осматривая его рану.
- Вы с Рифгатом тоже, наверно, неспроста скрывались?
Миляуша покраснела. Но не успела ответить, как Рифгат вернулся.
- Принес? Дай-ка сюда.
Она взяла несколько листков подорожника, промыла их, в несколько слоев наложила на рану Шакира. Затем достала маленький батистовый платок и сделала перевязку.
- Ну, все, - сказала Миляуша. - Другой раз будь осторожнее!
Она взобралась на песчаный обрыв и загляделась на реку.
- Смотрите-ка, ведь это наши едут!
На рыбачьей лодке Рифгат заметил ребят, вместе с которыми переплыл реку. Они хотели отправиться назад вплавь. Почему же раздумали, почему едут на лодке? И почему все так притихли?
- Да, наши! - сказал удивленно Рифгат. - Что-то случилось!
Миляуша разволновалась:
- Уж не утонул ли кто?..
9
Уха была готова. Сания расстелила на траве скатерть, расставила посуду.
Камиль принес охапку ивовых прутьев.
- Вот тебе подушка, Сания. Садись!
- Предложил бы Сулейману-абый да Хафизе-апа.
- Им тоже будет. А ты, Сания, сядь!
- Ладно уж!
Наконец "стол" был готов.
Сулейман с Хафизой, как старшие, уселись на затененном месте, под самыми кустами. Фардана принесла закопченное ведро с ухой. Вместо черпака Сания взяла эмалированную кружку и стала наливать в тарелки.
- Где же наш Хасан? - оглядывалась она.
Камиль вытащил зарытую в песок бутылку золотистого портвейна.
- Выпьем, Сулейман-абый, омолаживающего.
И в эту минуту по всему берегу Камы будто повеяло тревожным ветром. Веселый гомон наслаждавшихся отдыхом людей мгновенно оборвался.
Камиль беспокойно вскочил и замер.
В этот момент к костру подбежал Хасан. Он тяжело дышал и не сразу выговорил:
- Папа! Война!
- Что? Война?..
Подошли Рифгат, Милуяша, Шакир.
- Война, Камиль-абый! - подтвердил Рифгат, стараясь держаться спокойнее. - Сейчас нам сказали ребята. По радио передавали - гитлеровские войска напа ли на нас. Говорят, сегодня утром бомбили наши города. Красной Армии дан приказ…
Сотни лодок повернули к городу. Все, кто был на пляже, торопливо одевались и бежали к переправе.
Глава вторая
РАССТАВАНИЕ
1
От пристани до центра города было довольно далеко. Обычно автобусы справлялись с перевозкой пассажиров не только в будни, но и в выходные дни, когда все городское население направлялось к реке. А сегодня, когда отдыхавшие на берегах Камы тысячи горожан сразу бросились домой, автобусы захлестнуло. Толпы народа двинулись в город пешком.
Шоссейка, тянувшаяся вдоль берега, была переполнена непрерывным потоком пешеходов. Камиль с Санией и Хасаном затерялись среди них.
Город, еще сегодня утром выглядевший таким праздничным, таким родным, своим, вдруг изменился.
И дорога к дому казалась очень длинной. Окраины города, простиравшиеся до берегов Камы, одноэтажные деревянные домишки, огороды и сады представлялись нескончаемыми. А на дороге, тянувшейся мимо тихих домов, беспокойная толчея. Гудят автобусы, заставляя подаваться в сторону пешеходов, беспрерывно сигналят грузовики. И пестрые толпы людей опять смыкаются.
Вот потянулась высокая ограда судоремонтного завода, вот шоссейная дорога повернула на гору, где начинаются центральные улицы города. Здесь движение было еще более беспокойным. По асфальтированным или вымощенным улицам сновали люди, мчались машины. Вот проскакал во весь опор конный красноармеец. И будто в погоне за ним, стрелой пролетел мотоциклист в квадратных очках. Он повернул за угол, и яростный рев его мотора быстро заглох в пышной зелени городского сада.
Начавшаяся война уже подчиняла все своим беспощадным законам.
Не только люди, но и безмолвные дома, даже камни и те казались сейчас другими. Совсем другими стали кусты сирени в палисадниках, и стройные тополя на бульварах, и липы с густыми кронами в городском саду.
Все казалось в эту минуту живым, способным думать и чувствовать.
И во всем как будто была какая-то смешанная с тревогой печаль.
Камиль с Санией дошли до сквера и свернули налево, к себе.
Молодая женщина в цветастом сарафане брала воду из колонки. Камиль удивился ее беззаботному виду. Поставив ведро под кран, она стояла, упершись в бока крепкими руками. Когда ведро наполнилось, не спеша закрыла кран, подцепила ведра на коромысло и, покачивая бедрами, спокойно зашагала вдоль сада.
Эта женщина казалась Камилю глухой.
На центральной улице на скамеечке у ворот сидела толстая женщина и вязала кружева. Не носки, не варежки, а кружева!..
И эта тоже показалась Камилю глухой.
Ему хотелось поскорей оказаться дома. А вдруг там его уже ждет повестка из военкомата…
Но он понимал, что нельзя торопить Санию. Должно быть, она заметила его нетерпеливый взгляд и остановилась.
- Погоди, Камиль, - сказала она неторопливо. - Посидим немного. - И, не ожидая ответа, опустилась на скамейку у ближайших ворот. Посадила рядом и Хасана.
Камиль, глядя на нее, подумал с удивлением, что у Сании такой же спокойный вид, как у той, вязавшей кружево женщины.
- Что с тобой, Сания?
- Ничего. А с тобой что?
- Скорей бы домой! Ведь, видишь ли…
- Вижу, Камиль.
- Папа, война долго будет? - спросил Хасан.
- Не знаю, сынок, - рассеянно сказал Камиль, - кто может сказать?
- Папа, а ты поедешь на войну?
- Поеду, сынок, - сказал Камиль и искоса поглядел на жену: лицо Сании, как и до этого, было вполне спокойным. - Да, - продолжал Камиль, - в самом деле, Сания, может быть, меня уже завтра не будет тут.
- Не удивительно.
Камиль не ожидал от Сании такой твердости. Ему казалось, что она не выдержит тяжести этого признания.
- Давайте пойдем! - сказала Сания, вставая, и пошла неспешной походкой.
Дошли до площади Ленина. Это центр города. Здесь соединяются шесть улиц. Перед входом в сад построенная из досок, только недавно выкрашенная в голубоватый цвет трибуна. В саду, среди цветочных клумб, - памятник Ленину, Обычно Камиль замечал все это в праздничные дни, когда трудящиеся Ялантау, выстроившись колоннами, проходили через площадь. На трибуне в такие дни стояли местные руководители. И бронзовая фигура вождя на гранитном постаменте казалась живой, будто он видел всех собравшихся на площади.
Сегодня фигура Ленина показалась Камилю особенно живой, особенно выразительной. Каждому, кто проходит через площадь, он словно говорит: "Ну, дорогой товарищ, ты доказал любовь к родине своим честным трудом. Настал день проверки твоего патриотизма в огне величайшей войны. Готов ли ты к этому?"
Кажется, он устремил строгий взгляд через площадь на здание городского Совета. И Камиль, словно повинуясь его взгляду, повернул туда.
Двухэтажный каменный дом в связи с приближением юбилейного праздника Татарстана всего несколько дней тому назад был побелен. Сегодня он показался Камилю совершенно новым, странно изменившимся: ведь в его простеньких, давно знакомых Камилю комнатах сейчас решают дела громадной важности.
Перед большой дверью городского Совета Камиль, будто что-то вспомнив, вдруг остановился.
- Иди-ка домой, Сания. Я зайду в РОНО.
- И мне надо повидать Газиза-абый, - сказала Сания. - Иди, сынок, домой один. Ключ у Гашии-апа. На вот, отнеси это.
Хасан обычно не любил отрываться от родителей, но сегодня не стал спорить. Подхватил ведро с сумкой, сказал "ладно" и ушел.
- Тебе лучше бы вернуться, - сказал Камиль жене.
- Нет, зайду. Может, депутатов тоже собирают.
Но тут в дверях показался председатель городского Совета Газиз Баязитов.
В будни он всегда ходил в скромном темно-сером костюме, в суконной кепке. А сегодня на нем новенькая коверкотовая толстовка и белые брюки с зеленым пятном от травы.
Камиль, видя, что председатель спешит, коротко спросил.
- Слышали?
- Слышал, - сказал Баязитов. Он не остановился, но, увидев, что Камиль с Санией идут за ним, немного замедлил шаг.
- Мы были на берегу Камы, - сказал Камиль, - и не слышали, что передавали по радио…
- И я не слышал, - сказал Баязитов, - тоже был на прогулке за городом. Миляуша была с вами?
- Была. Наверно, сейчас уже дома.
Дойдя до угла улицы, Баязитов остановился;
- Извините, спешу на бюро райкома.
- Газиз-абый, - спросила Сания, - не собираете депутатов?
- Соберем… - Баязитов строго посмотрел на Санию. - А вы, товарищ Ибрагимова, не беспокойтесь. Вы ведь в отпуске, сидите дома. Если нужно будет, вызовем.
Он ушел.
Камиль хорошо знал председателя горсовета, отца одной из своих учениц - Миляуши. Нет, это был уже не тот Баязитов. Он всегда был спокойным человеком и выглядел старше своих сорока лет. Даже люди, старшие rto возрасту, почтительно величали его "Газиз-абый". А сегодня? Нет, сегодня никак не подумаешь, что человеку стукнуло сорок. Как-то весь он подобрался, помолодел…
Да, все в Ялантау вдруг изменилось с этого часа. Вчерашний день ушел в далекую историю. Кончилась мирная стройка, продолжавшаяся более двадцати лет. Началась военная страда - Великая Отечественная война.
Камиль в эту ночь спал плохо. О чем только он не передумал! Но сколько ни думал - приходил к одному выводу: да, нужно быть на фронте.
Наутро он пошел в военкомат и попросил зачислить его в ряды Красной Армии. Военный комиссар посоветовал не спешить.
- Нужно будет - сами вызовем, - сказал он.
Камиль вернулся. Но сейчас он не мог ни о чем думать, и дом казался ему какой-то временной станцией на его фронтовом пути. Прочитав в газете последние телеграммы, решил зайти в райком.
Секретарь райкома Башкирцев встретил его по-обычному спокойно.
- Здравствуй, дружище! Как дела?
- Дела-то ничего, да вот… - начал было Камиль.
А Башкирцев как ни в чем не бывало продолжал расспрашивать о житье-бытье.
Камиль заговорил о том, с какой просьбой он пришел сюда.
- Я коммунист. Здоров, крепок. Считаю, что мое место на фронте, - закончил он.
Башкирцев деловито задал вопрос:
- На кого оставляете школу?
- Когда уходят в армию, разве спрашивают о том, кому оставить свое место?
- Тебя ведь еще не призывают?
- Будто не найдутся люди на должность директора школы!
- Ты, Камиль, наверно, знаешь Антона Семеновича?
- Какого Антона Семеновича?
- Макаренко.
- Как не знать…
- Видный педагог, а?
- Конечно.
- Недавно я прочитал одну его статью. Там он приводит интересный эпизод. В коммуне для беспризорных ребят он работал шестнадцать лет. И вдруг его переводят на другую работу. Нужно уезжать. Услышав об этом, коммунары начинают плакать. Макаренко и самому нелегко расставаться… Он говорит своим коммунарам последние, прощальные слова, И вдруг его взгляд падает на рояль. На рояле пыль. И Макаренко, прервав свое прощальное слово, спрашивает: "Сегодня кто дежурный?" Ему сообщают. "Под арест на пять часов", - говорит Макаренко. Ну, что скажешь?
- Интересно! Я об этом не знал.
- Не сказал: "Я ухожу, а вы что хотите делайте", а?
Камиль понял, на что намекает Башкирцев, и попытался оправдаться:
- Так это было в мирное время…
Голос Башкирцева стал суровым: