- Вот так, Камиль. Желание твое понимаю. Наступит очередь - уедешь. Но все-таки не забывай: ты сегодня директор школы. И если самому придется уехать, на кого оставишь школу? В каком состоянии оставишь?
Слова Башкирцева отрезвили Камиля Словно рассеялся туман, и он начал видеть все вокруг. Вот и кабинет секретаря райкома, оказывается, все такой же, каким был всегда. Та же светлая, просторная комната, тот же покрытый красным сукном длинный стол, и у стола давно знакомая пальма.
А за письменным столом, на своем обычном месте Башкирцев. На нем та же гимнастерка. На стене портрет Ленина. Чуть левее - большая карта района. Тут же барометр. Стрелка показывает на "ясно". Все как в мирное время.
И липы за окном стоят спокойно, и часы с тяжелыми гирями тикают все так же неторопливо. Не один Камиль, весь актив Ялантау знает, что эти часы работают безупречно.
Камилю даже стало неловко перед Башкирцевым. Он понял, что до последней минуты был во власти какой-то странной растерянности. Да, нельзя так, ведь судьбы войны решаются не только на фронте.
- Вы правы, - сказал он наконец. - Я, признаться, позабыл, где нахожусь. Но все-таки, товарищ Башкирцев, считаю, что мое место на фронте.
Конечно, секретарь райкома хорошо понял его: ведь к нему сегодня приходило много людей с подобными заявлениями. Башкирцев гордился их самоотверженностью, но открыто не показывал свои чувства и не торопился выносить решения. Несомненно, раз началась война, главное место - фронт. Вполне естественно, что коммунист рвется на фронт. Башкирцев и сам, когда услышал о нападении гитлеровцев, подумал о фронте. Он вспомнил, как, будучи еще семнадцатилетним юношей, сражался с бандами Колчака.
Весной 1919 года колчаковцы наступали на Ялантау. Отдать город врагу было нельзя - здесь хранились огромные запасы хлеба, здесь зимовал в затоне большой речной флот. Надо было или уничтожить все это, или эвакуировать. А на Каме вот-вот тронется лед… И уездный партийный комитет принимает решение не пропускать врага в Ялантау. Для этого был организован отряд в помощь Красной Армии.
И Башкирцев был в этом отряде. Здесь он получил первое боевое крещение. Все храбро сражались. Врага удалось задержать. Но немало пролилось крови там. Многие коммунисты погибли у Ялантау за Советскую власть…
"Нет, никогда не отдадим мы свободу, завоеванную ценою жизни тысяч трудовых людей, рекою пролитой крови!" - думал Башкирцев, сжимая губы. Он уже чувствовал себя бойцом, готовым немедленно ехать на фронт.
Однако руководитель должен уметь обуздывать чувства. Сейчас - в особенности.
И Башкирцев старался возможно расчетливее распоряжаться отправкой на фронт ответственных работников своего района. Ему было далеко не безразлично, кто уедет сегодня, а кто - завтра…
Поняв это, Камиль успокоился и усердно занялся школьными делами.
Учителя помоложе были уже призваны в армию, На их места пришли вышедшие на пенсию, старые учителя. Одним из них был Сулейман Гафуров.
Конечно, работы хватало для всех. Учителя и ученики начали своими силами ремонтировать школу, пилить и укладывать заготовленные на зиму дрова. Камиль по-хозяйски занялся делами школы: вдруг вызовут в военкомат - надо оставить преемнику все в полном порядке.
Кроме того, надо было вести агитационную работу среди населения. Это было делом нелегким в те дна Никто не мог понять нашего отступления на фронте. Все привыкли считать Красную Армию могучей и непобедимой. А сейчас?.. Как-то язык не поворачивается говорить перед народом о наших неудачах… Красная Армия не должна уступать врагу родную землю! Тут, должно быть, какое-то недоразумение. Вот-вот наши должны остановить гитлеровцев, не сегодня, так завтра. И не только остановить - пойти вперед… Но как же так? Сколько времени можно ждать?..
Даже Башкирцев, чувствовалось, был в замешательстве. Чем объяснить страшные неудачи первых же дней войны? Что происходит на фронте?
Но все - и Камиль в том числе - понимали, что нельзя было давать волю сомнениям. Сомнения обезоруживали. Надо было верить партии, - рано или поздно она приведет народ к победе. Не раз, в не менее трудных обстоятельствах, она умела сплотить народ, умела воодушевить его на героическую борьбу. Камиль твердо верил: так будет и на этот раз.
Мужчины уходили в армию.
Вскоре в районе почувствовалась нехватка людей. Учителям и школьникам пришлось работать на погрузке пароходов и барж, на заготовке сена и уборке хлебов.
Камиль с головой ушел в работу. И даже стал подумывать: хорошо бы, повременили с вызовом. Приближались дни, когда Сания должна была родить.
"Что она будет делать без меня, бедняжка? - беспокойно думал он. - Хорошо бы, до моего отъезда родила".
Но желание его не сбылось. Камиля вызвали в военкомат и предложили в течение суток сдать дела.
Не попросить ли, чтобы дали отсрочку хоть на недельку?
Перед глазами Камиля возникла фигура Башкирцева.
3
Башкирцев только что приехал, он с молодцеватой легкостью спрыгнул с подножки машины и сказал шоферу, что скоро опять нужно будет ехать. Тут он увидел Камиля:
- Ко мне?
- К вам, товарищ Башкирцев.
- Пойдем.
Поднялись по лестнице. Перед дверью кабинета несколько человек ожидали секретаря.
Башкирцев бросил на ходу: "Кто ко мне - заходите", - и прошел в кабинет. Пожилой крестьянин опередил Камиля.
- Хоть я и остался председателем, товарищ Башкирцев, дела идут совсем не так, как я… - заговорил на ходу он.
- Садись, Гайнетдин-абый. Коротко: в чем у тебя дело?
- Уборка, сам знаешь. Только приступили, а тут на тебе - многих начали вызывать в военкомат…
- Война, ничего не поделаешь. Ты не рассчитывай на людей, годных по возрасту для армии.
- Я и не рассчитываю. Беда вот в чем: одного призовут, а на проводы поднимается вся родня. Иной раз чуть не половина колхоза уходит на пристань…
- Понятно! - сказал Башкирцев так, чтобы все в кабинете слышали. - Только сейчас я вернулся из колхоза, сам видел. Но тут уж ничего не сделаешь. По-хорошему провожайте уходящих в армию. Это нужно. Проводы можно устраивать на месте, в колхозе. Но и про уборку не забывайте ни нй минуту!
- Вот, вот… Но когда начинаешь ограничивать, людям не нравится. Говорят: "Человек уходит в огонь, не знаем, вернется ли, а ты не даешь попрощаться как следует".
- А ты говори: "И здесь у нас фронт, нельзя не считаться с этим". Попытаемся кое-чем помочь и мы. И очень хорошо, Гайнетдин-абый, что ты вовремя пришел сюда. А то у нас есть поговорка: "Татарин думает после обеда". Не так это!
- Вот именно, - сказал Гайнетдин, вставая.
Он ушел, а перед Башкирцевым уже стоял другой, помоложе.
- Товарищ Башкирцев, опять к вам. Вот! - Он бросил на стол листок бумаги. - Отпустите на фронт.
- Товарищ Галлямов, почему такое нетерпение?
- Не могу я больше терпеть. Когда мои товарищи на фронте кровь проливают, мне кажется преступлением сидеть в тылу.
И Камилю вдруг стало неловко.
- Ну-ну! Не к лицу нервничать коммунисту, - сказал Башкирцев и тут же перешел на деловой тон: - Как работает завод? Освоили новую продукцию? Какие меры приняли для увеличения производства боеприпасов? Вот что в эту минуту с тебя спрашивается.
Камиль вспомнил; Галлямов был секретарем партийной организации на судоремонтном заводе.
- Сегодня ты еще нужен здесь, - продолжал Башкирцев, - поднимай производство на заводе. Взамен ушедших готовь новые кадры, учи, выращивай. Если надо будет послать на фронт, вызовем и скажем. Вот он, - Башкирцев кивнул в сторону Камиля, - тоже в первый день войны пришел с заявлением. Сейчас настало его время…
Камиль смутился: ведь он пришел просить отсрочку. Да, надо скорей уходить, нельзя терять время.
И как только Галлямов вышел, Камиль встал.
- Я готов, товарищ Башкирцев, - сказал он. - Зашел проститься с вами.
- Желаю тебе доброго пути, Камиль. Возвращайся живым и здоровым. И победителем! О семье не беспокойся, не забудем.
- Спасибо, товарищ Башкирцев.
Пожав руку Башкирцева, он кивнул всем сидящим в кабинете и вышел. Надо было зайти в городской отдел народного образования и побывать в школе - сдать директорство Сулейману Гафурову. На устройство домашних дел у него оставался только вечер.
4
Один вечер! Что можно сделать в один вечер? Что успеешь сказать подруге жизни - жене, сыну, самым близким людям, с которыми расстаешься, возможно - навсегда?
Так думал Камиль. Но, к его удивлению, все вышло не так. Этот последний вечер показался ему очень долгим.
Он и жена мало разговаривали в тот вечер. Только чтобы успокоить друг друга. Камиль говорил, что нисколько не боится за себя, не боится предстоящих трудностей, а беспокоится лишь об остающихся дома. Сания сказала, что незачем ему беспокоиться о доме - кругом добрые соседи и знакомые. Просила, чтобы Камиль берег себя.
И все сказанное, казалось, звучало отчужденно, даже холодновато.
Люди, очень близкие друг другу, в минуту серьезных переживаний часто бывают неразговорчивы. Перед лицом глубоких испытаний слова кажутся им совершенно бессильными и лишними.
Камиль и Сания без слов понимали внутреннее состояние друг друга. Камиль то и дело поглядывал на свою Санию. Посмотрит-посмотрит и, сам не замечая того, глубоко вздохнет.
Так бывало и в пору молодости - вот так же он подолгу, стараясь делать это незаметно, глядел на свою Санию. Точно на лице девушки, под длинными ресницами, в темно-карих ее глазах, были спрятаны глубокие тайны. Не в силах оторвать глаз, парень испытывал невыразимое наслаждение оттого, что покорялся таинственной силе ее глаз.
Но настоящая любовь пришла после. Камиль понял это только через несколько лет. Внешняя красота Сании уже не кружила ему голову. Открылась другая, внутренняя ее красота. И Сания заполнила всю жизнь Камиля, стала для него единственной и незаменимой.
Вещи в дорогу были давно приготовлены, но Камиль то и дело, только для того, чтобы не сидеть без дела, пересматривает их. Изредка, ни к кому не обращаясь, промолвит какое-нибудь ничего не значащее словечко. А сам все поглядывает на свою Санию, глубже, чем когда-либо, ощущая, насколько близка ему эта женщина с коричневыми пятнами по краям лба и па верхней губе… Ее темные волосы с пробором посередине, широкий халат из яркого сатина - все просто и отдает спокойствием. Спокойны и все ее движения.
Сания, медленно двигая белыми локтями, что-то вышивает на маленьком платочке. Это подарок Камилю в дальнюю дорогу.
На углу батистового платка голубым шелком она вышивает буквы "К" и "С", накрепко соединяя их друг с другом.
И в сердце Камиля поднимается острое чувство жалости к Сании.
Как мучительно оставлять ее одну, когда не сегодня-завтра она должна родить, когда так будет нуждаться в помощи близкого человека эта чистая душой женщина, много лет делившая с ним свои радости и заботы…
Десять лет, прожитых с Санией, промелькнули как сон. Теперь ему думалось, что он был скуп на любовь и уважение к ней. Вспоминались случаи, как иногда обижал ее, как однажды вечером, уходя из дому, на вопрос Сании: "Скоро ли вернешься?" - ушел, ничего не ответив…
"Эх, зачем надо было так ее обижать?"
Говорят, жалость не любовь. Ошибочное мнение, ведь жалость чаще всего и вызывается любовью.
Вот Сания, словно что-то услышав, оторвалась от своего дела и, не поднимая головы, потянулась к руке Камиля. И Камиль дал ей руку. Сания, притянув ее к себе, прижала теплую ладонь мужа к своему животу. Пальцы Камиля почувствовали, как шевелится ребенок: он сильными толчками поднимал ладонь отца, точно брыкался ножками. И мать, и отец улыбнулись.
- Сердится на меня! Мол, зачем уезжаешь, не дождавшись меня, - сказал Камиль.
- Нет, не то.
- А что же?
- Говорит: пусть наш папа не беспокоится, - мол, мы не таковские, чтобы подкачать.
Камилю захотелось обнять и нежно поцеловать Санию. Но, глянув на сына, мастерившего что-то из бумаги, остановился. И Сания сказала:
- Хасан, пора тебе спать, сыночек.
Хасан сегодня был особенно послушен. Он быстро собрал игрушки и без возражений улегся в свою постель. Но и ему было неспокойно. Не то чтобы он очень страдал из-за отъезда отца, но было тревожно оттого, что не может горевать и ему не хочется плакать при расставании с отцом. Хасан вместе с тем страшился чего-то, старался утаить эти свои чувства от родителей и, накрывшись с головой одеялом, притворился спящим.
5
Камиль и Сания перед сном вышли прогуляться. На улице - светлая летняя ночь с редкими звездами. Все здесь близкое, свое. Здесь, в этом городе, прошла лучшая пора жизни, пора, полная семейного счастья, радостного труда, общения с добрыми друзьями…
Дремлет погруженный в грустную тишину фруктовый сад. Этот сад заставил Камиля вспомнить первые годы жизни в Ялантау.
Маленький сад в углу двора существовал еще до приезда Камиля с Санией. Но в то время там росли только сирень да боярышник, плодовых деревьев не было. Бывшие хозяева, ссылаясь на то, что все оборвут ребятишки, и вообще боясь привадить воров, не считали нужным разводить сад.
Дом был построен человеком с прозвищем "Памятливый Фахруш". Он считался в свое время одним из крупных купцов. Говорили, что, будучи совершенно неграмотным, он до последней ниточки помнил, сколько и каких товаров лежит у него в магазинах, помнил всех должников.
Рассказывали, что однажды, когда Фахри был еще мальчиком, он, оставшись в магазине отца, продал какому-то деревенскому парню осьмушку чая. У парня недоставало копейки. Когда он стал упрашивать сбавить копейку, Фахри сказал: "Ладно, копейка будет за тобой". Прошли многие годы, Фахри вырос и стал торговцем. И должник-парень стал мужиком с большой бородой и усами. Однажды Фахри наблюдал за погрузкой баржи. Продавшие пшеницу крестьяне пришли за деньгами. В кассе сидел сам Фахри. Чернобородый мужик начал просить надбавить ему копейку. И тут Фахри узнал его и сказал:
- А помнишь, ты мне за чай копейку остался должен?
- Когда? - Мужик, конечно, давно уже позабыл, что когда-то, в молодости, покупал чай у Фахри.
Но Фахри ему напомнил должок и вместо прибавки уплатил на копейку меньше. Мужик почесал в затылке и промолвил:
- Однако и памятливая же ты свинья, Фахруш!
Мужики посмеялись. И с того времени Фахри-бай стал Памятливым Фахрушем.
Но среди торговцев его величали уважительно - "Фахри-абый" и даже "Фахрутдин-эфенди".
В годы первой империалистической войны дела Памятливого Фахруша пошли в гору, Тогда он выдал свою дочь за одного из уездных чиновников. Свадьбу сыграли на славу, и Фахруш, купив участок неподалеку от центральной улицы, построил дом для дочери и зятя.
В этом двухэтажном, покрашенном голубой краской доме с железной крышей зять и дочь богача не обрели спокойной жизни. Зять, будучи преданным слугой царя, во время гражданской войны оказался в рядах белогвардейцев и, когда красные начали одерживать победы, ушел с белыми. Вместе с ним исчезла и жена.
Дома у молодых и у самого Фахруша были конфискованы и поступили в распоряжение коммунального хозяйства. В доме зятя-чиновника поселили сначала две рабочих семьи. Один из сыновей рабочего, жившего на втором этаже, стал инженером и, получив квартиру в Казани, взял туда и семью.
Как раз в это время в Ялантау приехали учителя - Камиль и Сания, им и отдали освободившуюся квартиру.
У Камиля и Сании, кроме фанерного чемодана с одеждой и плетеного сундука с книгами да еще жестяного чайника на двоих, ничего не было, и трехкомнатная квартира, отведенная им, показалась огромной.
В одной из комнат от бывших хозяев остались железная сетчатая кровать и два больших стола, а на стене кухни - висячий шкафчик.
- Если их уберут, будет совсем пусто, - сказала Сания.
В душе они уже с сожалением вспоминали свою комнату в студенческом общежитии Казани. В это время вошел один из бывших хозяев.
- Если можно, оставьте эту кровать, столы и шкафчик у себя. Но если они будут стеснять вас, можно вынести в дровяник.
- А можно пользоваться ими? - спросил Камиль.
- Пожалуйста. Можете даже купить и оставить для себя.
- Пока мы не можем ничего покупать.
- Можно уплатить позже.
- Хорошо, пусть останутся, - сказал Камиль. - Договоримся…
Так они начинали жизнь в этом доме.
6
А с садом получилось так.
В глубине двора, рядом с садиком, был маленький флигелек, где раньше жил дворник хозяина дома. После революции он стал работать дворником в трех-четырех домах. А в год приезда Камиля обязанности дворника передали человеку по имени Мулладжан, приехавшему из какой-то отдаленной деревни вместе с женой и шестилетней девочкой.
Никто из них не интересовался садом, и Камиль взял его на свое попечение. Прежде всего поправил ограду, очистил его от мусора и начал подсаживать плодовые деревья. Привез из-за Камы несколько кустов смородины, посадил около десятка вишен и пять яблонь разных сортов.
Соседи поначалу косо посматривали на его работу, но пока молчали. Но вот развязался язык у Мулладжана. Будучи дворником, он считал себя ответственным за все на дворе. Однажды явился навеселе и завел издали разговор:
- Ты, браток, хоть и ученый человек, а насчет того, чтобы своего не упустить… Да-а!..
Камиль не сразу его понял:
- Что вы хотите сказать?
- Но ведь, может, и у меня также давным-давно руки чешутся на этот сад… Да-а!..
- Кто же вам мешал ухаживать за ним?
- Не только у меня, но, может, и у соседа Чтепа на была такая думка: эх, мол, хорошо бы посадить кусты в этом саду и продавать ягоды! Да-а!..
- Почему же не посадили? Кто запретил?
- Кто запретил! Кто может запрещать? Он мне запрещал, я ему запрещал… Как деды говаривали: от общего добра и собака отвернется. Вот что запретило.
- Это же глупость, Мулладжан-абый! Из зависти друг к другу оставлять без призора сад…
- Ай-яй, а у тебя что получится ли? Человека, позарившегося на общее добро, у нас того… Да-а!
- Вы что, - сказал Камиль, нахмурясь, - бредите, что ли?
- Ладно, ладно, вы уж хороши…
Но тут вышла жена Мулладжана - Гашия.
- Ты что болтаешь, Мулладжан? - сказала она сердито. - Иди ложись, пьянчуга!
И, повернувшись к Камилю, извиняющимся тоном добавила:
- Не слушайте его, он сам не знает, что говорит.
Мулладжан заупрямился было, но Гашия увела его домой.
Камиль подумал про себя: "Вот еще глупость", - и продолжал работу в саду.
Никто из соседей ему не мешал, но никто и не помогал.
В первый же год сад принес первые сладкие плоды - крупную-крупную смородину. Хотя сад выращивал Камиль один, но ягоды решил разделить со всеми соседями. Присмотр за садом Камиль поручил дворнику - все это одобрили.
Все жильцы поневоле стали считать сад общественной собственностью, все стали за ним приглядывать и оберегать посадки.
На заботы о нем сад ответил с исключительной щедростью: через два года принес богатый урожай сладких вишен. А затем пошли румяные, вкусные яблоки. Правда, сад был маленький, и урожай не покрывал спроса всех жильцов. Тем не менее все радовались ему и любили посидеть в зеленой тени, любуясь пышным его цветением.