- Увидит! Знаешь, умница моя Фания, какая мысль мне приходила в голову в ту же, как у тебя, глупую пору? Мне все хотелось испытать мою любовь к мужу: выдержит ли она трудные испытания, крепка ли она? Думала: хорошо было бы испытать это. Вот и пришлось, И твоя и моя - у всех нас любовь и счастье испытываются сейчас в огне. Правда, я не представляла, что испытание будет столь жестоким. Тем не менее я верю: как бы тяжело ни было мне сегодня, сколько бы ни пришлось перенести трудностей, все равно восторжествует наше счастье.
- Ох, только бы так было!
- Будет так, умница моя, Фания! Только ты не сдавайся, не теряй веры.
И эти слова успокаивали молодую мать. Тревожные ее страхи сменились надеждой.
Вот и сегодня она проснулась радостная:
- Сания-апа, дорогая моя, во сне видела моего Салиха, - сообщила она восторженно.
Но Сания только улыбнулась: как раз в эту мину ту ей принесли ребенка.
12
Третья мать, пожилая женщина, как видно, не считалась с переживаниями юной Фании. Казалось, она пропустила мимо ушей ее слова насчет сегодняшнего сна. Тем не менее ее присутствие в этой комнате придавало спокойствие всем. Ее привезли из соседнего колхоза вместе с ребенком, успевшим родиться до приезда в родильный. Как бы вовсе не интересуясь соседками по комнате, она сетовала на обстоятельства.
- Вот так попала! - жалобно твердила она, устраиваясь на кровати. - Раньше как через семь-восемь дней не отпустят. Ох, дела! Везли бы сразу домой…
Колхозница Зубарджат, несмотря на запрещение бригадира, до последних дней ходила на работу и ребенка родила в поле, во время жатвы. Ее увезли сюда на машине "скорой помощи".
Когда ей принесли покормить ребенка, она, казалось, даже не обрадовалась.
- Тебя только мне не хватало! Какие хорошие дни пропадают из-за тебя! - промолвила она. - Ну-ну, не пищи! Не помираешь!
И хотя все это было сказано сердитым голосом, но отзывалось лаской.
Одновременно с ребенком Фании вручили узелок с запиской.
- Скатерть велели обратно передать.
- Пусть подождут, - ответила Фания. - Сначала накормлю…
Она взяла в руки малыша.
- Ну, возьми, - совала она ему грудь. - Вон тут есть помоложе тебя, а как хорошо сосут… Ешь, ешь!
Действительно, малыши Зубарджат и Сании не заставляли упрашивать себя, и это радовало матерей. От новорожденного, кроме умения сосать, ничего и не требуется, и кто сладил с этим делом - герой.
Вот дочь Сании уже насосалась. И мать, вглядываясь в сморщенное ее личико, приговаривала:
- Наелась, доченька? Ну, скажи "агу"! Эх, серьезная, как бюрократ! Хоть бы улыбнулась маме. Не идет тебе серьезность."
И Зубарджат кончила кормить своего ребенка.
- Ну, хватит! Все! - оторвала она его от груди. - Что пищишь? Небось мокрый уже! Тут разве умеют ухаживать за ребенком как следует!
И, распеленав, начала его ощупывать. В это время появилась в дверях няня.
- Ведь говорили же вам, тетя, что не разрешается развертывать! - сказала она сердито.
- Ну, а что такое, ежели распеленала? Мой ведь.
- Давай сюда, давай! - отобрала няня ребенка и, хорошенько запеленав, отдала Зубарджат. - Пока он у нас здесь, ты уж за него не беспокойся, тетя.
- Ну-ну, ладно! - сказала Зубарджат. - Знай, что я такая тетя, которая вырастила уже десятерых. И все десять - как спелые яблоки. Вырастет и одиннадцатый.
-. Не хвались, - усмехнулась няня. - Через наши руки прошли и такие, которые, вырастив двенадцать детей, пришли с тринадцатым.
Все же она с уважением оглядела женщину, родившую своего одиннадцатого ребенка. И, как бы говоря от его имени, благодушно прошепелявила: "Ладно, мамуся, не ругай нас, мы ушли". И унесла малыша.
Сания с Фанией восхищенно смотрели на Зубарджат.
- А старшему вашему сколько, Зубарджат-апа? - спросила Сания.
Зубарджат не успела ответить. Выглянув в окно, она принялась кого-то беззлобно ругать:
- Тебя тут еще не хватало, черта бородатого!
Человек, появившийся из кустов под окном, ответил с широкой улыбкой:
- А, вот ты, оказывается, где! Узнал по голосу, как начала ругаться. Ну как себя чувствуешь? Жива, здорова?
- Разве нет детей, чего сам явился? В колхозе рук не хватает, а ты шляешься тут.
- Ну-ну, хватит! Покажи-ка сына-то!
- Как бы не так! Сейчас только унесли.
- Эхма, думал - увижу… Здоровый, хорошо сосет?
- Вон ее попроси, - кивнула Зубарджат на няню, вернувшуюся обратно, - может, принесет и покажет. Слушай-ка, миленькая, - сказала Зубарджат, подлаживаясь к ней, - вон отец за окном стоит, хочет посмотреть сына. Может, принесешь?
- Отец? Ой, ведь не разрешается! - сказала няня испуганно. - Как вы прошли?
Человек за окном улыбнулся.
- Раз уж сумел пройти, покажите сына, красавица моя. Вот и гостинец принес вам. На-ка, Зубарджат, прими.
- Нет, нет! Нельзя ничего передавать через окно. Только через двери, через дежурного. А сами… спрячьтесь, чтобы никто не видел.
- Нету меня! - Человек за окном с готовностью опустился наземь.
Няня торопливо вышла и вскоре вернулась с ребенком на руках.
- Ну, посмотрите на него. Точь-в-точь отец. Вылитый!
За окном послышался счастливый смех.
13
Матерям недолго давали утешаться детьми: по одному няня их унесла. И отец за окном, довольный тем, что повидал жену и сына да вдобавок ухитрился передать гостинец через окно, удалился.
- Смотри, Зариф, больше не ходи! Пусть Карима придет. Или пусть лучше придет Фагима! - кричала ему вдогонку Зубарджат.
И тут же, словно ничего и не было, продолжала прерванный разговор:
- Старшему двадцать пять, сейчас он на фронте. Бригадиром был…
- О ком вы говорите, Зубарджат-апа? - не поняла Сания.
- Вы же спросили: "Старшему сколько лет?" И второй уже в армии. Тот учился на скотного доктора.
- Все десять живы, Зубарджат-апа?
- Живы. Одна из дочерей учительница. Другая - бригадир в колхозе. Остальные ходят в школу.
- Где учатся?
- Одна - здесь, в этом году окончила девятый.
- Девятый? Как зовут?
- Карима Хуснуллина.
- Карима? Это моя ученица.
- Неужто? - воскликнула Зубарджат, просветлев лицом. - Эх, а я и не знала… Так Сания-апа - это и есть ты?
- Хорошая она девушка, Карима.
- Очень старательная. Только уж очень смирная. В эти дни, примечаю, она что-то скисла у меня. Видно, какой-нибудь приглянувшийся парень уехал на фронт. Ведь какая была веселая девчонка!
- С чего бы? Я ничего такого за ней не замечала…
- Всегда с любовью говорит о школе, Так, выходит, Камиль твой муж? Хорошо знаю его. Когда приходил провести собрание, никто у нас дома не оставался. Очень уж хорошо объясняет все. Вернулся бы только живым-здоровым…
Зубарджат оказалась неуемно словоохотливой собеседницей. Она забрасывала вопросами, не давала Сании раскрыть рта.
- Во всем районе, поди, нет человека, который не знал бы твоего Камиля. И такого человека берут на войну! Был бы только здоровым… У самой-то больше никого нет? И матери нет? Сказывала ты - сынок есть, он у кого же остался? Может, некому и покушать принести? Кабы об этом пораньше знать, наказала бы я нашему отцу, велела бы кому-нибудь прийти. Такому человеку, как ты, одной тут лежать разве хорошо?
- Я уж не такая одинокая, - сказала Сания, - есть у меня хорошие соседи и близкие знакомые, они будут навещать. Сегодня я сама не велела ходить. Зачем зря беспокоить людей? Ведь тут и так…
Но Сании не дали закончить фразу - вошла няня с сетчатой сумкой, полной бумажных свертков.
- Разве забудут свою Санию-апа? - сказала она, торжественно ставя на столик банку с цветами. - Это тебе, Сания, Принесли ученики. Целым табуном пришли.
Няня повесила сетчатую сумку на угол кровати.
- Тут и записка тебе есть.
- Ох и милые же вы, дети! - сказала Зубарджат, вытирая слезы умиления. - По-умному сделали. Почитай-ка, что они тебе написали?
Сания не могла прочесть вслух письмо; она и сама разволновалась.
- Возьми-ка, Фания.
- "Уважаемая Сания-апа, - начала читать Фания. - Посылаем вам пламенный привет наших сердец. Желаем, чтобы вы были живы и здоровы. И поздравляем вас с только что явившейся на свет малюсенькой дочкой. Вы будьте за нас спокойны, дорогая Сания-апа, мы, ученики девятых и десятых классов, всегда с вами…"
На этом месте пришлось прервать чтение - на пустующую четвертую кровать привели новую пациентку. Это была женщина с мертвенно-исхудалым лицом. На ней был халат когда-то зеленого цвета, но после многократных стирок совсем побелевший. Такого же безжизненного цвета было лицо женщины.
Это не было похоже на обычную, спокойную слабость освободившейся от ребенка роженицы. В голубых глазах женщины светилось глубокое горе.
У всех в палате, естественно, зародилось желание узнать, в чем горе этой женщины. Но никто не осмеливался задать ей такой вопрос. Жалость мешала задать его. Казалось, что женщина не в силах даже вымолвить слово.
Наконец молчание нарушила Зубарджат.
- Очень уж, видно, положение твое тяжелое, бедняжка? - осторожно сказала она.
К удивлению всех, голос у новоприбывшей оказался довольно твердым.
- Я не понимаю по-вашему, - заговорила она на русском языке. - Вероятно, вы хотите узнать, кто я такая…
И, не ожидая нового вопроса, начала рассказывать свою историю:
- Детей мы раньше проводили… Эшелон с детьми разбомбил, проклятый. Двое моих детей там погибли… Уж думала - как бы сохранить этого… И эта надежда оборвалась. До срока родился. Родился мертвенький. Столько раз пришлось быть под бомбежками! Я ведь из-за них, из-за детей, не ушла партизанить с мужем… Теперь совсем одинокой осталась… Ужасно одинокой!..
Женщины молчали, подавленные этим рассказом.
- А вы старайтесь не думать так, - горячо сказала Сания наконец. - Среди нас вы не будете одинокой, как вас… простите, не знаю вашего имени-отчества.
- Ольга Дмитриевна.
- Да, Ольга Дмитриевна, среди нас вы не будете одинокой. Мы с вами.
В запавших глазах женщины сверкнули слезинки…
- Спасибо вам! Спасибо, дорогие мои женщины!
…Сколько раз в тяжкие минуты вот так утешали друг друга матери, сестры и жены, повторяя: "Нет, вы не одиноки… Нет, мы не одиноки…" И тем не менее страх за близких, боязнь, что дети с рождения останутся сиротами, как тяжелый и холодный свинец, постоянно давили сердце.
Прошла всего-навсего неделя после отъезда Камиля, но очень-очень долгими показались Сании эти семь дней. Ей казалось, что Камиль где-то очень далеко, что он уже сражается с врагом под ревущим огнем днем и ночью.
Глава третья
СЕРДЦЕ КОММУНИСТА
1
Палатки из светло-серой холстины терялись на серебристом фоне березовых стволов как бы в туманной дымке.
За группой палаток, выстроенных в глубине леса, среди старых корявых берез стоит на вбитых в землю ножках длинный стол. На краешке стола примостился красноармеец в изрядно поношенной гимнастерке. Он пишет. Изредка слышен щебет какой-то птички в березовой листве. Поднимая пыль сапогами, меж палаток бродят группы солдат. Неподалеку солдаты чистят винтовки. Они тихо напевают песню. Где-то слышатся четкие голоса команды. Красноармеец за столом ничего этого не видит и не слышит, карандаш его быстро бегает по бумаге.
По извилистой тропке из лесной чащи выходит солдат. Обвисший живот его затянут слабо, обмотки неумело намотаны вокруг икр. Солдат идет к столу. Но сидящий за столом даже не поднял головы.
- Эй, Камиль! Как дела? Стихи сочиняешь?
Сидящий за столом действительно был Камиль. Он не уехал в дальние края, как это казалось Сании, а проходил подготовку в лагере, неподалеку от Казани.
"Ох уж мне этот Фуат! - подумал он. - Ходит тут…"
В эту минуту ему ни с кем не хотелось разговаривать. Но Фуат бесцеремонно уселся напротив.
- Ну что там пишешь?
Камиль понял, что от Фуата просто не отделаешься.
- Ага, это ты, - грубо сказал он, даже не глядя на земляка. - А я думаю: кто это ходит, портит воздух?
- Человек вообще на то и создан, чтобы портить воздух.
Камиль свернул бумаги и сунул в карман.
- Глупая, братец, философия! - сказал он, не повышая голоса. - Ты хотя бы свои пошлости высказывал не столь прямолинейно.
- Льщу себя надеждой поучиться у более умных людей.
Камиль как следует даже не расслышал последних слов Фуата. Оглядев его несобранную, нелепую фигуру, он только поморщился: и как его угораздило попасть в один лагерь с этим горе-солдатом?..
- Что же ты молчишь? - заговорил Фуат. - Видно, притомился на строевых занятиях? Недавно видел я, как ты, высунув язык, пёр на себе пулемет. Натерло горб?
- Это я уже слышал. Знаю, что и дальше скажешь.
- Ну-ка, скажи, если знаешь!
- "Это безобразие, - скажешь ты, - будучи учителем, да не простым учителем, а директором школы, человеком с высшим образованием, ходить в рядовых!" Не так ли?
- Разве это не правда?
- Продолжать? "Сам виноват, - хочешь ты мне сказать. - На твоем месте был бы другой, поумнее, он не только для себя, но и для Фуата, земляка и старого знакомого, нашел бы тепленькое местечко где-нибудь там, откуда не посылают на фронт. Чтобы работать поменьше, а щей погуще". Не так ли?
- Ну и что, если так? Каждый так думает.
- Ты не говори за других. Очень много берешь на себя!
- Ладно, до других мне нет дела. А мое положение плохое. Старшина начал грозить. Если человек хочет придраться, разве он не найдет повода?
- А чем он тебе грозит?
- "Добьюсь, говорит, пойдешь на фронт".
- Ну и что же?
- Нет, Камиль, я серьезно говорю. Ты поближе к командирам. Да еще коммунист. Что-нибудь сделай для меня. Ведь с тобой тут считаются…
Камиль не дал ему договорить.
- Знаешь что, - сказал он сурово, - если уж приходишь ко мне как к земляку, даже не заикайся больше об этом. Все!
Как бы желая показать, что он не удивляется такой твердости Камиля, Фуат качнул головой.
- Все, Камиль! - сказал он. - Сошлют так сошлют. Пропащая моя голова… Ну, какие известия от твоей женушки?
- Пока никаких.
- Вот-вот, разве это не безобразие? Живем под самой Казанью, а от семьи не можем вестей получить.
Эти слова задели Камиля. И то, что их сказал Фуат, еще больше его рассердило.
Когда они отчалили от пристани, Камиль был убежден, что едет прямо на фронт, где будут приглушены чувства, привязывавшие его к семье. Он убедил себя в том, что это обязательно случится, когда он окажется в суровой обстановке действующей армии. И чем скорее он попадет туда, тем лучше.
Но дело обернулось не так, как он предполагал - он оказался в одном из лагерей под Казанью, и в его душе осталась надежда что-нибудь узнать о Сании или повидать ее. А эта надежда, казалось ему, мешала полностью отдаться выполнению солдатского долга. Ведь кое-кто уже уехал на фронт, добровольно присоединившись к маршевому батальону. А он…
2
Конечно, их не зря держали в лагере. Их обучали науке сражаться и побеждать.
Небольшими подразделениями - ротами, взводами, отделениями - они учились держать оборону, ходить в атаку, действовать в бою гранатой и штыком. Учились стрелять из винтовки и пулемета.
Все это для Камиля было не ново. До войны он побывал на военных сборах, тогда ему казалось, что полученные знания были недостаточными. И когда началась война, считая себя человеком без военной подготовки, стал ходить на организованные Осоавиахимом военные занятия. На досуге изучал уставы, читал очерки, рисующие эпизоды войны, углублялся в особенности современной военной тактики.
А переживания, патриотические чувства?.. Камиль понимал, что не бояться смерти - это еще не все. Ведь коммунист не средневековый рыцарь, - если он идет на смерть, то не ради позы. Нет, если уж умираешь, то умирай подороже, чтобы за одного тебя заплатили жизнью тысячи врагов. Как кацитан Гастелло…
Камиль поставил перед собой задачу - изучить какой-нибудь вид оружия в совершенстве. Какое оружие выбрать? Над этим ему не пришлось долго ломать голову - еще во время сборов у него возник интерес к пулемету "максимка". Но когда оказался в лагере, понял, что изучаемые здесь предметы ему достаточно знакомы - в помощь командиру его даже назначили обучать стрельбе из пулемета отделение новобранцев. И он понял, что не так уж плохо подготовлен для боевых действий. Что ж, можно и на фронт…
- Ты прав, Фуат, - сказал Камиль серьезно. - Я решил наконец похлопотать о себе…
Фуат сразу оживился:
- Конечно! Я же говорил…
- Постой, я не досказал: сегодня я подаю рапорт с просьбой отправить меня на фронт с первым маршевым батальоном.
Фуат разинул рот.
- Буду требовать. А ты как хочешь, Фуат. Я тебе пробовал дать хорошие советы. Напоследок скажу: не думал, что ты такой трус. Двадцать четыре года мы жили в советских условиях, надо хоть немного быть советским патриотом. В тебе этого качества я не вижу…
Фуат смутился.
- Ты ошибаешься, - пробормотал он.
- Если ошибаюсь, буду рад. Запомни, Фуат: какие бы трудности мы сейчас ни переживали, война окончится нашей победой. Только так.
- А если выйдет не так?
- Буду бороться, чтобы вышло так.
В эту минуту из-за палатки выбежал молодой красноармеец и, увидев Камиля, высоким, пронзительным голосом крикнул:
- Ибрагимов, живо! К тебе пришли.
Камиль, не торопясь, пошел навстречу.
- Кто?
Солдат с озорным видом подмигнул Камилю:
- Пришла замечательная дивчина. Во!
- Кто такая?
- Не сказала. Говорит: "Придет - увидит".
- Где она?
- Там, на опушке леса. Там их целый базар.
Хотя Камиль старался казаться спокойным, сердце у него забилось. Его мало интересовало, кто приехал. Кто бы ни был, должен привезти известия о Сании, Это главное.
3
Красноармеец сказал правду: на опушке леса действительно было нечто похожее на базар. На вытоптанной, пыльной траве толпились пестро одетые женщины с узелками, с корзинками, с сумками. Некоторые из них ходили с вызванными солдатами по лесу, некоторые парами стояли под березами или сидели на траве в стороне от людей. А многие выжидательно смотрели на городок солдатских палаток; каждого солдата, идущего оттуда, встречали сотни глаз.
Камиль подошел к березовой опушке и смутился под взорами женских глаз. Не видя ни одного знакомого лица, он нерешительно замедлил шаги. Кто же его вызывал? Или подшутили над ним?..
Но из толпы вышла девушка в белой шляпе с широкими полями.
- Камиль-абый!
- Миляуша! Вот умница! - Камиль взял ее руки в свои и долго не отпускал.
- А я вас едва узнала, Камиль-абый. Вы совсем… как вам сказать… - Миляуша критически оглядела своего директора.