- Я старый человек. Мне всё равно - одной ногой я уже в могиле. Мне даже немытую рубашку тяжело носить… Я добра желаю Мухаббат, а она перечит. Нехорошо. Стариков уважать надо. Вот Мирабид - совсем другой человек. С него пример брать надо.
Последнюю фразу он как-то особенно голосом подчеркнул. И поняла Мухаббат, что не случайно сегодня забрёл к ним дядя Максум. И зачем именно пришёл - поняла.
И ей стало страшно, тоскливо. Ох, Рустам, где ты!
Она вспомнила, что собиралась навестить мать Рустама. Выждала, когда заглохли шаги дяди, и выскользнула на улицу. Подбежала к знакомой калитке с резной дверцей.
Тётушка Хаджия (до чего же она похожа па Рустама, а вернее. Рустам похож на неё!) отворила тотчас же. Словно стояла возле калитки, ждала. Увидев Мухаббат, заплакала.
- Уехал, да?.. Уехал?
- Уехал.
- Ну, конечно, как же иначе? Я понимаю. Только сердце попять не желает. Целый день ждала - вдруг вернётся, вдруг поезда нет! Обед ему сготовила… Проклятый Гитлер! Хоть бы и у тебя детей отняли.
- Нет у Гитлера детей, тётушка Хаджия. Лекцию в клубе позавчера читали. Бездетный он, изверг.
- Конечно, нет. У такого кровопийцы - и вдруг дети! Это я просто так сказала. Гореть ему в аду, проклятому! Погоди, доченька, я сейчас ужинать накрою, всем троим. Добрая примета - подать всем: и присутствующим, и… - она запнулась, вновь всхлипнула.
"Бедная тётушка Хаджия!" - подумала Мухаббат, глядя на ещё красивое, но измождённое лицо, на лихорадочно блестящие глаза её.
Опять пришлось девушке насильно съесть несколько ложек. Из уважения к матери дорогого человека. Поен, они долго молчали. Мать боялась расспрашивать, Мухаббат не знала, с чего начать. Наконец тётушка Хаджия не выдержала:
- Ну как, всё благополучно?
- Всё благополучно, - Мухаббат горько усмехнулась. О каком благополучии можно говорить, если Рустам уехал на фронт, туда, где убивают. - Велел обнять вас.
Мухаббат обняла женщину, и та так и прильнула к ней, словно к сыну.
- Что ещё говорил Рустамджан?
- Сказал: обязательно вернусь, непременно!
- Слава богу. Слава богу!.. Спасибо, доченька. И за то, что пришла проведать, спасибо.
- Мама позволила мне переночевать у вас. Можно?
- Хорошие вы мои! Соловейчик мой золотой. Спасибо! Ты мне теперь и дочь, и сын. Как зеницу ока беречь буду… Вот попьём чаю и ляжем спать. Слышишь, самовар гудит? Добрая примета. Вернётся Рустамджан, обязательно. Уж если он чего обещал…
О святое материнское хвастовство!
После чая Мухаббат помогла тётушке Хаджие вымыть посуду, убрала с супы столик на низеньких ножках. Стали стелить на ночь. Мать Рустама то и дело благодарила Мухаббат, а за что?.. - Безмерна материнская благодарность. Мухаббат видела её сыночка - и за это великое спасибо.
Они долго ещё разговаривали. Вспомнили старшую дочь тётушки Хаджии, живущую с мужем и детьми в Коканде. Тётушка повеселела.
- Джамиля тоже у меня хорошая. Пишет, моя, приезжай погостить, мама. Очень я её люблю. А внуков - и того больше. Эх… Раньше всё за Джамилю сердце болело. Теперь вдвое сердцу горюшко.
- Не горюйте. Джамиля живёт хорошо. А Рустам приедет. Обязательно приедет.
- Ты правду говоришь, доченька? Спасибо, спасибо тебе!
Так проговорили до глубокой ночи. Наконец тётушка Хаджия забылась в тревожном сне. Мухаббат лежала не шелохнувшись, - боялась разбудить пожилую женщину, добрую, родную. Страшная мысль не выходила у неё из головы: "Что-то будет с Рустамом. Ведь война- это кровь, смерть! Судьба, судьба моя! Не лишай меня счастья".
Ночь окутала кишлак. Мухаббат глядела на небо, вышитое крупными бисеринками звёзд. Девушка приметала одну яркую-яркую звёздочку. "Эта будет нашей звездой, - подумала Мухаббат. - Когда вернётся Рустам-джан, я покажу ему нашу звёздочку".
Звёздочка вдруг стремительно покатилась по небосклону, прочертила яркую полоску и растворилась.
- Ай! - вскрикнула Мухаббат. - Она знала о примете: упала звёздочка, значит, человек умер. - Рустам… Не надо!
Проснулась тётушка Хаджия.
- Что с тобой, доченька?
- Ничего. Жука испугалась.
- Милая моя. Усни, усни, Соловейчик.
Но уснуть они уже не могли. Скоро занялся рассвет - сперва нежно-розовый, а потом багровый, как гигантский пожар.
Он полыхал на востоке, за тёмным строем тополей. У Мухаббат защемило сердце: жуткий, великий пожар войны полыхает на западе, тысячи жизней пожирает он!
Девушка вскочила с курпачи, заторопилась.
- Куда ты, доченька, - удивилась тётушка Хаджия. - А как же чай?
- Боюсь опоздать, тётушка, чаю в поле попью. Работы много, а людей мало. Спешить надо.
- Да продлится твоя жизнь, доченька. Истинные твои слова. Мало нынче людей. За двоих, за троих работать приходится. Война проклятая. Нынче все воюют; кто на фронте, а кто в тылу. Я вот тоже воевать собираюсь. Примешь в своё звено, а?
- Зачем вам? Сами управимся.
- А мне Рустамджан наказывал: "Мама, вы бы к Соловейчику в звено пошли. Дома одной скучно, время медленно тащится, как арба. А в звене Соловейчика весело, дружно. Поработайте, а? Всё помощь фронту. Знаете пословицу: "Каждый волосок - верёвке помощь".
- Вот как? - улыбнулась Мухаббат.
- Так и сказал, я слово в слово запомнила. И ещё добавил: "Не только ты, мама, хорошо бы и другим пожилым женщинам помочь девчатам". Ты скажи, Соловейчик, своей матушке. Может, и она разохотится.
- Хоп, обязательно скажу. До свидания, тётушка Хаджия!
Мухаббат вышла на улицу, миновала дом, другой, слышит - зовут:
- Подождите, Соловушка!
Она сразу же узнала голос Мирабида, да и только он один называл её "Соловушкой", остальные - "Соловейчиком". Обернулась - он самый. Тощий, сутулый, висячий нос, хромой ногой землю чертит, смешно так, вроде расписывается. Внешне страшнее шайтана, а на язык остёр. И краснобай к тому же. Обожает звучные слова и щеголяет ими к месту и не к месту. Поймав взгляд Мухаббат, расцвёл в сладкой улыбке:
- Здравствуйте, прекрасная пери! Куда путь держите?
- Известно - куда, в поле.
- Похвально. Труд облагораживает человека. Очень сожалею, красавица, но я вчера не смог проводить Рустамджана. Собрался было, и вдруг - катастрофа!
- У вас несчастье, что случилось? - Мухаббат остановилась от неожиданности.
- Нет, слава всевышнему, несчастье пока обходит меня стороной. Просто вызвали в сельпо за новым товаром. Кстати, есть галоши, как раз на вашу крохотную ножку. Дефицитнейший товар. Но для вас… Заходите к концу дня - обеспечу ваши постоянно растущие потребности… ха-ха!..
Мухаббат стало смешно. Молодой парень, а как старик - подарками заманивает. А говорит-то до чего забавно!
- Нет уж, я зайду, когда у вас бархатное пальто в магазине появится. Тогда, пожалуйста, - съехидничала девушка.
Мирабид принял её слова за чистую монету. Вспотел аж от избытка чувств, щёки его покрылись красными пятнами.
- Пальто бархатное? - оглядел Мухаббат профессиональным взглядом. - Так-с… Сорок восьмой размер… Будет. Обязательно достану. Мирабид всё на свете достать может!
- И любовь? - коварно спросила Мухаббат.
Мирабид засопел. Пробурчал обиженно:
- Всё шутите. Злой у вас язычок, Соловушка. А отчего? Очень много работаете. От работы не то что люди - кони свирепеют. Шли бы себе домой, шили, вышивали, а о колхозе пусть начальники думают, у них головы-во! - Мирабид показал руками головы начальников. Поймав взгляд девушки, струхнул. "Ещё ляпнет где-нибудь, заведут на меня дело!" - Насчёт голов я, милая пери, пошутил. А что касается колхоза, то о нём, конечно же, нам всем думать надо. Наше дело - фронту помогать.
"Ба! - подумала Мухаббат, - да ты, оказывается, отчаянный трус. "Фронту помогать!.." Чья бы корова мычала". Вслух же произнесла:
- Прощайте, властитель галош. Мне надо спешить- вдохновилась вашими пламенными речами.
Мирабид долго смотрел ей вслед. Вздыхал, чмокал толстыми губами.
На полевом стане Мухаббат уже ждали. Маленькая, кругленькая, как колобок, Кумри со всех ног бросилась к Мухаббат.
- Уехал, да? Уехал?
- Уехал, милая. А как твои дела?
У всех теперь дела одинаковы. Вчера ещё два парня из нашей бригады повестки получили. Жениха нашей Каромат знаешь?.. Уезжает. И мо… Мой Сабирджан тоже, - Кумри пригорюнилась. - Завтра уезжает Соловейчик, родненькая, я сегодня изо всех сил поработаю, а завтра ты меня отпусти, ладно? В город поеду, провожать.
- Езжай, милая. У всех у нас одна дорога - до города.
- Ой, спасибо!.. Соловейчик, золотко, только ты никому не говори, что я в город поеду. Мой отец совсем забыл, что такое-любовь. Знай одно долбит: "Все эти новомодные шуры-муры баловство и разврат. От этой самой любви все бесстыдства и происходят", - Кумри не выдержала, хихикнула: - Вот смешной! А меня-то он как на свет произвёл - с помощью молитв?
Девушки прыснули. Вот так Кумри!
Кумри совсем разошлась.
- А что, что, я неверию оказала? Старики забывают о том, что когда-то сами были молодыми. И от жизни отстают. Факт! И ещё упрямые они ужасно. Но я всё равно на своём настою. Выйду замуж за Сабирджана. Вот посмотрите. А то что же это получается? Является отец и говорит: "Я тебе, доченька, жениха подыскал". Он, видите ли, мне подыскал жениха! Как вам это нравится? Царский режим, что ли? И добро бы - стоющего жениха! А то что ни кандидатура - типичное утильсырьё!
Девчата так и покатились со смеху. Ай да Кумри!
Мухаббат положила конец веселью.
- Ладно, девушки. Пора вспомнить мудрую пословицу: "Делу время, а потехе - час". За работу, красавицы. Чем лучше мы будем трудиться, тем скорее вернутся наши суженые.
Взяв в руки кетмени, девушки зашли в заросли хлопчатника.
Богатый нынче удался хлопок! Вот только работников мало, ох, до чего же их мало!
Полчаса спустя подошли на помощь мать Мухаббат и тётушка Хаджия. Ещё чуть погодя появились две старушки. Девушки встретили их радостными возгласами. А непоседа Кумри даже расцеловала тётушку Хаджию и торжественно обещала ей "скорое возвращение домой с победой Рустама-палвана".
Пожилая женщина была растрогана до слёз.
- Спасибо, милая, на добром слове. А благодарить за то, что работать мы пришли, не надо. К чему нам, пожилым, в четырёх стенах сидеть? А у вас в звене весело.
- Ещё как весело! Особенно, когда наш Соловейчик песни поёт. Серебряный голос так и звенит… Соловейчик, родненькая, спой нам, пожалуйста!
Мухаббат не заставила себя долго ждать. Ей самой хотелось петь. Только вот весёлые песни на ум не шли.
- Можно, я спою грустную?
- Пой, милая. Весёлые песни после победы послушаем. Пой.
И Мухаббат запела - тихо, проникновенно:
Голубка плачет горько, горя не тая:
"Ох, улетел мой милый в дальние края.
Но всё равно его люблю, люблю, люблю…
А если разлюбил, - пускай погибну я!"
Девушки, их матери упивались прекрасным голосом Мухаббат, проникновенными словами незамысловатой песни. Пожилые женщины вспоминали молодость, девушки - женихов своих.
Мухаббат кончила песню. Все молчали. Молчание нарушила женщина в парандже без чачвана - Хал-буви:
- Поистине волшебница! Голосом ты, девушка, - родная сестра Халимы… И нечего краснеть. Поёшь, как сама Халима Насырова.
Девушки, растроганные песней, плакали украдкой и вытирали глаза копчиками платков.
Кумри сказала Хал-буви:
- Шли бы вы домой. Завтра ваш сын, Касымджан, уезжает в дальние края. Собрать его надо в путь-дорогу.
Старушка вздохнула.
- Эх, доченька, со вчерашнего дня всё уже приготовлено.
Снова принялись за работу. Солнце, вскарабкавшееся на самую верхушку выцветшего от жары неба, палило немилосердно. Это только со стороны, поэтам, весело смотреть на колхозниц и сочинять о них всякие пустяки, вроде: "Жемчужный пот струится по её ланитам…"
Издалека донёсся звон рельса - звали на завтрак. Девушки мигом закинули на плечи кетмени и направились к полевому стану. За ними потянулись пожилые женщины.
На полевом стане собралась вся бригада. Усталые люди находили ещё в себе силы шутить.
Мухаббат посмотрела на огромный куб с кипятком, исходивший паром, и загрустила. Куб напомнил ей паровоз, тот самый, что увёз её суженого далеко-далеко. Сабирджан, парень Кумри, держался торжественно. Он сделал таинственный знак Мухаббат и принялся что-то писать в блокноте. Вырвав листок, сложил его вчетверо и вместе с пиалой чая тайком передал Мухаббат записку для Кумри.
Звеньевая прикрыла ладонью рот, чтобы скрыть улыбку. Смешной этот Сабирджан. Весь колхоз знает о его любви к Кумри. Один лишь её отец находится в счастливом неведении. И только поэтому парень изображает из себя заговорщика! Забавно. Небось написал что-нибудь вроде: "Кумри, свет очей моих! Приходи сегодня после работы в тополевую рощу".
К концу завтрака явился бригадир Джамалитдин-ака, крупный мужчина лет сорока в лёгком парусиновом кителе в войлочной шапке, обшитой по краю красной каймой. Усы бригадира, отвисшие книзу, придавали ему грустный вид. Джамалитдин-ака поднял руку, призывая к тишине, заговорил:
- Товарищи дорогие! Все мы знаем, что над нашей Родиной нависли чёрные тучи. Проклятые фашисты хотят поработить советских людей. Шайтан им в глотку, подлым! Вся страна поднялась на священную войну. От героев фронта не должны отставать и мы - труженики тыла. Завтра ещё два богатыря, наши замечательные парни. Сабирджан и Касымджан отправляются бить гитлеровцев, провались они в преисподнюю! Пожелаем же нашим храбрым воинам успехов в бою и скорого возвращения с победой. Ура, товарищи!
Грянуло тонкоголосое "ура!" - в бригаде, за редким исключением, были женщины. Бригадир сделал паузу и продолжал:
- Скажу вам по секрету, я тоже просился на фронт. Мою просьбу обещали уважить, как только мы соберём урожай хлопка. Поэтому прошу всех своим трудом помочь мне побыстрее надеть солдатскую шинель.
Члены бригады зашумели:
- Ой, бригадир! И вы тоже?!
- А кто без вас бригадой командовать станет?
Джамалитдин-ака улыбнулся, широко, задористо.
- Э-э, красавицы, свято место пусто не бывает. В правлении колхоза, да и в райкоме партии проблема нового бригадира решена. Мухаббат будет вашим бригадиром, сладкоголосый соловейчик.
Началось всеобщее ликование. Джамалитдину-ака даже малость обидно стало. Чуть-чуть. Он всё же понимал: бригада его и уважает, и ценит. И вовсе никто не радуется его уходу. Просто все довольны, что после Джамалитдина-ака бригаду возглавит Мухаббат.
Один лишь Максум сидел темней ночи. Услышав имя нового бригадира, он подавился куском лепёшки. Кое-как отдышавшись, крикнул Джамалитдину:
- Эй! Бог лишил вас, начальников, разума, что ли? У девчонки на губах молоко не обсохло, а её бригадиром! Ваши глаза никого другого не видят, кроме Мухаббат?
Зная характер Максума, Джамалитдин постарался обойтись с ним по-хорошему.
- А в чём дело, Максум-бобо? Быть бригадиром - большая честь. Мухаббат умная девушка. А если трудно ей придётся, опытные люди помогут.
Максум словно с цепи сорвался. Брызжа слюной, заорал:
- Не дам согласия! Я - дядя Мухаббат. У вас злые мысли…
- Злые мысли? - поразился Джамалитдин. - Э-э!.. Уж не метили ли вы сами, уважаемый, на должность бригадира, а?
Джамалитдин в самую точку попал. Послышалась язвительные шутки по адресу Максума, смех. Рассвирепевший старик, изрыгая проклятия, заковылял прочь. Вслед ему неслось:
- Куда же вы, уважаемый?
- А как же работа во имя победы?
- Держите дезертира!..
Максум остановился, обернувшись, плюнул и вновь кинулся восвояси. Он весь дрожал от ярости. Ну, погодите вы у меня! И ты… тихоня, я поставлю тебя на место. Слыханное ли дело - девчонку начальницей назначить над мужчинами. Вы ещё узнаете старого Максума!
ШЕЛЕСТЯЩИЕ ТРЕУГОЛЬНИЧКИ ЖИЗНИ
Миновало лето. Сумрачпая и слезливая осень на дворе. Будто оплакивает она дождями-слезами безусых гонцов, цветущих мужчин, что покинули родные дома, родных, уехали с песнями, под ликующие громы оркестров. Уехали - и как в воду канули!
Не проходило недели, чтобы в кишлаке то там то сям не раздирал предутреннюю тишину страшный вопль. И тогда люди с замиранием сердца говорили сами себе: "Опять почтальон Азим принёс чёрное письмо".
Старого Азима, отдавшего фронту троих сыновей, люди уважали и страшились пуще чумы. А он себя и вовсе ненавидел. И до того ему горестно было носить в своей затрапезной сумке людям беду, что не выдержал, бедняга, тронулся умом - вообразил себя ангелом смерти Азраилом. Не буйствовал - сидел себе дома и грозно сверкал очами. Соседи жалели старика, одинокого, как перст, кормили. И даже плакали за него, когда, одно за другим, пришли Азиму три чёрных письма. А он сидел и кидал огненные взгляды на плачущих: мол, берегитесь, я и до вас доберусь!
Новый почтальон, Ильяс-палван, сказочный богатырь без левой руки (руку оторвало миной под Смоленском), ходил вечно пьяненький - для поддержания духа и потому исправно исполнял свою нелёгкую должность. Людям Ильяс особенно по сердцу пришёлся потому" что видел он собственными глазами извергов-фашистов и в рукопашном бою размозжил троим головы прикладом винтовки. О фашистах он отзывался так:
- Воюют ловко. Но бить их всё же можно. Непрочные, как и все смертные люди, даром что на головах железные колпаки носят.
Односельчанам такие слова слушать было приятно. Значит, можно всё же бить немцев. Надо только научиться. Значит, наши отцы, сыновья, внуки вернутся домой, если… Если не прибудут вместо них чёрные письма.
Остальные инвалиды с немцами в рукопашной не встречались, воевали с ними на расстоянии. Однако слова Ильяса-палвана горячо одобряли. Верно говорит, бить их вполне можно, только бы научиться.
Но пока что фашисты пёрли и пёрли. Не так лихо, как прошлым летом, однако изрядно. Радио приносило веста о тяжёлых боях под Моздоком и Сталинградом. Вон ведь куда забрались, проклятые!
Ильяс-налван обладал чудесным даром утешать людей, вселять в них надежду" а те, исполненные святой простоты, вместо благодарности порой упрекали безрукого: "Хорошо тебе утешать, ты уже отвоевался, горе твоё позади". И никому как-то и в голову не приходило, что Ильяс-палван тайно страдал. Легко ли ему, лучшему трактористу, исполнять теперь стариковскую должность, да и каково ему, могучему, полному сил, существовать без руки! Чтоб штаны застегнуть - и го помощник надобен. А люди ещё, любя, подтрунивали над ним: "Интересный ты парень, Ильяс. Приехал с фронта - на плов глядеть не можешь. Слыханное ли дело - плов, плов не есть узбеку!".
Ильяс отшучивался. И лишь одной Мухаббат как-то в душевном разговоре богатырь-инвалид признался, что плов он видеть не может после <тех троих>.
- Осатанел я от гнева, Соловейчик, - сказал почтальон тихо, - очень сильно бил их прикладом, А головы-то у них в шапках железных. Вот эти шапки мне чем-то котлы для плова напоминают. Смешно, да только не могу от этой мысли отделаться. Смотрите, об этом ни гу-гу. Народ у нас весёлый, хоть и грустно нынче в кишлаке. А то, что я теперь к плову не пристрастен, - не велика беда. Голодно стало в кишлаке, не до пловов.