Не снимая овчинных полушубков и снаряжения, лишь расстегнув воротники, Ефимов и Изотов легли на подостланную у самой печи и накрытую домотканым ковриком солому.
Уснули сразу, но то и дело вскакивали и недоумевающе озирались по сторонам. Свет коптилки на сдвинутом в угол столе, запахи кислых дрожжей и залежалого картофеля тотчас восстанавливали в памяти события минувших суток, и успокоенные, они вновь засыпали. Наконец сон поборол всякую настороженность.
- Петрович, а Петрович! Проспали мы, вставай! - тормошил Ефимова Изотов. - Знаешь, сколько сейчас времени?
Ефимов открыл глаза и, еще не понимая, где находится, схватился за автомат и полевую сумку. Изотов был тут, рядом лежала рация, но вот комната стала совсем не такая, как ночью. Теперь она казалась большой и светлой, и Ефимов еще несколько секунд подозрительно осматривал предметы, которые раньше в полутьме не приметил. Наконец он успокоился, посмотрел на часы.
- Одиннадцать?!
- А ты думал! Дали храпака что надо!
- Не понимаю, почему же хозяйки нас не разбудили, как уговорились?
В комнату вошла молодая женщина. Она, очевидно, слышала их разговор.
- Да вы не тревожьтесь… - застенчиво улыбаясь, сказала она. - Змеи нынче не придуть.
Поражаясь своей беспечности, Ефимов сделал резкое движение, чтобы встать, и тотчас опустился на место, крякнув от острой боли, пронзившей руки и ноги. Передохнув, он осторожно поднялся, но теперь ощущал жгучую боль в ступнях, точно стоял на раскаленных углях. Ему стало страшно: "Как же мы уйдем отсюда?" С трудом добрел до окна, держа автомат наготове, отыскал в нижнем углу залепленного снегом стекла чистый уголок и стал вглядываться: за окном бесновалась метель, на широкой улице громоздились снежные сугробы, едва видные сквозь густую сетку пурги. Кругом ни души. Он услыхал вой бушевавшего ветра, и от души сразу отлегло…
Молодая хозяйка не сводила глаз с обросших парней, застывших с автоматами в руках, словно они готовились вступить в последний и решительный бой. Она поспешила успокоить:
- Да ничегошеньки… Дорогу усю замело, ни один герман до нас не доберется. Ни, ни! Отдыхайте спокойнечко…
Это была удача. Не будь метели, пришлось бы уходить. А как это сделать, если обмороженные руки и натруженные ноги будто сковали Ефимова, да, наверное, не один он в таком состоянии. Вот и Изотов признался:
- Мочи нет, как болят ноги…
Решили остаться и на дневку. Но надо было сообщить товарищам дальнейшие планы и узнать об их самочувствии. С трудом Ефимов достал из сумки тетрадь, карандаш, хотел известить товарищей о своем решении, но пальцы не слушались. Под его диктовку записку написал Изотов.
Вскоре хозяйка вернулась. Лора сообщала, что Васин требует остаться в селе еще на сутки или двое.
"Он говорит, что надо отдохнуть как следует, впереди будто нигде нет сел, - писала Лора. - Пусть даже так, но нам непременно надо уходить в ночь". Слово "непременно" было дважды подчеркнуто.
Ефимов нахмурился. Передавая записку Изотову, сказал:
- У них что-то неладно…
Изотов прочел записку, о чем-то задумался и тихо произнес:
- Странный этот Васин…
До сих пор Ефимов скрывал свое неприязненное отношение к Васину, которое возникло у него чуть ли не с первой минуты. Скрывал потому, что ему самому были неясны причины такой антипатии. Теперь же он откровенно поделился с Изотовым своими сомнениями и наблюдениями.
- Это ты верно говоришь. То командовал, покрикивал, а как растерял людей, сразу успокоился и вроде доволен тем, что освободился от забот. И беспечность его удивляет: то костры разжег, теперь вот настаивает остаться здесь…
- И смотрит все волком. Слова не скажет, чтобы поддержать нас. Ведь он все же старший лейтенант, и бойцы это знают…
- Словом, Петя, оставаться тут мы не будем, - прервал его Ефимов. - Решено. Но как быть с ногами и руками?
- Надо бабушку спросить. Небось, знает какое-нибудь средство.
- Кстати, что-то ни ее, ни мальчика не видно. Где они?
Как ни больно было ступать, Ефимов решил все же попробовать добраться до соседней хаты, навестить радистов и шифровальщиков. Он поднялся, сжав зубы, сделал несколько неуверенных шагов, остановился и снова пошел, держась за стену.
Во дворе крутила пурга, остервенело дул ветер, поднимая снег с сугробов. Идти здесь было еще труднее, но он шел, точно ребенок, делающий первые шаги. За углом дома дорогу ему преградил большой сугроб, он стал обходить его и откуда-то сверху услышал детский голос. Подняв голову, Ефимов увидел на чердаке старушку хозяйку и ее внука. Они сидели на сене, накрытые рядном.
- Змеи вже не приедуть нынчя, але треба ще покараулить? - спросила Ефимова старушка.
"Так вот где они! Вот это люди!" - подумал Ефимов и, обращаясь к старушке, сказал:
- Ах, бабуся, бабуся! Видать, нас пожалели, не разбудили, а сами мерзнете здесь? Спасибо вам, бабуся…
Когда Ефимов вернулся в хату, у печи стояло деревянное корыто, а на скамейке несколько разнокалиберных кувшинов и казанчиков с водой. Достав из печи еще один казан с кипятком, молодая хозяйка сказала:
- То вам попарить малость ноги… От поглядите, враз помогнет!..
Друзья постепенно приходили в себя, ступать Ефимову становилось все легче и легче. Правда, кончики пальцев на руках еще побаливали, но это было терпимо.
На столе появилось множество мисок и тарелок со всякой неприхотливой снедью. Приглашая обоих к столу, молодая хозяйка застенчиво сказала:
- Кушайте на здоровьичко, усе тут для вас, скушайте, що есть… Толечко не торопитесь. Не бижайтесь, кушайте…
- Спасибо, хозяюшка. Вы нас, как говорится, с того света вернули! Теперь уж мы не помрем, правда, Петя? - пошутил Ефимов.
Молодая хозяйка вышла, и вскоре в хату вошла старушка. На "посту" теперь ее сменила дочь. Узнав, что уже четвертый час, старушка махнула рукой:
- Теперича германы вже не придуть, - уверенно сказала она и, выйдя в сенцы, тотчас вернулась с маленькой аптекарской баночкой в руке.
- А то дочка наказывала салочко гусиное достать. От мороза самое что ни есть лучшее. Вот положьте на пальцы и пооблегчит. Да, да, то я знаю…
Когда старушка вышла из комнаты, Изотов задумчиво произнес:
- Досадно, Петрович! Такой у нас дружный народ, а немцев до самого сердца страны допустили. Думал я над этим много, но, признаться, никак не пойму, почему так случилось…
Ефимов посмотрел куда-то вдаль.
- Видно, плохо подготовились. Так я понимаю. Но все равно им долго не хозяйничать у нас. Увидишь. Погонят, да так, что костей не соберут…
Дверь протяжно скрипнула. В комнату вошел запорошенный снегом парнишка, а следом за ним обе хозяйки.
- Что ж энто ваши-то собралися уезжать, але што? - удивленно спросила старушка.
- Как это уезжать? Кто собрался?
- Да вон у той хате, што через дорогу, - скороговоркой пояснил мальчонка, указывая рукой в окно.
- Иде ваши с дивчиной, што записку писала, - добавила молодая.
Друзья удивленно переглянулись.
- Парня послали хозяйского до старосты, шоб сани им запрягли… продолжала молодая. - Хлопец вже, кажись, пошел…
- Ага, пошел, - подхватил мальчик.
Оказывается, он узнал от своего старшего дружка, что партизаны послали его к старосте за санями, и во весь дух помчался домой.
- Ну-ка, Петя, - тоном приказания произнес Ефимов. - Быстро туда, узнай, что они там мудрят…
Отослав Изотова, Ефимов тотчас же стал собираться. "Пусть говорят, что староста не обижает местных, но с немцами он все же якшается… - размышлял Ефимов. - Придется немедленно уходить…".
Изотов вернулся невероятно злой.
- Верно сказано: услужливый дурак опаснее врага.
- О ком это ты?
- Конечно, о Васине! Инициативу проявил, видите ли, думал, что все будут довольны, даже рады…
- Лора писала, что он советует остаться еще на сутки?!
- Не знаю, почему он передумал, но к старосте послал он. И теперь, поди, уже вся деревня знает про нас. Так что, Петрович…
- Все ясно, Петя! Надо отчаливать и немедленно.
Молодую хозяйку послали предупредить товарищей, а сами стали прощаться со старушкой.
- Да я ж вам, родненькие, думала в ночь хлеба напеку у дорогу… Вже ж замесили! От напасть, а? - сокрушалась старушка. - Так вы ж возьмите што есть. Возьмите, возьмите, що вы стесняетесь?
Ефимов и Изотов извинялись перед старушкой за беспокойство, благодарили и низко кланялись ей за доброту и сердечность.
Покидали белорусскую деревню и остальные партизаны, тепло, по-родственному прощаясь с гостеприимными хозяевами. Все были бодры, шагали легко, хотя ноша у каждого возросла: в мешках и карманах появились хлеб, картофель, сало…
- А знаешь, Петрович, все что ни делается - к лучшему. В тепле, говорить не приходится, хорошо. Но кто знает, чем все это могло кончиться. Как-никак фрицы частенько наезжали за податью. С утра нас выручила пурга, ну, а что, если бы они пожаловали попозже?
Ефимов понимал, что Изотов прав, он не мог понять одного: почему Васин послал за санями к старосте, и решил спросить об этом его самого.
Васин обиженно буркнул, что теперь говорить об этом не к чему. Он отвел взгляд и насупился.
Ефимов вскипел, схватил его за портупею, но, взглянув на худое, унылое лицо этого человека с глубоко сидящими маленькими глазками, почему-то пожалел его. "Сколько ему лет? - думал Ефимов. - Вероятно, под сорок… В плену горя хлебнул, наверное, полную чашу…"
Группа шла строго на юго-запад, ориентируясь по компасу. В первую ночь одолели километров пятнадцать, во вторую - не более семи, а на четвертые сутки, когда скудные запасы пищи были уже израсходованы, и того меньше.
За спиной уже занималась заря, а группа, не пройдя и трех километров, расположилась на дневку. Гороховский набивал рот снегом и, захлебываясь, глотал его. Казалось, что он опять впал в состояние болезненной апатии, но вдруг оживился, заерзал на месте и выпалил:
- Вот и отдувайся теперь за "стратегию"! На санях давно бы укатили за Ипуть. Старосту побоялись обидеть!
- Не старосту, чучело ты гороховое, - взъерошился Изотов. - На все село осталась одна коняка! Это понятно тебе?
- Долго не повоюешь, если будешь все оглядываться да примеряться, кого можно, а кого нельзя обидеть, - процедил сквозь зубы Васин.
- Знаешь, старший лейтенант, так воюют только фашисты! А мы - партизаны… Вот так! - оборвал его Изотов.
Лицо Васина покрылось пятнами, исказилось от злобы, он хотел что-то сказать, но тут и Ефимов не выдержал:
- Не прикидывайся глупеньким, старший лейтенант! Не в обиде дело, а в том, что ты изволил известить старосту о нашем пребывании в селе. Кому это на руку - и младенцам ясно. А кому не ясно, пусть про себя подумает. Разговоры прекратить! Пора спать.
Проснулись, когда солнце уже клонилось к закату. Впервые после пурги день был ясный, морозный. В оголенном, застывшем в холодном оцепенении лесу стояла гнетущая тишина, нарушаемая лишь дятлами, которые в разных сторонах, будто перекликаясь, долбили кору деревьев.
Сон не дал людям бодрости. Пробуждение только усилило ощущение голода. Снег уже надоел. У одних потрескались губы, у других кровоточили десны и у всех округлились лица. Начали пухнуть. Люди лежали, прижавшись друг к другу. Так было теплее.
В путь тронулись, не дожидаясь, как прежде, захода солнца. Боялись замерзнуть. Шли, едва переставляя ноги, спотыкались, падали, кряхтя, подымались и, не отряхнувшись, снова шли. Кто сознательно, а кто инстинктивно удерживался от каждого лишнего движения.
Высокий белобрысый радист, шедший впереди, споткнулся, упал, попытался подняться и не смог. Цепочка остановилась и, выждав несколько секунд, залегла. Здесь казалось уютнее, теплее: было много сугробов, а между ними не так ощущался ветер. Лежали молча, нехотя лизали снег.
Ефимов лег на спину, привычно подложил под голову полевую сумку и наблюдал, как по макушкам деревьев, пригибая их, прогуливается ветер. С грустью подумал: "Вот и нас клонит к земле ветер войны. Не будь голода, конечно, устояли бы, но… если бы да кабы…"
Вдруг высокий белобрысый радист испуганно вскочил и, оглядываясь на место, где лежал, шарахнулся в сторону. Потеряв равновесие, он упал в другой сугроб и опять вскочил в страшном смятении. Из-под снега, который он невольно разгреб, виднелись трупы.
Все поднялись. Ни один не решился посмотреть, кто это - немцы или партизаны! Пошли, не глядя по сторонам. Шли быстрее обычного и вскоре оказались на большой поляне. На противоположной ее стороне в разных местах из-под снега торчали оглобли и полозья перевернутых и разбитых саней, а на краю просеки, пересекающей поляну, уткнувшись в столетние сосны, замер не то бронетранспортер, не то тягач с черным крестом на выбеленном известью борту.
Васин вышел вперед, за ним потянулись остальные. По мере движения открывались новые и новые следы недавнего побоища. Изредка раздавалось карканье ворон, внезапно оно перешло в невероятный галдеж.
Гороховский тотчас свернул с проложенной дорожки и, увязая в снегу, побрел к тому месту, над которым кружились и кричали встревоженные птицы. Вот он остановился, опустился на колени и руками стал подносить что-то ко рту.
- Лопает! - крикнул кто-то громко и радостно.
Все потянулись к Гороховскому. Стоя на коленях, он загребал серовато-белые отруби из распоротого мешка и, глядя в одну точку, не замечая, что к нему подошли, жевал. Отруби были грубые, крупного помола, жесткие. Лора грустно заметила:
- Была б кастрюля или котелок - сварили бы баланду!
Люди с надеждой посмотрели друг на друга, а вдруг кто-нибудь скажет: "У меня есть!" Но все молчали. Ефимов приказал наполнить карманы отрубями и беречь их при любых обстоятельствах.
- Расходовать только по моей команде раз в сутки. Надо, чтобы хватило не только на дорогу до Ипути, но и на баланду, когда перейдем эту реку и раздобудем посудину…
Невелик вес набитых в карманы отрубей, но и он в тягость, если от усталости, голода едва держишься на ногах. Эту незначительную прибавку ноши люди сразу ощутили. Да и неудобно было шагать с туго набитыми, раздутыми карманами.
Движение замедлилось. Солнце скрылось, а привалы следовали все чаще и без всякой команды. Стоило одному свалиться, как остальные немедленно опускались на снег.
К утру окончательно выбились из сил. Люди уже засыпали на ходу, но вдруг откуда-то издалека до них донеслись едва различимые отзвуки канонады. Стали гадать: одни уверяли, что это фронт, другие - что немцы обстреливают Белорусские леса…
- А вдруг фронт обошел нас стороной? Вот бы здорово оказаться сейчас в тылу Красной Армии! - размечтался кто-то.
- Я бы, знаешь, с чего начал? - послышался голос другого. - С баньки…
Остальные только вздыхали, беспокойно ворочались.
- Красная Армия! Ура-а! - неожиданно громко закричал белобрысый радист, нарушив воцарившуюся тишину.
- Ты что? Очумел? - испуганно огрызнулся Васин. Он вскочил, но сразу спохватился и снова лег. На его лице застыл испуг.
Ефимов заметил это, и Васин, смущенно опустив глаза, повернулся на другой бок. А радист опять закричал:
- Наши, наши! Ура-а!
Ефимов и Лора стали успокаивать парня. Его трясло как в лихорадке, глаза с расширенными зрачками блестели.
Лора принялась растирать ему лоб, виски, руки. Парень успокоился, впал в забытье.
Ефимова этот случай очень огорчил, он не предвещал ничего доброго. "Вот и Гороховский порою становится каким-то странным, - подумал он. - Дойдем ли до заветной Ипути и удастся ли перейти ее без помех?" Вопреки обыкновению спал он тревожно, часто просыпался и, однажды проснувшись, увидел перед собой Лору. Она плакала. Высокий белобрысый радист умер, не приходя в себя…
Позади остался свежий бугорок из кое-как накиданного снега. Не сговариваясь, ушли с этого места еще днем, а под вечер изнемогли, остановились на длительный привал.
За все время пути до привала никто не сказал ни слова. Молчание нарушил Гороховский:
- Вот так и подохнем поодиночке…
Никто не ответил. Устали, да и что отвечать? Все и так понимали, что карканьем не поможешь ни себе, ни другим.
Часа через два Ефимов стал поднимать товарищей. Удалось это с большим трудом. С еще большим трудом поднимались после коротких остановок. На последнем привале Ефимов разрешил каждому съесть по одной горсти отрубей, но по себе чувствовал, что это не облегчило положение людей. Когда до него доходила очередь нести "крутилку", то от одного вида этого мешка начинало мутить, кружилась голова… Теперь "крутилку" несли по очереди все, включая Лору. Она сама настояла на этом.
- Эта река, будь она неладна, должна быть близко, - ободрял товарищей Ефимов перед очередным переходом. - Еще, братцы, немного осталось потерпеть. А там для начала мы горячей баландой обеспечены…
- Обеспечены! - послышался в темноте иронический возглас. - Из чего ее делать, баланду-то?
Ефимов узнал голос старшего шифровальщика.
- А что, у тебя карманы что ли прохудились?
- За меня не беспокойтесь, товарищ лейтенант. У меня как были полны, так и есть, а вот у других пусто.
- Это у кого пусто?
- Да вот хотя бы у главного говоруна…
Ефимов понял, что речь идет о Гороховском, и побрел к нему. На вопросы Гороховский отвечал бессвязной болтовней. Ефимов ощупал его карманы. Они действительно были пусты.
- Ты что, сожрал отруби?
- Выбросил! - вдруг обозленно крикнул Гороховский.
- Как "выбросил"? - вскипел Ефимов. - Да ты понимаешь, скотина, что сделал?
- Что сделал! Что начальство, то и я… И чего привязались?
- Какое начальство?
Но Гороховский опять впал в состояние отрешенности, от него нельзя было больше ничего добиться. "Если это не бред, - подумал Ефимов, - то на какое начальство он сослался? Неужели Васин?" Ефимов отыскал его среди лежавших в снегу, растормошил.
- Где у вас отруби, старший лейтенант?
- А тебе что? - недружелюбно ответил Васин.
- Как что? - возмутился подошедший Изотов. - Мы за вас, дармоедов, таскать что ли будем?
- Да пошли вы… - выругался Васин и повернулся на другой бок.
Тогда Ефимов из последних сил схватил его за шиворот, встряхнул и… прозвучала пощечина.
Васин не произнес ни слова. Не ответил он и на реплики соседей.
- Правильно!
- Дурачков нашли таскать за них!
- Надо бы добавить за костры…
- И за сани…
Переход, привал, снова переход… Миновали обширное пространство, поросшее мелколесьем и кустарником, и увидели впереди слабые отблески вспыхнувшего зарева. На их фоне отчетливо вырисовывалась черная стена лесного массива и через мгновение растаяла вместе с угасшим заревом. За первой вспышкой последовали вторая, третья…
- Должно быть, немцы ракеты пускают, - сказал Изотов. - Значит, недалеко село…
- Подходим к Ипути, товарищи, - радостно подхватил старший шифровальщик.
- …и Красная Армия наступает! - насмешливо подхватил Гороховский.
- Помалкивай, - одернул его все время молчавший Васин.