Освоились мы с парусами, несем вахты как обычно. Только, конечно, наблюдение усилили. Оно и понятно: нам ведь теперь ни удрать, ни нырнуть, ни отбиться. Только маскироваться да пробираться темным коридором, по стеночке. Вздрагивая от каждого шороха, прячась от каждого встречного огонька…
- Прямо по курсу шлюпка!
Сначала решили, что шлюпка пуста. Либо смыло ее с палубы, либо сорвало взрывной волной со шлюпбалок. Но шлюпка шла под парусом. И этим парусом кто-то управлял.
- Шлюпка наша, - определил наблюдатель. - Сменила галс, уходит от нас.
- Не догоним, - определил на глаз Боцман, - узла на два шибче нас идет. А шлюпочка нам очень сгодилась бы.
- Поднять флаг! - скомандовал Командир. - Дать ракету!
На шлюпке послушно упал парус. Когда мы подошли к ней, она встретила нас, ощетинившись автоматными стволами.
- Свои! - крикнул Боцман. - Отставить боевую тревогу! Швартуйтесь к нашему борту!
Человек, сидевший у руля, привстал. А мы… мы чуть не упали! Сжимая румпель окоченевшей рукой, на корме сидел Егорка Курочкин, сын первого капитана нашей "Щуки". А в шлюпке лежали трое раненых моряков.
Одесса-папа опомнился первым, перегнулся через леер:
- Вот это номер! Егорка! И что вы тут делаете?
- Грибы собираем, - сердито отозвался Егорка и, выпустив румпель, подул на застывшие пальцы, отогревая их.
Ну что? Что тут спрашивать? Картина ясная, катер погиб. Часть экипажа оказалась в шлюпке, посреди холодного и враждебного моря.
- Раненых забирайте! - сердито приказал Егорка. И, подхватив автомат, перебрался на "Щучку".
Раненых устроили в кают-компании, перевязали, накормили, порадовали фронтовыми "соточками". Они уже было блаженно задремывали, но разом вскинулись:
- Егорка где? Спит? Умаялся герой. Он ведь, пацан малый, нас от верной гибели выручил…
Катер был подбит тяжелым снарядом с эсминца, разлетелся как спичечный коробок.
Егорка пришел в себя в шлюпке. Она лениво качалась среди необозримого холодного и пустого моря. Сверху яростно светило холодное солнце. Вокруг сверкала морская вода. В шлюпке стонали раненые моряки. Боцман Ваня, моторист Уткин и радист Лебедев. Под решетчатыми сланями шлюпки плескалась красная от крови вода.
Егорка приподнялся, оглядел горизонт - он был ровен и пуст.
Боцман пошевелился, открыл глаза и сказал с трудом, прерываясь:
- Если ты… Егорка, шины… мне на… ногу… наложишь, то я помогу тебе перевязать… ребят.
Егорка сноровисто отодрал рейку от сланей, переломил ее пополам и, по указаниям боцмана, наложил рейки ему на ногу, примотал их толстым шнуром.
Боцман разжал зубы, вздохнул и сказал прерывисто:
- А теперь вот что… Слушай, сынок, мою команду.
Шлюпка легонько покачивалась на мертвой зыби.
Раненые стонали. Старшина командовал. Егорка выполнял.
В кормовом отсеке нашелся анкерок с пресной водой и неприкосновенный запас из нескольких банок консервов, пачки сахара и спиртовки. Кое-какие медикаменты: вата, бинты, йод, аспирин в таблетках, сода. Под носовой палубой - свернутый парус.
По указаниям боцмана Егорка напоил матросов, перевязал как смог их раны, отчерпал со дна шлюпки воду и уложил всех поудобнее.
- Так, юнга, гляди теперь на компас. Куда стрелка кажет? Вот так, да? Садись за весла, разворачивай носом на зюйд, к нашему берегу пойдем.
Около часа Егорка ворочал тяжелые длинные весла, поглядывая на компас. Потом разжег спиртовку, вскипятил немного воды, заварил чай и размочил в нем сухари. Покормил раненых.
Стемнело. Небо затянулось тучами. Посвежело, рябь поднялась. Над ней колючий снег помчался.
- Ложись, Егорка, - сказал боцман, - я вахту подержу. Отдыхай, малец.
Егорка растянул парус, укрыл им раненых и сам прикорнул сбоку.
Ночь пролетела мгновенно. Откинув край паруса, Егорка увидел на фоне уже светлого неба сгорбившегося на корме у руля боцмана. Он всю ночь просидел, направляя шлюпку к нашему берегу.
Егорка выбрался из-под паруса и, поеживаясь от холода, перебрался на корму.
- Ложись, дядь Вань, я тебя сменю.
Боцман едва сумел разжать ладонь и оторвать руку от дубового румпеля. Ползком, подтягивая непослушную ногу, перебрался на Егоркино место.
Сказал:
- Если что - сразу меня побуди. - И тут же провалился в сон.
Егорка поудобнее уселся, поплотнее запахнул бушлат и взялся за румпель. Ветер был небольшой, попутный, бесснежный, и сидеть на руле было не сложно - чуть-чуть пошевеливай его время от времени, выравнивай нос, следи, чтобы шлюпка не "рыскала" и строго держала курс к южному берегу, где оборонялись наши войска.
Через два дня кончилась вода, подошли к концу продукты. Раненым становилось все хуже: постоянная качка, холод, соленые брызги, жажда и голод не способствовали заживлению ран.
А тут еще их обнаружил вдруг немецкий самолет-разведчик. И спикировал прямо на шлюпку.
- Маскируйся! - скомандовал боцман.
Егорка сначала не понял - как это можно замаскироваться в открытом море? Парусом накрыться?
Но все получилось иначе. Боцман лег грудью на борт, безвольно свесив к воде руки и голову. Моторист Уткин навзничь раскинулся на корме, распахнув бушлат и обнажив забинтованную окровавленными бинтами грудь. Радист Лебедев безжизненно скорчился на днище шлюпки. И Егорка от них не отстал.
Глядишь сверху - полна шлюпка погибших матросов. Немецкий летчик так и решил. Однако на всякий случай дал очередь по шлюпке. Она почти вся прошла стороной, только одна пуля гулко ударила в днище, и в небольшую пробоину тут же забил фонтанчик морской воды.
Егорка плотно зажал отверстие ладонью, а боцман отщепил ножом кусочек планширя и забил отверстие пробкой.
Поплыли дальше.
Но положение осложнялось, нужен был отдых на суше. Хотя бы короткий, чтобы собраться с силами, подкрепиться. И когда впереди возник небольшой островок, они взяли на него курс.
Егорка первым сошел на берег, захватив анкерок. Вода была нужна прежде всего. И никто, кроме него, не мог ее добыть - все лежали в изнеможении или без сознания. Даже крепкий боцман не мог удержаться от стонов.
Вблизи берега Егорка сразу наткнулся на замерзшую лужу, проколотил каблуком лунку, приник к воде… И тут же вскочил, отплевываясь: вода была горько-соленая. Морская. Видно, забрасывало ее сюда штормовой волной.
Егорка побрел в глубь острова. Ноги вязли в снегу, цеплялись за камни. Среди корявых елок обнаружил бочажок. С ним каблуком не справишься. Егорка снял с пояса штык, принялся за работу. Первый же ледяной осколок сунул в рот - пресный, вкуснейший, лучше всякой конфетки. И добытая вода была вкусной, с привкусом прелого брусничного листа.
Напившись, Егорка наполнил анкерок и вернулся к шлюпке.
Вода оказалась словно живой. Раненые пришли в себя, разговорились, стали обсуждать дальнейшие действия.
Так началась их робинзонская жизнь. Остров был невелик и необитаем. Но он дал измученным людям отдохнуть, набраться сил.
Радист Лебедев, он был ранен в руку, помог Егорке настелить меж четырех сосен лапник, уложить на него охапки сухого мха и натянуть шалашом парус.
- Медсанбат! - похвалил их боцман, когда дохромал до палатки.
Перенесли из шлюпки моториста Уткина, осторожно уложили рядом с боцманом. Разожгли крохотный недымный костерок и, вскипятив воду, заварили в ней брусничные листья, набранные из-под снега.
- Трое суток отдыха! - распорядился боцман, выпив кружку "чая". - Наблюдать за горизонтом. Соблюдать маскировку.
Эти трое суток "отдыха" Егорка запомнил на всю жизнь. Он один из всех четверых был здоров, но было ему двенадцать лет всего. И он, малый пацан, спас их всех.
В кормовом рундуке нашлась и смотанная бечевка с блесной. Егорка долгими часами забрасывал ее с берега в море, поддергивая, вытягивал обратно. И порой чувствовал на крючке живое сопротивление крупной рыбы.
Он вытаскивал треску, иногда здоровенную зубатку, навагу. Это была пища.
Боцман, вытянув раненую ногу, готовил уху. Чистил рыбу, закладывал в котелок. Егорка и Лебедев подтаскивали дрова. Уткину вареной рыбы пока не давали, поили рыбным бульоном.
- Хорош флотский борщ, Егорка? - подмигивал ему боцман. - Наваристый? Луковку бы к нему, хлебца да чеснока головку!
- И шматок сала с полпуда, - добавлял Лебедев.
Егорка порой, несмотря на смертельную даже для взрослого мужика усталость, забирался в глубь острова, надеясь наткнуться на какую-нибудь дичь. Но остров был пустынный, только чирикали в нем какие-то мелкие птахи. Но он бродил по лесу не без пользы: собирал с обдутых ветром камней целебный мох, подкладывал его при перевязках под ржавые заскорузлые бинты - это ему боцман Ваня подсказал. Боцман же и соорудил из подобранной Егоркой лесины мачту для шлюпки. Объяснил юнге, как поставить парус. И как им управлять.
- Под парусом быстро добежим.
Трое суток прошли. Снова вышли в море. И болтались в нем не то десять дней, не то десять лет. За это время их трепал шторм, заливало ледяным дождем, дважды шлюпку чуть не опрокинуло шквалом. Но они все выдержали под командой своего юного капитана.
Питались, в основном, сырой рыбой, которую неустанно ловил Егорка, привязав конец удочки к корме. Блесна так и тянулась за ними постоянно, и время от времени какая-нибудь рыбина на нее соблазнялась. Ослабели окончательно, едва держались…
И вот однажды расступился туман и оказалось рядом со шлюпкой какое-то странное судно.
- К бою! - скомандовал боцман Ваня. Подумал и добавил, вглядываясь в неясный силуэт загадочного корабля: - А может, удрать попробуем. Не больно-то этот "голландец" ходкий, я смекаю.
И тут над "голландцем" поднялся наш флаг…
…Одесса-папа подхватил Егорку под мышки, понес в кубрик. Егорка тут же, у него на руках, мертво уснул.
Одессит долго сидел рядом с его койкой, вглядывался в изможденное лицо мальчугана. А потом встал и проговорил вполголоса:
- Если одессит кому-нибудь друг, то друг на всю жизнь. А если враг, то до самой смерти.
Сказал так, будто сам себе дал страшную клятву.
Шлюпку мы подняли на палубу, принайтовили. Пошли дальше. Своим курсом.
- Да, - сказал Командир, - чего только не случается на море. Вот и попал Егорка на корабль своего отца.
А Егорка, отоспавшись, выбрался на палубу. Его совершенно не удивили паруса.
- Под парусом что хошь поплывет, - тоном знатока сказал Егорка. Он хотел еще что-то добавить, но тут над закраиной люка показалась голова немца: подышать попросился.
Егорка потемнел, глаза сузились, рука машинально стала нащупывать на груди оставшийся в кубрике автомат.
Одесса-папа обхватил его, притянул к себе.
- Мы его на время взяли, - сказал он. - Чтобы рацию починил.
- Кончилось его время, - выдавил Егорка. - У нас свой радист есть.
- Успокойся!
- Сам успокойся! Я не буду на одной лодке с фашистом! На батиной лодке! Где он погиб от них! Отдайте мою шлюпку! - Егорка рванулся, но Одесса-папа держал его крепко.
Немец с тупым встревоженным лицом вслушивался, догадываясь, что речь идет о нем, стараясь понять, чем ему это грозит.
- Пошел вон! - рявкнул на него Боцман. И немец его понял, исчез в люке.
И следом за ним ринулся, вырвавшись из объятий одессита, Егорка, сжимая в руке пистолет.
- Отставить! - грозно приказал Командир. - Ты моряк или сопляк?
Егорка остановился, тяжело дыша, нехотя вернул пистолет одесситу.
- Ты, дурень с Молдаванки! - Боцман ткнул одессита пальцем в грудь. - Зачем мальцу оружие дал?
- Дал! А то он у меня спросил! Разоружил меня, окаянец! Я и не заметил.
Боцман послал меня в радиорубку - узнать, как движется ремонт рации. Рации, собственно, уже не было - все, из чего она состояла, было разложено на столике. Радист, с воспаленными глазами, перебирал, перекладывал детали. Немец, еще не оправившийся от Егоркиного нападения, ежился в уголке.
- Как дела? - спросил я радиста. - Боцман интересуется.
- Фриц толковый. Только ни хрена его не поймешь. Сбегай за Штурманом, пусть переведет, что он там шпрехает.
Штурман тоскливо оглядел бывшую рацию, что-то спросил у немца. Тот долго объяснял, показывая то на разбросанные детали, то на Радиста, то на подволок. Штурман перевел:
- Говорит, что рация хорошая, а радист плохой. Что приемный контур безнадежно выведен из строя, а на передачу рация заработает.
Закончив свой монолог, немец ткнул себя в грудь и требовательно произнес:
- Эссен!
- Чего ему надо? - спросил Радист.
- Жрать просит.
- Пусть его Гитлер покормит. Сиськой. Переведите ему, товарищ старший лейтенант: починит рацию - будет ему эссен, не починит - будет шиссен.
Немец и без перевода понял, затравленно сверкнул глазами, склонился над столиком, стал ловкими пальцами собирать многие детали в одно целое.
Темнело. Наваливалась на море неспокойная северная ночь. Все, кроме вахтенных, собрались в кают-компании на совещание. Вернее, на партийно-комсомольское собрание. На повестке дня, как говорится, один вопрос: что делать?
Командир в этот вопрос внес полную ясность.
- Стратегия остается прежней: бить врага всеми средствами. А вот тактика меняется в корне. Переходим на партизанские методы борьбы. Наш корабль хорошо замаскирован. Нужно только доработать в его силуэте некоторые детали. Чтобы мы стали похожими на потрепанный штормами траулер. Это понятно?
Чтобы было понятно, я объясню. На 22 июня 1941 года в Баренцевом море находилось около 200 наших рыболовецких судов. И позже, когда война разгорелась вовсю, лов рыбы продолжался. Фронту, стране, тылу не меньше, чем оружие, боеприпасы, нужно было продовольствие. И поэтому, несмотря на разбойничьи рейды фашистов, наши рыбаки выходили в море. Им было трудно. Без оружия, в темноте, без радиосвязи, которая могла выдать противнику местонахождение судов, приходилось нашим рыбакам просто героически вести лов рыбы.
В первые месяцы войны немцы, встречая рыбаков в море, безжалостно топили рыболовецкие суда, расстреливали рыбаков. Позже, когда германский флот начал терпеть ощутимые потери в своих единицах, немцы стали действовать не менее жестоко, но более расчетливо. Им нужно было латать дыры в своем флоте. Поэтому они не топили, а захватывали наши сейнеры и приспосабливали их для своих нужд. Ну а экипажи… Тут все у них решалось просто: если была возможность, их брали в плен. Если такой возможности не было - сбрасывали за борт. Не расстреливали, чтобы не наносить вред судну, чтобы зря не расходовать боезапас, а просто выкидывали рыбаков в море. В северном море, в его ледяной воде, жизнь человека продолжалась не более десяти минут… Вот так вот.
Замысел Командира строился на том, что паруса изменили силуэт нашего корабля до неузнаваемости. Под этим камуфляжем можно практически вплотную подойти к противнику, занять удобную позицию для торпедной атаки и дать неотвратимый залп.
А что потом? Ни скрыться под водой, ни уйти мы не сможем. Странно, но об этом никто не подумал. Кроме Командира.
- Наша главная задача - захватить вражеский корабль и на нем вернуться в базу.
- На абордаж пойдем? - уточнил Боцман.
- О! Це дило! - обрадовался Кок. - Харчем разживемся. Бо у мени закрома и лари пусты, даже мышей нема.
- На абордаж. - Капитан говорил об этом так спокойно, словно на абордаж пойти - это как с вахты на ужин. - Внезапность, дерзость - вот наше оружие.
- Шлюпку, - подхватил Боцман, - на орудие вверх килем надо положить - и орудие замаскируем, и к силуэту вроде бы как надстройку добавим. И такелаж… Весла, еще что-нибудь торчком нагромоздить - будто грузовые стрелы.
- Толково, - согласился Командир. - Что с рацией?
Штурман доложил.
- Надо и радиста с катера подключить в помощь.
- Да он слаб еще. Я думаю, немец справится.
А немец справился… Только не так, как мы ожидали.
А что случилось? Случилась большая промашка у нашего Радиста. Он стоял за спиной у немца, чуть слева. Тот сидел за столиком, доводил собранную рацию. Надел наушники, повертел ручку настройки, пробормотал "гут" и вдруг… лихорадочно застучал ключом.
Радист ударил его ребром ладони в шею. Но немец крепкий на удар оказался. К тому же хорошо обученный рукопашному бою. Наш Радист, хоть и "морская интеллигенция" с чуткими пальчиками, не уступал ему. Эти чуткие пальчики, которые берег весь экипаж, от постоянной работы с ключом обрели железную твердость - какая бывает у пианистов, скрипачей и радистов.
Схватка была яростной и короткой. Но беда все же случилась: немцу удалось разножкой - стульчик такой - ахнуть по рации. Теперь уж о ее восстановлении не приходилось и мечтать.
Радист в ярости так отметелил немца, что тому тоже пришлось долго "восстанавливаться". Выволок его на палубу.
- Шлепните его, ребята, и - за борт!
- Найн! - вдруг завопил немец и бросился на колени. - Найн!
Подошел Штурман, выслушал его лихорадочный лепет и доложил Командиру:
- Обещает, если ему сохранят жизнь, сообщить очень важные сведения.
- Выслушай его, - коротко распорядился Командир. - И - за борт!
Сведения действительно оказались крайне важными. Немец был не телеграфист, а диверсант. Катер, на котором он находился, шел к острову Медвежьему, на соединение с группой кораблей, в задачу которых входило нападение на нашу базу в Полярном. Немцы никак не хотели отказаться от ее захвата или уничтожения. Она у них была хуже бельма в глазу, хуже больного зуба. Потому что корабли, базирующиеся в Полярном, с каждым месяцем действовали все результативнее, наши подлодки и торпедные катера фактически блокировали коммуникации противника. Он нес все более ощутимые потери. И эти потери все сильнее сказывались на ведении боевых действий. Разгром базы освободил бы Баренцево море от наших сил, дал бы немцам возможность действовать более активно и безнаказанно.
Не скажу, чтобы наш Командир растерялся. Но задумался.
- А если немец брешет?
- А если нет?
- Меняем курс, - решительно приказал Командир. - Идем на Медвежий. Осмотримся на месте. Эх, если бы рация была!..
Да, чего уж проще. Сообщили бы в базу, а там немца хорошо бы встретили…
- Надо идти на захват корабля противника. Любой категории, любого типа. Лишь бы с рацией на борту.
- Что с фрицем делать? - напомнил Боцман. - За борт?
- Подожди. Может, еще пригодится. Запри его в гальюне.
Медвежий неподалеку был - миль сто, не больше. Но ветер нам не благоприятствовал. Штурман проложил курс "зигзагами", двумя длинными галсами.
- Как скоро будем на месте? - спросил его Командир.
Штурман взглянул на прокладку, посмотрел на лаг:
- Если ветер не переменится, то через сутки.
- А если переменится?
Штурман пожал плечами:
- Смотря на какой.
- Пошлите за немцем.
Боцман привел пленного. Вид у него был далеко не геройский. Лицо заплывало синяками. Штурман переводил вопросы Командира и ответы немца.
- Какими силами располагает десант?
- Это мне неизвестно.