* * *
Старая небольшая мельничка ее дяди, куда Эстрелья добралась уже на рассвете, лишь чудом держалась на позеленевших от вечной сырости и времени камнях. Казалось, стоит только разгуляться ветру - и она рухнет, прогнившие черные доски поплывут по неспокойному Гвадалквивиру, и лишь побелевшие от въевшейся в них мучной пыли стволы деревьев станут напоминать, что здесь когда-то стояло это ветхое сооружение.
Сам мельник, дядя Антонио, с густой рыжей бородой и такими же рыжими кустистыми бровями, был похож на лесовика, приковылявшего на хромой ноге в темное ущелье из старых сказок. Это был нелюдимый, но добрый человек, произносивший за день не больше десятка слов. Как и стволы деревьев, он весь пропитался мучной пылью, и рыжая его борода казалась совсем седой. Такой же неразговорчивой и такой же доброй была его жена, тетушка Урсула, двадцать пять лет тому назад соединившая свою жизнь с Антонио и лишь пять-шесть раз за все это время побывавшая в Севилье: там, говорила она, дьявол на каждом шагу подстерегает душу человека разными соблазнами, а она не желает гореть в вечном огне ада на том свете…
Появление Эстрельи, тем более в такой ранний час, крайне удивило мельника и его жену, но выразили они свои чувства немногословно.
- Эстрелья? - спросил дядя Антонио. - Ну и ну!
- О святая дева Мария! - сказала тетушка Урсула. - Не иначе как что-то случилось.
- Она хочет спать, - заметил мельник. - Постели ей, Урсула. Потом она обо всем расскажет..
Эстрелья и вправду валилась с ног от усталости и пережитого, однако лечь спать отказалась. Опустилась на деревянную скамью, ничего не видящим, отрешенным взглядом обвела убогое жилище и тихо спросила:
- Вы еще ничего не знаете?
Антонио и Урсула переглянулись, пожали плечами.
- А что мы должны знать? - предчувствуя беду, прошептала тетушка Урсула.
- Они убили моего отца, мою мать и всех моих братьев.
Эстрелья закрыла глаза и долго сидела неподвижно, точно неживая, точно все у нее внутри уже сгорело и там остался только холодный пепел. Потом ресницы ее едва заметно вздрогнули, она снова открыла глаза и невидяще посмотрела на Антонио, на Урсулу.
- Они убили сотни, а может быть, тысячи, а может быть, десятки тысяч людей…
И вот только теперь, как будто снова все вокруг увидев - и застреленного отца, сжимающего промасленную паклю в холодеющей уже руке, и мать с искаженным от боли лицом, и изрешеченных пулями братьев, и того человека, с перевязанной белой тряпкой головой, - Эстрелья застонала и по щекам ее неудержимо потекли слезы. Это были первые слезы, с тех пор как в ее жизнь ворвалось великое горе; и Эстрелья подумала, что после них станет хоть немного легче, но душевная боль не проходила, легче не становилось, и тогда она поняла, что будет носить ее в себе до конца дней.
Когда она обо всем рассказала мельнику и его жене, первое, что сделал Антонио, это извлек из какого-то пыльного закоулка мельницы старое ружье и, прибавив свет в керосиновой лампе, молча начал чистить и протирать ржавые, изъеденные коррозией стволы.
Урсула спросила:
- Ты что, Антонио?
- Молчи, - ответил он. - К нам они тоже явятся. Теперь будут рыскать, как волки.
Они явились в полдень. Заглушая скрип водяного колеса, зацокали по камням копыта коней, послышалось ржание, и у мельницы остановились двое всадников с карабинами в руках.
Урсула крикнула Эстрелье:
- Спрячься за мешки с мукой, там они тебя не найдут!
Но Антонио мрачно сказал:
- Никто прятаться не будет. Мы не воры. И мы в своем доме.
Ружье он положил на лавку, прикрыл его пустыми мешками и сел рядом, скрестив на коленях руки с узловатыми жилами. Тогда Урсула быстро прошла в чулан и через несколько секунд, вернулась с топором. Бросив его под ноги, она тоже закрыла свое оружие мешковиной и опустилась на лавку, поближе придвинувшись к мужу. Эстрелья зашла за деревянную перегородку и стала так, чтобы ее не сразу могли увидеть.
В дверь резко ударили сапогом, и они появились на пороге. У одного карабин был за плечом, другой держал оружие наготове. Этот, наверное, был пьян: мутные, в красных прожилках, глаза, нетвердая походка, дикое выражение лица - все говорило о том, что разум его замутнен. В черной спутанной бороде - мелкие кусочки сыра и крошки хлеба.
Тот, у кого карабин был за спиной, шагнул к Антонио и, резко спросил:
- Ты хозяин?
- Я хозяин, - спокойно ответил Антонио.
- Значит, мельница твоя?
- Значит, моя.
- Как тебя зовут?
- Антонио. Антонио Вальдивия.
- Очень приятно. А знаешь ли ты, Антонио Вальдивия, зачем мы к тебе пожаловали?
Антонио пожал плечами и ничего не ответил. Он сидел все в той же позе: держа на коленях руки и прислонившись спиной к деревянной стене.
- Значит, не знаешь. Тогда я тебе объясню. Мы пожаловали к тебе, чтобы спросить: кто ты есть, Антонио Вальдивия? Друг ты нам или враг?
- Я мельник, - коротко ответил Антонио.
- Ха! - Это прохрипел чернобородый. - Он - мельник. А мы-то думали, что он - император. Ну и потеха!
- Подожди, Мигель. Может статься, что он по-настоящему честный человек.
- Ха! - снова хмыкнул чернобородый. - По-настоящему честный человек не станет прикидываться дурачком… - Его сильно шатнуло, он еле удержался на ногах, но всё же почти вплотную приблизился к Антонио и стволом карабина ткнул в плечо. - Ты вот что, мельник-император, давай все начистоту. Понял? Говори, кто ты есть. Красный? Коммунист? Анархист? Или наш?
- Замолчи, Мигель! - теперь уже прикрикнул на чернобородого его товарищ: - Я сам все выясню. Сеньор Вальдивия не может быть красным, потому что он не какая-нибудь голытьба, а владелец мельницы. Правильно я говорю, сеньор Вальдивия? Так вот, мы, фалангисты, захватили в стране власть. Но нам пока еще нужна помощь. А принимаем мы ее только от друзей. С врагами у нас разговор другой. Надеюсь, теперь сеньору Вальдивия все ясно? Чем владелец мельницы может сейчас помочь нашему движению? Сколько он может дать денег, муки, зерна?
- У меня нет денег, - сказал Антонио. - Муки у меня тоже нет - все, что здесь есть, это чужое. Наших крестьян.
- А, что я говорил! - выкрикнул чернобородый. - Я по его морде сразу определил: скотина он. Прикончим его - и делу конец.
Урсула вскочила со скамьи, заслонила собой Антонио.
- Он ни в чем не виноват! - закричала она. - Святая дева Мария, сжалься над нами!.. Сеньоры, мы бедные люди, мы никому не причинили зла.
- А ну, отойди, старая калоша! - Чернобородый грубо оттолкнул женщину, а тот, другой, начал снимать свой карабин.
Антонио потянулся руками к ружью, но было видно, что он уже не успеет ничего сделать: чернобородый взял карабин на изготовку и приготовился стрелять.
Эстрелья опередила его. Выйдя из-за перегородки, она подняла руку с пистолетом и выстрелила. Движения ее были неторопливы, словно заранее рассчитаны и обдуманы. В тот миг, когда чернобородый, уронив карабин и будто переломившись надвое, падал на пол, его приятель обернулся к Эстрелье и крикнул:
- Ах ты сволочь!
Он никак не мог снять свой карабин, а Эстрелья, отступив от него на шаг, сказала:
- Подними руки!
- Подними руки! - повторил за ней и Антонио, успевший схватить карабин чернобородого и направить его в голову фалангиста.
Тот оторопело, с побелевшим от страха лицом и с поднятыми вверх руками, медленно начал отступать к двери, а Антонио так же медленно, шаг за шагом, шел вслед за ним, ни на секунду не сводя с него глаз. Так они спустились по ступенькам крыльца, и Антонио продолжал теснить фашиста к обрыву, где перекатываясь на замшелых валунах, шумел Гвадалквивир.
И там мельник Антонио Вальдивия, за всю свою жизнь не причинивший зла ни одному человеку на свете, всю жизнь воздевавший руки к небу, испрашивая у него мира и покоя не только для себя, но и для всего человечества, совершил убийство.
Потом не торопясь оттащил труп далеко в сторону, основательно, как все, что он каждодневно делал, завалил его камнями и вернулся в дом за другим.
Когда все было кончено, Урсула сказала:
- Надо помолиться.
Антонио посмотрел на нее и спокойно ответил:
- Мы не совершили никакого греха. Мы защищали свою жизнь.
Тогда Урсула сказала:
- Эстрелье надо подкрепиться на дорогу. Сейчас я приготовлю.
- Ты уходишь, Эстрелья? - спросил мельник.
- Да, дядя Антонио. Я уйду. Там я буду нужнее.
- Где - там? В Малаге? - Тебе лучше добраться до Барселоны. Есть в Барселоне человек, которого я когда-то прятал на своей мельнице от полицейских ищеек. Педро Мачо. Это - настоящий человек…
3
Павлито ворчал:
- Мы с тобой кто, Денисио? Истребители?.. Черта лысого! Мы с тобой рядовые извозчики, вот кто мы такие. А этот Риос Амайа мягко стелет, да что-то жестковато спать. Вы, говорит, советские летчики - ударный отряд нашей авиации. И сам же сажает нас на тачку времен Рамзеса, чтобы мы перетаскивали какие-то паршивые грузы. Вива Испания!
"Драгон", который давно надо было отправить на кладбище, обливался маслом, как слезами. И тарахтел, точно старая русская полуторка. Из каждой щели в кабину со свистом врывался ветер, пронизывал до самых костей.
А внизу плескалось море, горячий песок исходил зноем, на легком ветру шумели оливковые, мандариновые и апельсиновые рощи. И казалось, даже сюда, на высоту трех с половиной тысяч метров, доходил запах созревших плодов. Павлито ворчал:
- А я-то, дурак, думал, что приехал в Испанию драться с фашистами. Вдалбливал в свои мозги: "Ты, Павел Дубровин, отправляешься на передний край борьбы с самыми темными силами человечества! Не посрами чести советского летчика и, если понадобится, отдай свою кровь до последней капли, погибни, но останься настоящим человеком!" Со смеху помереть можно: вместо драки с фашистами возить запчасти на древней, как мир, колымаге… Вива Испания!
- О чем он говорит? - стараясь перекричать гул моторов, спросила, наклоняясь к самому уху Денисио, Эстрелья.
- Он говорит, что очень благодарен майору Риосу Амайе за оказанное ему, Павлито, доверие. Говорит, что ему по душе эта работка - летать, рискуя жизнью, на первоклассном самолете. Он в таком восторге, что все время повторяет: "Да здравствует Испания!"
- Этот "драгон" - самолет первого класса?
- Высшего!
Ворчал и Вальехо:
- Какого дьявола Амайа пугал нас страшными сказками? Где "фиаты"? Где хоть один фашист? Наверное, и война уже кончилась, иначе мы встретили бы кого-нибудь из этих ублюдков!
- Что говорит механик? - спросил Павлито у Денисио.
- Он говорит, что нам везет. Летим, летим, а все пока тихо и спокойно. И Вальехо в душе молит бога, чтоб так продолжалось и дальше. Он боится не только за свою жизнь, но и за твою, потому что успел тебя полюбить.
Вот так, будто и действительно не было никакой войны, они добрались до Картахены и сели на аэродроме Эль Кармоли.
Не успел Денисио зарулить на стоянку, как их машину окружили десятки летчиков, с любопытством разглядывая "драгон", показывая на него пальцами и смеясь. Видимо, "драгон" был для них диковинкой, прилетевшей чуть ли не с другой планеты. Не стесняясь, они потешались над этой "реликвией", а Павлито, готовый провалиться сквозь землю от стыда, громко чертыхался. Потом, когда механик выключил моторы, он попросил Денисио:
- Научи, как обложить эту братию по-испански. И чтоб получилось покрепче. Слышишь, хихикают, идиоты!
- Я ведь изучал литературный язык, - засмеялся Денисио.
- Ни черта ты тогда не изучил, если не знаешь простых вещей.
Они вылезли из машины, Павлито с независимым видом обошел вокруг "драгона", любовно, точно это была его лошадь, похлопывая ладонью по фюзеляжу.
Теперь притихшие летчики, только что потешавшиеся над машиной, с таким же нетерпеливым любопытством смотрели на ее экипаж.
Павлито, не выдержав, крикнул:
- Чего рты поразевали? Не видели настоящего бомбардировщика?!
И вдруг услышал:
- Братцы, да это же наши, славяне! А мы-то думали…
- Ах дьяволы! - Павлито оторопело смотрел на загорелые русские лица и, от избытка чувств не находя других слов, повторял: - Ах дьяволы!
И только теперь они с Денисио увидели замаскированные советские истребители И-16. В сравнении с "драгоном" эти машины, с их мощными моторами, с плавными обтекаемыми линиями, с какой-то даже грациозностью, казались чудом, о котором может мечтать человек. Они смотрели на них зачарованными глазами и будто заново переживали те ощущения, которые испытывали, поднимаясь в воздух на "ишачках", как они у себя на Родине, ласково называли свои истребители.
Начали знакомиться. Здесь, оказывается, были Мигели, Антонио, Хуаны, Педро и ни одного русского имени, но все к этому уже привыкли, как привыкли и к тому, что в русскую речь часто врывались испанские слова, произносимые с явным удовольствием.
Эстрелья сразу же уехала в Картахену, Вальехо сказал, что ему надо покопаться в моторе, а Денисио и Павлито летчики увезли в замок Ла Торре дель Негро, где они сейчас жили. Много веков назад этот замок был выстроен маврами, и все здесь было сделано в арабском стиле: широкие, похожие друг на друга отдельные дворики, колонны с ажурной резьбой по камню, над самим замком - башня с мавританскими украшениями.
Пока Денисио и Павлито умывались и приводили себя в порядок, летчики накрыли стол для ужина: по бокалу вина, бокадильо - сандвичи с вареной ветчиной и знаменитым манчегским сыром, который упоминается в "Дон-Кихоте", горбансас - бобы на оливковом масле. Где-то разыскали даже белую скатерть с длинной золотистой бахромой, отчего стол выглядел по-праздничному.
Вечерело. Возвышающийся над округой холм Кармоли покрылся тенью. Сумерки, вначале сиреневые, а потом все более сгущающиеся и темнеющие, все плотнее укутывали уродливые стволы олив. Жаркий и, несмотря на близость моря, сухой воздух, пряно пахнущий водорослями, вливался в замок Ла Торре дель Негро, шевелил бахрому скатерти и тонкие листья апельсинового дерева.
Света не зажигали. Тени бродили по замку - может быть, тени далекого прошлого. А прошлое Испании - это много крови, неистребимый дух свободы, борьба. Иногда тени прошлого уходят, для того чтобы выветрились черты сегодняшнего дня. Сегодняшняя Испания - это тоже мною крови, еще более неистребимый дух свободы и борьба…
- Мы не просто летчики. - Бокал с вином в руке капитана Маноло, беловолосого смоленского парня лет двадцати пяти, легонько вздрагивал. - Мы - советские летчики. Наша Родина далеко, но мы чувствуем ее и здесь. Чувствуем всю. И всю помним. Помним, как пахнут наши травы, наша русская земля, наши туманы, как светится кора березы, вечернее небо, заросший пруд за деревней…
Денисио понимал: капитан Маноло не ищет красивых слов - говорит от души, полной сейчас воспоминаниями о Родине. Капитан не был особенно красив: обыкновенное лицо с серыми глазами, чуть курносый нос, излишне жестковатые черты, но в эту минуту им нельзя было не любоваться…
- Тот, кто любит свою Родину, как мы, - продолжал Маноло - не может не любить свободу. А над нею нависла туча. Она ползет сегодня над Испанией, но, кто знает, над какими землями она расползется завтра?.. Давайте выпьем за то, чтобы небо было чистым повсюду. Повсюду, где живет человек…
Кто-то сказал:
- Говорят, фашисты схватили Гарсиа Лорку.
- Они ничего ему не простят, - тихо заметил Денисио.
- Почему?
- Почему? - Денисио, держа бокал в руке, вышел из-за стола. - Слушайте:
Их кони черным-черны,
И черен их шаг печатный.
На крыльях плащей чернильных
Блестят восковые пятна.
Свинцом черепа одеты
Заплакать жандарм не может;
Шагают, стянув ремнями,
Сердца из лаковой кожи,
Полуночны и горбаты…
Это - Федерико Гарсиа Лорка. Разве они смогут ему простить такое?
Около полуночи капитана Маноло срочно вызвали к телефону. Не возвращался он долго, летчики гадали на все лады, какие новости он принесет. Большинство сходилось на том, что обе эскадрильи истребителей, базирующихся на Эль Кармоли, завтра же поднимут и перебросят под Мадрид: дела республиканцев там были неблестящими. Франко торжественно заявил, что седьмого ноября он войдет в Мадрид. В его руках уже были Талавера де ла Рейна, Толедо, очень важный узел дороги Навалькарьнеро, Брунете. Из Мадрида на машинах, на телегах, пешком бежали лавочники, мелкие фабриканты, всевозможные дельцы и просто авантюристы; ходили слухи, что глава правительства Ларго Кабальеро тоже собирается покинуть столицу вместе со своим чиновничьим аппаратом.
Франко рвался на Мадрид четырьмя колоннами: конница шла по Эстремадурской дороге, по Толедской - танки и пехота, третья наступала через Авилу, четвертая - через Сигуэнсу. Чуть позже у фашистского генерала Моло журналисты спросят: "Скажите, генерал, какой колонной вы думаете взять Мадрид?" И Моло ответит: "Пятой".
- Именно с тех пор "пятая колонна" повсеместно стала синонимом шпионов, диверсантов, провокаторов, предателей… Наконец явился капитан Маноло.
- Я говорил с генералом Дугласом, - сказал он, - и получил от него приказ: в четыре ноль-ноль всем бомбардировщикам, находящимся в данный момент на аэродромах Эль Кармоли и Алькасареса, вылететь для массированного бомбового удара по транспортному узлу в Севилье - туда прибыли эшелоны с военными грузами для фашистов, и надо постараться эти эшелоны уничтожить.
- Вива генерал Дуглас! - воскликнул Павлито. - Отныне и во веки веков я буду считать его самым умным и самым порядочным человеком на свете! Пошли, Денисио!
- Одну минуту, - улыбнулся - капитан Маноло. - Я доложил генералу Дугласу, что на аэродромах Эль Кармоли и Алькасареса в данный момент находятся всего пять бомбардировщиков: три "потеза" и два "бреге".
- Три "потеза" и два "бреге"? - Павлито удивленно посмотрел на Маноло. - А наш "драгон"? Почему ты молчишь, Денисио? Почему ты так спокойно слушаешь камарада хефе Маноло и ни слова ему не возражаешь?
- Подожди, Павлито, - прервал его Маноло. - О вашем "драгоне" генералу Дугласу я докладывал. Сказал ему, что эта старая тачка вряд ли в состоянии в данный момент выполнить роль бомбардировщика.