- Я в сельсовете был, а тут телефонограмма, - сказал за ужином отец, - война с Германией, говорят. Я сразу смекнул и погнал домой. В Пахомовой сказал кое-кому, домой приехал, ребятишек нарядил - бегите ко всем, пусть идут продукты покупают, а то война началась. Лошадь не успел распрячь, гляжу, полна ограда народу. Покупайте, говорю, бабы, соль, спички, мыло, запасайтесь… Война ведь! Ничего не будет!.. Водку мигом раскупили. А к утру и весь остальной товар распродал. Всю ночь торговал. А наутро ревизия. Деньги сдал и рассчитался. Ларька у нас больше в Калиновке не будет, так что я теперь безработный. Война, по всему видать, не на шутку разразилась. С немцем я уже воевал, знаю. Не год, не два продлится… Сила прет против нас великая… Мне скоро 55 лет, в строевую не годен, а вот так куда могут, кто его знает… Наверно, опять председательство в колхозе навяжут. Председатель-то наш Кочурин Яков Захарович призывается.
Назавтра в Калиновке была отправка мобилизованных. Сразу в один день не стало председателя и колхозного бригадира. Проводы мужиков на войну были в нашем хуторе такими же, как и в других деревнях. Перед отправкой многие были на развезях.
Данило, помахивая недопитой поллитровкой, то пел, то материл германца, то со слезами лез ко всем целоваться, то падал в ноги и прощался с каждым, притом ревел навзрыд, как баба. Мария, его жена, теребила его за плечо и уговаривала: "Данька, перестань! Не смеши народ!"
- Афанасья, береги ребятишек! - наказывал жене Яков Захарович. - А ты, Нюрка, помогай матери! - говорил он старшей дочери, четырнадцатилетней девчонке.
Прощался со своей многочисленной семьей и наш сосед Иван Максимович. Ефросинья, его жена, с маленьким месячным Митяшкой на руках, стояла ни жива ни мертва, остальные три девчонки жались к отцу.
К конторе подошел Федор Еварестович, самый смирный и стеснительный человек во всей деревне, сроду голосу никто его не слыхал, а тут вдруг он с беседки коробка стал говорить речь, как заправский агитатор:
- Товарищи! Враг напал на нашу страну! Пойдем, мужики, повоюем! Я лично хоть сейчас с трактора пересяду на танк! И буду бить немцев до последнего вздоха! Вместо себя я оставляю тут младшего брата Петра. Товарищи, я призываю всех повоевать за Родину! За Сталина! Ура!
- Ура! - подхватили подвыпившие мужики. - Ждите с победой!
К вечеру деревня опустела, словно вымерла. Жены увели мужей, в деревне остались старики да ребятишки.
Год 1941 был ранний, весна теплая, дожди все время. Хлеба обещали быть хорошими. Рано поднялись травы - конец июня, а сенокос вовсю. Все как один вышли в поле. На покос приехал даже восьмидесятилетний дедко Осип.
- Опять проклятый немец войну нам навязал! Война, как известно, никому не в радость. Да и затянуться она может надолго, - набивая самокрутку, утвердительно сказал Осип.
- А если германец победит, у его ведь вон какая сила? - тихо спросил дедко Комаров.
- Не мели ерунды! Да было ли такое, чтоб кто-то Россию победил? Вон у нас земли-то сколь! До зимы, пока тепло да сухо, может и покряхтит, а как наступят морозы… Оне не привычные к нашим морозам… Были уже не раз такие… Ладно, старики, говорить-то хорошо, да работать надо. Работа теперя вся на нас. Такие-то жары будут стоять, дак того и гляди хлеба поспевать станут, а на трактора да комбайны шибко надеяться не надо. Трактористов и комбайнеров на войну позабирали. А хлеб с нас государство вдвойне потребует, если немец Украину захватит.
Колхозная конная косилка то и дело выходила из строя, надо было срочно менять какие-то запчасти, а где их теперь возьмешь - война, не до сенокосилок. Зато испытанный дедовский метод- ручные косы-литовки - не подвел. Поздними вечерами почти в каждом дворе перестук: отбивают старики на наковальнях литовки.
Так прошел июль, к Ильину дню поспел ячмень. Я работала в поле и не думала готовиться к экзаменам. В город мне не хотелось.
Вечером после работы дома состоялся семейный совет. Я, со своей стороны, настаивала, что остаюсь в колхозе и поеду осенью на курсы трактористов. Родители были категорически против.
- Да какая из тебя трактористка! - рассудительно говорил отец. - Теперь война, запчастей к тракторам не будет! Их и в мирное время не было. Вон как раньше трактористы мучились - за всякой гаечкой-винтиком в Ляпунову в МТС гоняли. Всякими правдами-неправдами запчасти выбивали. Дак они мужики всё же… И механики всё же были, а теперь гиблое дело со всякими машинами. Тракторишко тебе дадут самый никудышный, разбитый - вот и майся с ним. И не заробишь ничего, а работу-то потребуют. А если ты на разных работах будешь, то после Октябрьской на лесозаготовки готовься - лес рубить, вон, в Надеждинск. Нет уж, как хочешь, езжай в город - учись. Сестре чем-нибудь поможешь - с троими осталась.
- Как Люба одна-то теперь будет жить с такой оравой, и помочь некому, - сказала мама и заплакала. - Знаю я, как остаться одной, в ту войну сама настрадалась! Отца-то пять годов почти дома не было. Нет уж, езжай!
Рано утром мама положила мне в котомку морковных пирожков, и я пошла. Загорелая до черноты, пропыленная, я с котомкой за плечами явилась в Ирбит. Назавтра сдавала первый экзамен по русскому языку письменно и получила отличную оценку.
Вечером Любе пришла от Михаила открытка: "Едем на запад. Проехали Москву. Скоро станция Малый Ярославец. Всем приветы". Открытка написана наспех.
Радио не выключали - слушали сводки Совинформбюро. Назавтра передали: "После ожесточенных боев наши войска оставили станцию Малый Ярославец". С тех пор сколько ни ждали - ни открытки, ни письма, никакой весточки от Михаила Власовича не было.
- Не знаю, уж что мне делать, ведь я осталась беременна, четвертый ребенок будет, а тут война, - поделилась со мной Люба своими горестями и заботами. - Когда, скоро ли она кончится, как мы будем одни-то, а вдруг к нам папа долго не приедет?
Известие о Любиной беременности меня поразило - я растерянно молчала и не находила слов. Что могла посоветовать семнадцатилетняя девчонка, совершенный профан в таких делах, тридцатилетней женщине…
На экзаменах мои мысли были далеки от учебы. Получила "3" по математике, остальные предметы сдала на "4". Меня зачислили на первый курс медицинского техникума. Я увидала свою фамилию в списке, но никакой радости не было. Мне почему-то стало безразлично, поступила я или нет. Хотелось одного - домой в деревню, на воздух, на полевые работы.
Всех поступивших пригласили на собрание. Объявили, что обучение платное, платить можно за весь учебный год сразу или по семестрам. Явка к 1 сентября. При себе иметь белый халат, физкультурную форму, спортивную обувь и рабочую одежду и обувь, так как придется весь сентябрь копать в колхозе картошку.
В люди
К осени я вернулась из родной деревни в Ирбит. Город был наводнен военными - проходила одна колонна, за ней другая. Колонны новобранцев были видны издалека - шли неуверенно, вразнобой.
Из разных концов города раздавались военные песни: то мелодичная "Катюша", за ней, словно громом нарастая, "Идет война народная…" перекликалась с бодрой, веселой "Мы врага встречаем просто - били, бьем и будем бить!". Сколько же их, этих военных? В сапогах, в обмотках, в шинелях, в касках, с котелком на поясе и вещмешком. Просто удивительно, что такой маленький городишко смог вместить столько народу.
Когда я заходила во двор с тяжелой котомкой, Феня вышла мне навстречу:
- Ой, Маруся, да как же ты пешком-то! - и подхватила мой тяжелый мешок. - Учиться, значит, все же будешь? Пойдем в кухню, Любы-то дома нет! Она с ребятами в баню ушла.
Во дворе бегал нарядный мальчик лет пяти, за ним бегала с кастрюлей нарядная дама в длинном, до полу, шелковом ярком цветастом халате. Кастрюлю она держала в одной руке, в другой был большой кусок белого хлеба и ложка:
- Убиться надо! Убиться надо! - истошным голосом кричала дама. - Ну что за дрянной мальчишка! Вот я тебя! - Дама, путаясь в длиннющих полах халата, наконец поймала мальчишку и стала торопливо с ложки пихать ему что-то в рот. При этом ее шестимесячную прическу "шпын" совсем раздул ветер.
Когда она победоносно возвращалась к дому, крепко держа за руку тщедушного, бледного мальчика, который брыкался и орал во все горло, я увидала, что дама молода, хороша собой, с накрашенными губами, ногти на руках и ногах тоже ярко накрашены, а белые холеные ножки обуты в какие-то сказочно блестящие босоножки.
- Это эвакуированные из Смоленска, - легонько толкнув меня в спину, прошептала Феня. - Подселили… Смоленское артиллерийское училище эвакуировалось… А уж навезли-то они всякого барахла… Известно, военные, все ведь для них! Другие-то вон, в чем были, в том и приехали, а они… Муж-то у нее полковник… Может, уедут! Не нравится ей, вишь, это жилье. Печку я топила… Она не умеет.
Пока мы с Феней разговаривали, пришли из бани Люба с ребятами.
- Здравствуй, сестрица! - увидев Любу, обрадовалась я. - Есть ли какие новости, письма?
- От Миши так и не было никаких вестей, - понурив голову, сказала Люба, ее изробленные руки, казалось, не находили себе места, теребя ситцевый платок. - Василия перевели работать на железную дорогу в Егоршино. Там ему дали квартиру, и он уехал вместе с женой Марией Александровной… Да ты проходи в дом, мы как раз ужинать собирались, - торопливо бросила Люба, пряча заплаканные глаза.
Ужинали мы в комнате, которую снимала Люба у Черепановых. Долго сидели, говорили о том о сем:
- Жить совсем стало невозможно. На рынке цены с каждым днем страшно увеличиваются. Евреи богатые наехали, денег чемоданы навезли. Небывалые цены за продукты дают. Я молоко беру по пол-литра для доченьки Гали, тут у одних по 3 рубля, но вчера хозяйка сказала, что с завтрашнего дня молоко будет дороже. Что делать? - тяжело вздохнула, Люба, - только ведь и всего-то пол-литра беру. Жалко мне и Валю с Володей, они тоже молока хотят. Да где уж им, когда самой младшей не хватает. Все думаю, пусть в садике едят. А в садике тоже стали кормить плохо, ребята приходят голодные и сразу есть просят. За хлебом такие очереди, ужас! По буханке в руки давали. Но, говорят, с 1 сентября будет карточная система, тогда порядок будет. Все будут прикреплены к определенному магазину, и каждый без хлопот получит свой паек. Хорошо бы так-то! Да, Маня, в очень тяжелом положении я оказалась. Зима идет, малышка родится, а квартира холодная, дров у меня мало. Как быть? - Люба заплакала, я вместе с ней…
Утром Люба меня представила хозяевам, они как раз завтракали.
- Вот сестра моя - Маня, приехала… учиться хочет… - запинаясь, несмело сказала Люба, - помогать по дому будет, вот бы прописать ее… ведь продуктовую карточку получать надо…
- Феня, подай Любе домовую книгу! - неопределенно хмыкнув, промолвил Иван Иванович Черепанов, оглядев меня с ног до головы.
Первый день в медицинском техникуме прошел быстро - студентам показали кабинеты, в которых они будут учиться, познакомили с учителями. Уроков не было, первокурсников попросили помочь очистить чердак от старой мебели, книг и икон, которые остались здесь после музея. Мы изрядно перемазались в пыли, но чердак очистили. Иконы и все имущество погрузили на грузовик и увезли. После работы студентам объявили, что завтра всех отправляют в колхоз и нужно быть в рабочей одежде.
Пришла я домой рано. Нарядная дама с сыном опять были во дворе. Феня им носила воду.
- Отвратительный городишко, - ворчала дама, сморщив очаровательный носик, - не город, а черт знает что, хуже деревни, пыль, грязь. Кругом одни деревенщины, - красноречиво глянув на Феню, - где же мне найти порядочную домработницу?
- Неонила Петровна, ведь война теперь, какие же домработницы! - воскликнула прямодушная Феня, стараясь вразумить и успокоить даму.
- Вадик! Вадюня! - с придыханием окликнула дама сына, театрально воздев руки к небу. - Куда же мы с тобой попали? Куда же нас завез папка! Уж лучше бы нам с тобой остаться у бабушки!..
Далекий взрыв снаряда прервал ее тираду. В Буграх шли учения курсантов-артиллеристов, они день и ночь бухали из орудий.
Я зашла в дом. В дверях меня встретила улыбающаяся Люба:
- А мне сегодня многое удалось сделать, вот смотри, получила на всех продуктовые карточки, - глаза Любы сияли от счастья, - на детей-дошкольников и иждивенцев дают триста, а на учащихся четыреста грамм хлеба. Мне 300, а тебе 400! - от возбуждения у сестры тряслись руки. - Прописала тебя в домовую книгу, в горисполкоме дали карточку, только вот долго пришлось в очереди простоять. А хлеб я получила быстро. Наш квартал к третьему магазину прикрепили. Итого один килограмм шестьсот грамм. Будем живы, не помрем!
Наш фронт - колхозные поля
Я пересмотрела все свои вещи: в чем же мне ехать в колхоз? Отцова телогрейка и сапоги были велики.
- Мань, погоди, - увидев мои мучения, подошла ко мне Люба, - у меня где-то был ватник мужа, он тебе лучше подойдет, - Люба порылась в кладовке и принесла мне старую телогрейку Михаила Власовича.
Рано утром, взяв с собой кусок хлеба, немного денег, я отправилась к месту сбора. Возле техникума уже стояла небольшая группа студентов. Многие девушки были одеты хорошо - в вязаные свитера, береты, элегантные курточки и изящные ботиночки. Когда я подошла, одна из модниц окинула меня быстрым взглядом, на мгновение остановилась на потертой с чужого плеча телогрейке и стоптанных кирзовых сапогах, отвернулась к своей подружке и громко прошептала: "Смотри, какое пугало!" Опешив от такой встречи, я отошла в сторону.
Вскоре ко мне подошла скромно одетая девочка:
- Привет! - улыбаясь, воскликнула она, - Чего стоишь, скучаешь? Меня зовут Аня Пономарева, а тебя как?
Я ответила, рассказала из какой я деревни, и знакомство продолжилось.
- А я из Знаменки, сирота, - поделилась со мной Аня. - В школе я была отличницей, жили мы нормально, но в 1937-м у меня умерла мама. Отец познакомился с другой женщиной, женился, через год у них родился ребенок, потом второй. А тут война, отца взяли на фронт, в августе пришла похоронка. Мачеха меня выгнала… Вот я и приехала сюда.
Наконец на крыльцо техникума вышел мужчина в темно-сером костюме и, обращаясь к студентам, торжественно объявил:
- Товарищи! Сейчас идет война, и мы должны мобилизовать все силы для обеспечения победы. Наш долг - помочь Родине собрать выращенный урожай. Наш фронт - это колхозные поля. Успех нашей работы - это еще один гвоздь, вколоченный в гроб фашизма!
При каждом слове оратор энергично взмахивал рукой, как будто сам вколачивал эти гвозди. Смахнув пот со лба, выступающий продолжил:
- Студенты, вы направляетесь в деревню Волково, транспорта не будет, пойдете пешком, там вас накормят и разместят.
В Волковой нас расселили по домам. Меня и еще пятерых девчонок поселили в большой деревянной избе, в которой кроме нас жило несколько эвакуированных семей.
С работы мы приходили поздно. Долго ждали своей очереди у столовой, чтобы поужинать. Кормили нас три раза: утром - горячая картошка в мундире и двести грамм хлеба, в обед - овощной суп, стакан молока и опять двести грамм хлеба, на ужин - чай с хлебом. Хлеб был очень плохой, черный, тяжелый.
Осень брала свое, начались дожди и холода. На сапоги налипала мокрая земля, делая их тяжелыми и неподъемными, при каждом шаге они с противным чавканьем отрывались от жирной грязи. Озябшие и промокшие, мы приходили с работы домой, обсушиться было негде. Спали все вповалку на полу, подложив под голову свою мокрую одежду.
К своему удивлению мы стали замечать, что с каждым днем студентов становится все меньше. За городскими приезжали родители, о чем-то договаривались с правлением колхоза и увозили дочек домой. Так прошло три недели. Но вот наконец явилась наша староста и объявила: "Девочки, домой!"
Военная дама
Ирбит готовился к войне: горожане делали светомаскировку и очищали чердаки от хлама. Мрак поглотил весь город, жители сидели в своих квартирах, с плотно закрытыми шторами на окнах, вздрагивая от далеких разрывов ночного учебного боя и рева санитарных машин, вырывающих светом фар кирпичную вязь старых купеческих домов.
- Странно все же, - думала я, - глубокий тыл, и вдруг зачем-то затемнение. Неужели немецкие самолеты могут долететь досюда?
В эту ночь мы с Любой долго не спали, разговаривали. Я пыталась отремонтировать изношенные сапоги, но ничего не получалось. В конце концов я чертыхнулась и бросила их на пол, а сама уже была готова расплакаться. Но Люба принесла старые сапоги своего мужа: "На, носи. Жив если будет, придет домой - наживем как-нибудь".
К семи утра я вновь была на месте сбора у нашего техникума.
На этот раз к нам вышла какая-то военная дама в шинели под ремнем и в новеньких сапогах:
- Староста! Все собрались? Проверь по списку! - дама говорила громко, точно отдавая приказы.
- Да вроде все, - ответила староста.
- Отставить! Отрапортовать по уставу! - выпучив глаза, гаркнула дама.
- Отсутствующих нет! - пискнула Аня Семкина, покраснев от усердия, на лбу выступили крупные капли пота.
- Завтра в таком неряшливом виде не являться! - военная дама презрительно осмотрела строй, сделала паузу, убирая несуществующую пылинку с лацкана шинели. - Вы будущие военные! Обувь и одежда должна быть по размеру!
- А у меня больше ничего нет! - неожиданно для всех прозвучал чей-то голос из строя.
- Кто сказал? - брови дамы сошлись к переносице, лицо исказила хищная гримаса. - Выйти из строя!
- А у меня боле-то нечего надеть! - вышла из строя Настя Карпова, щелкнув стоптанными каблуками. - Вот когда мне новую гимнастерку дадут да сапоги, вот уж я тогда… - при этих словах Настя скорчила уморительную рожицу.
- Тихо! Прекратить разговоры! Как твоя фамилия?
- Свистивертибутылкина!
- Встать в строй! - военная дама зло сверкнула глазами. - С тобой мы еще потом поговорим!
- Напра-аво! Шаго-ом марш! - скомандовала грозная дама и повела нас строем в деревню Мельникову, где мы целый день грузили картошку: из куч на поле - в мешки, а потом в полуторки.
Погрузку картошки закончили к вечеру, немного передохнули и пошли на занятия. Домой я пришла только в полночь. Назавтра нас снова отправили в Мельникову. И так каждый день: работа, учеба, домашнее задание.
Мы пробовали возмущаться, что нам некогда выполнять уроки, но этим только рассердили военную даму:
- Вы что хотите? - орала она. - Вы же в тылу! А там, на фронте, такие, как вы, совершают подвиги! Идут в партизаны, их хватают немцы, мучают! Казнят! А вы! Уроки им, видите ли, учить некогда! - выплевывая слова, кричала дама. - Ничего, захотите - найдете время!
Мне казалось, что она нас ненавидела за то, что мы до сих пор топаем в больших сапогах и в заплатанных, с чужого плеча, ватниках.
Звали ее Анна Петровна Дубских. Но между собой мы ее называли "военная дама". В техникум она приходила подтянутая, стройная, в пилотке, гимнастерке, в сапогах со скрипом. Уроки никакие не вела, а какой штатной единицей она числилась, я до сих пор не знаю…