Пропадем мы, однако, с ребятами
Наступил октябрь. Погода стала еще хуже - утренние заморозки, холодные моросящие дожди и редкий пролетающий снег напоминали о предстоящей зиме. Невзирая на непогоду, мы продолжали убирать картошку. Каторжная работа и вечерние занятия вконец вымотали меня. У меня не оставалось сил учить уроки дома - с учебы я приходила поздно и буквально засыпала над учебниками.
Кроме общеобразовательных предметов мы изучали военное дело: бросали гранаты, тушили зажигательные бомбы, стреляли из винтовок и автоматов, учились надевать защитную одежду и противогазы, делать всевозможные перевязки и ставить уколы. Еврей Моисей Аронович Хаскин мучил нас латынью. Врач Головкова - хирургией, кстати, очень трудный предмет. В первом семестре были еще и биология, химия, гигиена и другие предметы.
Наконец-то уборка картофеля закончилась и жить стало немножко легче, студенты заметно повеселели - шутили, балагурили на переменах, только моя подружка Аня Пономарева становилась все печальнее, она сильно похудела, стала бледной, засыпала на уроках, получала двойки. Я уже знала ее характер и ждала, когда она сама со мной заговорит.
После уроков она подошла ко мне:
- Маша, спроси свою сестру, нельзя мне у вас пожить недолго, пока я найду квартиру.
- Аня, что случилось? - спросила я, взяв подругу за руку.
- К женщине, у которой я снимаю комнату, ходит много военных, - с трудом выбирая слова, продолжила Аня. - Всю ночь нет никакого покоя. Пьют, курят, матерятся. Хозяйка работает продавцом в военторге, а там все, что хочешь есть, и вино, и продукты. У меня кто-то украл последние деньги и продуктовую карточку, я уже три дня ничего не ела, и не могу смотреть, как они обжираются ворованным, - последние слова Аня произнесла чуть слышно и ее глаза наполнились слезами. - И еще, Маша, ко мне пристает один наглый лейтенантишко, я его боюсь. Ночевать там я больше не останусь!
Что было делать? Я привела Аню домой и все объяснила Любе. Аню покормили и оставили ночевать. Как только наступило утро, Люба отправилась к знакомой старушке, которая жила тут же на улице Коммуны. Старушка согласилась предоставить угол для моей подруги, и мы, не мешкая, перетащили Анины вещички на новую квартиру. Но жить ей все равно было не на что. Да и нам тоже.
Люба уже давно ходила на рынок, продавала вещи.
Как-то она пришла и расплакалась:
- Никто ничего не берет… Как быть? Деньги с книжки все сняла… Скоро пайку хлеба не на что будет купить… Что делать? Пропадем мы, однако, с ребятами.
Жить надо уметь
Семье полковника, которая жила в доме у Черепановых, быстро нашли двухкомнатную квартиру, именно такую, какую желала Неонила Петровна.
Феня и Люба стояли на крыльце и с интересом наблюдали, как солдаты грузят мебель, выносят из дома многочисленные тюки и чемоданы.
- Все, это последний! - крикнул товарищу выбежавший из дома солдат, одетый в старую заштопанную шинель, и, широко замахнувшись, закинул в кузов линялый мешок, доверху наполненный какими-то вещами.
- О, сколько барахла-то, - поцокал языком водитель, оценивающе взглянув на груз.
Наконец мотор грузовика натужно взвыл, и машина с поклажей тронулась с места.
Не успели закрыть ворота за старыми постояльцами, а на пороге уже новые. Во двор зашли невысокая симпатичная женщина с девочкой лет двенадцати, поздоровались.
- Мы пришли смотреть квартиру да заодно и прибраться, с Ольгой Михайловной я уже договорилась. Звать меня Евдокия Ивановна Горинова, - женщина задорно улыбнулась и продолжила: - Зовите Дусей, да и все. А это моя дочь Женя. Муж у меня Черных Михаил Иванович, закройщиком в мастерской "Игла" работает.
- Идемте, - сказала Феня и повела показывать квартиру.
Я не смогла преодолеть любопытство и пошла вместе со всеми.
- Вот это да! - присвистнула Дуся, заглянув в комнату. Везде, на полу и в углах, валялся всевозможный мусор. - Жена полковника, а загадила комнату капитально! Мы думали вымыть да переезжать, а тут на три раза белить надо!
Назавтра Дуся белила и мыла в квартире. Вскоре они переехали.
Новые постояльцы были "совами". Особенно активная деятельность у них начиналась вечером. Работали они больше ночами, сидели и шили, громко разговаривали, хохотали, иногда ругались.
Клиентами наших соседей-портных были в основном военные чины, командирский состав. Михаил Иванович в то время был лучшим портным в Ирбите, и от заказчиков не было отбоя.
Как-то в наш дом пришла дама с портфелем:
- Я из горисполкома! - отрекомендовалась она. - Кто у вас тут проживает неработающий на производстве? Дайте мне домовую книгу! Так! Так! - дама присела к столу. - Шалимова Любовь Панфиловна. Кто?
- Я, - испуганно произнесла Люба.
- Дети есть, и какого возраста? - спросила дама, посмотрев на Любу поверх очков.
- Трое, скоро будет четвертый, - скупо ответила Люба.
- Горинова Евдокия Ивановна. Кто? - продолжила дама.
- Это в той половине, - ответила Феня.
- Сходите, позовите!
Феня сбегала, Дуся пришла.
- Горинова, завтра явиться в горисполком в отдел по трудоустройству.
- Я?
- Конечно, ну кто же еще! Девочка у вас большая, школьница.
- Но… но я же в положении! - горячо возразила Дуся.
- Я ничего не знаю, принесите справку из женской консультации…
- Домработница Спицына Фекла Егоровна. Кто?
- Я, - подошла к столу Феня.
- Это еще что за домработница? Война теперь, и никаких домработниц!
- Я живу у врача Кондаковой, а муж ее адвокат! Они придут сами к вам и все охлопочут! - возмутилась Феня.
- Да мне-то зачем вы это говорите?! Какое мне дело! - и дама записала Дусю и Феню в список. - Как вы, женщины, понять не можете. Ведь война теперь, каждый человек на учете. Дети вон четырнадцати лет идут на завод работать. Нам надо на трудовой фронт набрать знаете сколько народу? "Ищите резервы на местах!" - такой приказ из центра.
Феню мобилизовали на мотозавод. Люба и Дуся остались.
- Вот так фунт изюму, бутылка пряников! Это что же, мне рожать придется? - всплеснула руками Дуся. - И что же мне, дорогуши, делать-то? И рожать мне неохота, и на завод идти робить того еще тошнее!
Феню устроили на мотозавод учеником сварщика.
Приходила она теперь домой очень поздно, грязная, усталая. Садилась с нами за стол и сетовала:
- Чтобы мне заранее самой куда-нибудь устроиться! Звала ведь меня Нюрка, подружка моя, санитаркой в туберкулезный диспансер! Там хоть питание готовое, а здесь чего? Работа хуже некуда, с железом… пыль, грязь. Работы столько надают, не то что за 12 часов - за 18 не сделать.
- Забеременеть тебе нужно, дорогуша, - в шутку говорила Дуся.
Феня продолжала жить на кухне, но хозяева смотрели на нее косо. Дескать, не работаешь у нас больше, съезжай с квартиры. И действительно, Феня вскоре увезла свои пожитки на ручной тележке, а в пустой кухне осталась только голая железная хозяйская койка.
- Сейчас, пока мы не подыщем новую домработницу, - подошла к нам Ольга Михайловна, - мы с вас за квартиру денег брать не станем, а вы будете носить воду, стирать белье и полы мыть. Готовить мы будем сами.
Ольга Михайловна была детским врачом и работала заведующей детской консультацией. Иван Иванович работал в суде адвокатом. Жили они неплохо. Ольга Михайловна по-прежнему, как и в довоенные годы, покупала себе новые платья, а Михаил Иванович сшил ей отличное новое зимнее пальто. Ребята у них учились в школе. Старший, Володя, как и Женька, пошел в пятый класс, а младший, Арик, учился в третьем классе.
Койка на кухне пустовала совсем недолго. Черепановы нашли новую кухарку - Парасковью, женщину лет двадцати семи. Звали ее просто Пашей. Паша приехала в Ирбит из Лопатково и каким-то невероятным способом смогла устроиться в столовую партактива разнорабочей. Она сразу же стала приносить оттуда продукты и отправлять домой. Когда была стирка, Паша притаскивала дров, топила в кухне печь, стирала и парила столовское белье. Потом вечером уходила на всю ночь мыть в столовой полы и сторожить. Приходила домой, рассказывала нам, что она работает в единственной в городе столовой, где готовят мясные блюда, кофе, какао, стряпают оладьи и блинчики, в то время как другие столовые давно уже перешли на мороженый капустный лист.
Паша очень была горда, что она умеет жить: несмотря на войну, сумела устроиться к питанию, и семья ее ни в чем не нуждается.
Часто хвасталась перед нами:
- Эх, вы, ротозеи! Я вот приехала и у вас прямо из-под носа выдернула такую профессию, - Паша самодовольно раскинула свои большие, красные распаренные руки широко в стороны, стараясь показать нам величину ее профессии, - вам бы и в ум не пришло, что туда нужно было человека. А я вот уж не промахнулась в жизни.
- Повезло тебе, Паша, - миролюбиво отвечала Люба.
Здравствуй, Маня!
Дела мои в техникуме шли не блестяще, кончался первый семестр. Значит, надо снова вносить плату за учебу, а денег у меня не было. Мои подружки бросили учебу: Пономарева Аня и Настя Карпова уже работали учениками на заводе. Как-то на улице я встретила Тасю Главатских - мою школьную подругу, и обрадованно бросилась к ней. Оказалось, что Тася учится в 8 классе.
- Мы же с тобой договаривались, что пойдем учиться на медиков! - сказала я.
- Да ну их к шутам! Не нравится мне медицина! Не люблю!
- А Нина Шукшина где учится? - спросила я.
- Не знаю. Может, и нигде. Она ведь вышла замуж за Николая Константиновича, нашего учителя физики, за неделю до войны. Ну его, наверное, взяли на фронт, а где она - не знаю.
Я была крайне изумлена и шокирована.
- Да как же это? Неужели, правда? Моя подружка - и замужем! А меня, например, даже еще ни один парень до ворот не проводил. А как ты думаешь, Тася, хорошо это или плохо, что Нина так рано замуж вышла?
- Я думаю, ничего хорошего!
- Вот и я так думаю. Зачем это она так?
- А кто ее знает!
Долго еще стояли и болтали, вспоминая школу и родную деревню. На улице было холодно, низко шли тучи. Дул северный порывистый ветер. В дрянной одежонке меня насквозь просквозило, и я, попрощавшись с подругой, побежала домой.
Прошла октябрьская, выпал снег, установилась зима. По первопутку неожиданно приехал из деревни отец, я встретила его у ворот.
- Я ведь уж давно к вам собираюсь, да все никак, едва вот вырвался. Ведь еще медкомиссию проходил, хотели в трудовую армию взять, да негодным признали. По нездоровью остался. И остались мы в деревне-то вот я да Филипп, да дедко Комаров, ну и Максим еще.
- Совсем опустела деревня, - посетовала я.
- У нас теперь ленинградских тьма-тьмущая наехала - в каждой халупе семьи по две, по три живут, - возразил мне отец.
- Ну и какие они?
- Да ничего… Люди хорошие, но известное дело, из большого города. С работой нашей крестьянской не знакомы и к жизни такой не приспособлены. И им трудно, да и нам с ними нелегко.
Отец достал из-за пазухи небольшой сверток:
- Вот, бабушка гостинцы настряпала, понеси домой!
Хотя окна нашей квартиры и не выходили во двор, но Люба с ребятами как-то узнали о том, что приехал отец, и веселой гурьбой вывалились ему навстречу.
Когда зашли домой и Люба сняла пальто, отец уставился на ее располневшую фигуру. Вмиг какая-то темная тень набежала на его лицо, он увидел и понял, что она опять беременна. А это значит, что впереди семью ждут лишние заботы и хлопоты. Все лето он не бывал в городе, не видел ее, а в письмах она ничего не писала.
- Есть ли письма от Михаила Власовича? - чтобы хоть что-то сказать, спросил отец.
- Нет, после той открытки ничего нет! Хочу уж посылать розыски, горе мне с семьей-то… Трое вот их, мал мала меньше, да еще и четвертый будет, - Люба залилась слезами.
- Ну что уж теперь-то так убиваться, где трое, там и четвертому место найдется! Что толку реветь-то! Слезами горю не поможешь! - тяжело вздохнув, промолвил отец.
А когда узнал, что мы живем совсем без денег и не покупаем для Гали молоко, он и сам прослезился:
- Вот что, Любовь, я приехал, чтобы из города увезти эвакуированных, но заодно увезу домой вас с Галей, не казнят, поди. У нас хоть молоко-то свое будет. Бог даст, в январе корова отелится. А тут погибель, ребенку едва исполнилось два года, и ему не дают молока, куда это годно! Эти-то все же постарше, в садик ходят, там их кормят, - он погладил внука по взъерошенным волосам, - младшую бы я увез, так ведь скучать будет, маленькая еще, обревется. А ты сама-то с ней у нас поживешь, она и привыкнет. Старуха-то всю осень на колхозной работе, а там хозяйничает баушка Сусанья. Помаленьку постепенно привыкнет, ты и уедешь обратно.
Люба попыталась что-то возразить, но отец так махнул рукой, что она замолкла на полуслове.
- Зима ведь будет, сюда к вам не наездишься и молока не навозишься. Сейчас мы с Григорием самые главные работники остались, разъезжать-то некогда. В колхозе совсем некому робить, хотя и народу много. Ленинградские, они что - и не в поле, и не дома. Печь топить и то не умеют. Счетоводом вон одна женщина работает, а остальные так себе, а кормить-то всех надо. Сейчас вот опять таких же везти надо. Да опять куда-то вселять. Приехали из разных городов - целый эшелон пришел, в здании кинотеатра "Луч" живут. По колхозам их разводят, все деревни битком забиты.
У нас даже в Долматовой врач теперь есть, ленинградская женщина. Хоть на весь-то сельсовет одного врача поставили, и то хорошо. А женщина, надо сказать, очень деятельная: ведь добилась, кругом война идет, и не до нас теперь, а она медпункт организовала и аптечку. Сама одна и прием ведет, и лекарство готовит. А знания-то, по всему видать, у нее хорошие. Лекарств-то нет, так она летом всех ребятишек и старух организовала лекарственные травы собирать. Труженица женщина, хоть и из большого города, - уважительно сказал отец.
Долго мы еще сидели и разговаривали, стараясь узнать даже самые незначительные новости о родной деревне.
Рано утром Люба собралась везти Галю к родителям в Калиновку. Мне доверили присматривать за детьми.
Люба без конца повторяла:
- Отведешь в садик и иди на занятия. Буди их вовремя, и пусть хорошо умываются. Пусть не едят снег. Следи, чтобы не промочили ноги. Одних в садик не отпускай, встречай и провожай обязательно…
Наказам не было конца, и я злилась про себя, мне уже стало все надоедать. "Что я, маленькая, что ли?" - думала я.
После отъезда отца на душе было как-то неспокойно, тревожно. За все время разговора с ним меня мучил один и тот же вопрос: сказать или не сказать отцу, что скоро надо опять платить деньги за обучение? Он был и так до крайности огорчен, нервничал и переживал. Мне было до слез жаль отца: больной, уже в годах, а должен беспокоиться о нас уже взрослых детях, а теперь еще и о внуках. Было невыносимо стыдно, что я должна просить деньги у престарелых родителей.
- Нет! - решила я, - не буду просить у отца денег.
Я даже завидовала теперь Паньке Свалухиной:
- Вот она поехала учиться на курсы трактористов, а я! Да взрослая же я, наконец! Дайте мне работу, и самую тяжелую, мужскую. Но чтоб это было дело, а не какие-то там "клявикули и мандибули". Учиться - это от нечего делать, в мирное время, - думала я, - когда нет войны!
Смородиновое варенье
Утром я подняла детей, покормила и отвела их в детский сад по улице Урицкого, затем бегом на учебу. Только пришла с занятий, Иван Иванович заставил меня вытирать пыль и мыть полы, пока нет дома Ольги Михайловны. Ковры, матрацы и одеяла мы выбивали и вытряхивали вместе с ним. Наконец-то я вымыла пол на втором этаже, в комнатах, где жили хозяева. С уборкой было покончено. Оставалось только принести воды для умывания и стирки. Воды на нужды жильцов уходило много - каждый день требовалось более десяти ведер. За водой ходили далеко - брали из колодца по улице Революции, зимой чуть ближе - с реки. Не успела я наносить воды, надо бежать в детский сад за детьми. Как ни старалась успеть, но в детский сад опоздала, встретила детей по дороге. Хорошо, что Валя помогла Володе одеться.
Привела домой, дети голодные, хотят есть. Оставляю детей одних и бегом за хлебом. Очередь страшная - хлеба все еще нет. Как быть? Я занимаю очередь и возвращаюсь проведать детей, как бы они чего не натворили… Бегу снова в магазин, жду. Наконец-то привезли хлеб, сырой, горячий, черный, как земля.
Хлеб в магазине принимают от возчика, долго тщательно взвешивают и пересчитывают буханки. Буханки по счету все, но вес не сходится. Хлеб в дороге остыл и стал легче. Наконец-то принесли лотки с хлебом к прилавку. Тянутся старушечьи высохшие руки с копеечками получить свои 250 грамм хлеба. Глаза жадно следят, чтобы полностью получить свой кусочек, чтоб продавец не обвесил. Судорожно завертывают ломтик в тряпочку и подальше кладут в сумку или за пазуху. Прячут и хлебные карточки на декаду, тут вся жизнь.
Хлеб почему-то стали привозить поздно - осенний день короток, стемнело. Под покровом ночи в городе участились "налеты" на одиноких пешеходов, особенно пожилых, которые возвращались из магазина с хлебом. В городе говорили, что это нападают и отбирают хлеб у женщин, старух и ребятишек трудармейцы, пригнанные работать на заводы. Хозяева частных домов, опасаясь грабежей, стали делать на окна ставни с железными пробоями, на двери вешали всевозможные запоры, замки и задвижки, ворота закрывались на два запора. Черепановы тоже, как и все, боялись разбоя, и всем жильцам было строго наказано ни в коем случае не пускать во двор посторонних.
Дождавшись своей очереди, я купила хлеба и быстрым шагом направилась к дому, заметно похолодало - под ногами похрустывал снег. Калитка в ограду была уже закрыта изнутри. Пришлось стучать в окно первого этажа, в квартиру Черных. Выбежала Женька, спросила: "Кто там?". Я отозвалась и была впущена во двор.
Ребятишки мои играли. Валя догадалась влезть на стул и включить свет. В квартире было холодно, и я побежала в сарай, чтобы принести дров и затопить печку-голландку. Принесла дрова, и что я вижу? Ребята руками ломают хлеб и едят его всухомятку. Я и сама еще ничего не ела и тоже не удерживаюсь: ем кусок липкого, как тесто, хлеба на ходу.