Ягода попытался перевести разговор на другую тему:
- Послушайте, Горнянчин, вы, говорят, стали резать гравюры на дереве. Похвально. Не покажете ли нам что-нибудь?
- Начал было. Нет у меня специальных инструментов. Ковыряю сапожным ножом…
Янек достал доску с изображением сценки из жизни разбойников. Мезуланик взял ее, перевернул и, постучав по ней согнутым пальцем, быстро приложил к уху.
- Ясень, - проговорил он с видом знатока.
- Ну что вы, - усмехнулся Горнянчин, - это же груша!
Мезуланик поморщился, бросил на доску беглый взгляд и положил ее на место.
- Ну, конечно же, разбойники, - сказал он со скучающим видом. - Я вам просто удивляюсь.
Похлопывая перчатками по ладони и поблескивая стеклами очков, Мезуланик уже собрался уходить, но Ягода задержал его:
- Да, чуть не забыл! Я же захватил образчики своей продукции. Самого лучшего качества! За это, господа, ручаюсь! - Он достал из портфеля две бутылки. Одну из них протянул Янеку: - Это для вас, Горнянчин. А эту мы, может, откроем сейчас?
- Пройдемте в дом, - предложил Янек, видя, что ничего другого не остается.
- Зачем? Здесь гораздо лучше, - проговорил Ягода.
- Но тут не на что сесть, - смутился Янек.
- Это даже оригинально, - обрадовалась пани Ягодова.
Смеркалось. Через оконце вливалась прохлада. Гости не разрешили зажечь лампу, а холода и не замечали. Разогревшись водкой, сумерничали.
Они были навеселе, уже когда пришли, поэтому очень быстро опьянели. Пани Ягодова хихикала, а Ягода усердно подливал Мезуланику, следил, чтобы рюмка у него была все время полна. Но тот по-прежнему держался надменно, вел разговор свысока и подчеркнуто важно.
- Да, разбойники, - вдруг вернулся он к старой теме. - Ума не приложу, что в них находят люди? И особенно здесь, в Валахии!
- Ну, это был отчаянный народ! - воскликнул Ягода, держа в руке бутылку и прикидываясь развеселившимся. Он всячески старался сгладить острые углы.
- "Отчаянный"! - Мезуланик сморщил нос. - Романтика, поверхностная романтика! Вымазать рожу сажей, выйти на большую дорогу и за ночь разбогатеть! Ну куда это годится?
Горнянчин не собирался спорить с ученым паном, но и промолчать не смог:
- Если тебя бьют по роже, надо защищаться, давать отпор!
Мезуланик задумался, готовясь ответить Янеку. Впрочем, он даже удивился, что тот возражает ему.
- Вы хотите давать отпор? - опередил его Ягода, предотвращая бурю. - У вас перед глазами пример, наглядный пример! Эти вот из Всетина - учитель и его единомышленники с фабрики. Они хотели бороться с немцами. Тоже в духе разбойничьих традиций. А что вышло? Немцы побросали их в тюрьмы, а кое-кого и казнили. Вот видите, Горнянчин!
Мезуланик промолвил задумчиво, словно про себя:
- Я вас понимаю. Вы патриот. Но играть в романтиков нет смысла. Посмотрим правде в глаза! Гитлер выиграл войну. Это точно. Он открыто заявляет, что у него везде есть "пятая колонна". Уже одно это говорит о том, как он в себе уверен.
- Вот то-то и оно, братец. Я понимаю, это, конечно, не очень приятно, но ничего не поделаешь - дело обстоит именно так, - пожав плечами, сказал Ягода и как бы в знак примирения протянул Горнянчину бутылку.
Янека взяла злость. Он отхлебнул изрядный глоток и сразу же почувствовал, как водка горячит его. Он знал, что, выпив, не сдержится и этим только навредит себе, но молчать уже не мог.
- Если уж говорить правду, то только истинную! Верно, нашлись у нас такие, которые хитрят, хотят угодить и нашим и вашим! Думаю, что им удастся обделать все свои делишки, как при австрияках - примажутся для вида, а потом обведут немцев вокруг пальца. Но немцы ведь сами говорят, что их рейх - это не габсбургская монархия… И не понять мне тех, кто встречал немцев со сливовицей. По мне, лучше измазать рожу сажей и идти в разбойники.
Ягода поморщился. Сказано не в бровь, а в глаз! Ведь это он с бургомистром и членами магистрата встречал немцев на городской площади с большой оплетенной бутылью сливовицы.
Мезуланик с видом хорошо осведомленного человека принялся объяснять:
- Это поверхностное суждение. Сейчас решается более серьезный вопрос - о жизни нации. Не будем закрывать глаза на то, что нордическая раса - носительница духовной и моральной силы человечества. Не хотите же вы ориентироваться на каких-нибудь монголоидных азиатов?
У Янека Горнянчина осталось еще достаточно здравого смысла, чтобы принять мудрое решение: хватит того, что уже сказано, нечего начинать снова, а то живо запишут в воры и разбойники.
- Отношения равноценных партнеров и сотрудничество - единственный выход для нас, - продолжал Мезуланик. - Только так мы с честью сможем занять свое место среди народов, когда повсюду воцарится порядок. Мир будет принадлежать сильным - таков закон жизни, впрочем, таков ведь и закон матери-природы. Ягода с готовностью поддакивал:
- Верно! Но это будет стоить крови! И жертв!
- Да, - согласился Мезуланик. - Мы должны подготовить себя к этому. И выстоять. Возможно, придется переселиться в горы, потому что в современной войне авиация прежде всего уничтожает города. А возможно, и крышу придется замаскировать.
Когда Горнянчин неожиданно зажег свет, Мезуланик беспомощно заморгал и словно спустился на землю. Снова это был просто самовлюбленный спесивец, изображавший мудреца.
Ягода завел речь о том, что Горнянчин должен был бы подарить пану доктору что-нибудь из своих работ, собственно, за этим тот и приехал. А у Мезуланика при этом был такой вид, словно иначе и быть не могло. Он выбрал фигурку стражника.
Потом Ягодова предложила отвезти пана доктора домой. Горнянчин проводил их до шоссе, освещая дорогу. Ягодова села за руль и уехала с Мезулаником. Янек медленно пошел к дому. По небу неслись облака. Вечер был теплый, напоенный весенними ароматами, и ему не хотелось идти в мастерскую.
Когда он все же вошел туда, Ягода сидел с убитым видом, склонив голову на станок.
- Вы, дружище, оказали, мне медвежью услугу, - грустно промолвил "фабрикант". - Да и себе тоже.
- Ну что вы, мы ведь ничего такого не говорили!
- Вполне достаточно сказали. Если жене не удастся его отвлечь… Это же большой пан! Он строит себе дом на Чартаке, часто приезжает сюда, у него две адвокатские конторы в нашем крае.
- Может, он и большой пан, только в голове у него ералаш.
Янек махнул рукой.
- Не скажите, Горнянчин. - Ягода криво улыбнулся. - У него все рассчитано. До мелочей. И у него есть власть. Власть. Потому-то и приходится его обхаживать, хочешь не хочешь.
- Это уж кому как. Может, вам это надо, - пробурчал Горнянчин. - А он хорош! Кричит о победах, а сам себе нору готовит в горах, как… барсук.
Янек держал в руке гладенький брусок, собираясь закрепить его в токарном станке. Но внезапно его охватил гнев, и он швырнул брусок на пол.
- Нет, плешивый трус! Все равно не убежишь - поймают.
Янек пылал такой злобой, что Ягода испугался и стал успокаивать его.
- Ну, конечно, я понимаю… да я бы тоже… если б мог… Но у меня ведь все-таки сколотился небольшой капиталец…
С шоссе послышался сигнал машины. Горнянчин одной рукой поддерживал Ягоду, а в другой нес портфель и фонарик. На шоссе не переставая гудел клаксон.
- Иду, иду, Мэри, уже иду, - виновато кричал Ягода. Они уехали.
Янек поднялся к дому. Заглянул в комнату, но, когда увидел, что Светлана спит, набросил куртку и снова вышел. Была чудесная ночь, одна из первых ночей, когда запахло весной.
* * *
Несколько дней спустя Янек Горнянчин неожиданно встретился с Сурыном на дороге в Папрадну. Тот сидел на повозке и с довольным видом щелкал кнутом над головой запряженных в нее коров. Он вез из города большое зеркало и какую-то мелочь.
- Эй, Сурын, погоди, - окликнул его Горнянчин.
Сурын заморгал, растерянно улыбаясь.
- Ну как дела, Янек?
- Да ничего, я вот поблагодарить тебя хотел, Мика! За то, что ты донес на меня жандармам в Липтале.
- Не понимаю, о чем ты говоришь, - выкручивался Сурын.
- Ты все прекрасно понимаешь! Помнишь, ты привел ко мне людей, чтобы я перевел их на словацкую сторону? Вот о чем я говорю. И о том, как ты помчался к старосте, чтобы позвонить жандармам.
- Да что ты, Янко! - защищался Сурын. - Тебе кто-то наговорил на меня.
Горнянчин покачал головой:
- Знаешь, Мика, скажу тебе прямо: не верю я тебе.
- Не веришь - не верь, но ты неправ, Янко.
Сурын пожал плечами и нетерпеливо взмахнул кнутом, но Горнянчин держал повозку и не отпускал.
- А ты, Сурын, гляжу я, неплохо о себе заботишься, - сказал он и постучал пальцами по зеркалу.
- А что тут такого, - отговаривался Сурын. - Сам знаешь, женка у меня молодая, а в хате зеркальца приличного нет, вот…
- … вот ты и обобрал кого-то в Визовицы, не так ли? За мешок зерна, да? А может, ты отвез в город картошку?
- Чего ты от меня хочешь, Горнянчин, - распетушился Сурын. - Городские сами лезут в деревню, за еду отдают все…
- А вы и рады, гребете обеими руками! Набиваете шкафы, буфеты, шифоньеры. Золотое времечко для вас, богатеев, наступило, скажу я тебе.
- Ну что ты говоришь, Янко, побойся бога!
- Оставь бога в покое и погляди лучше на себя, - резко ответил Горнянчин. - Ты совсем совесть потерял. Тащишь в свою нору все подряд, что нужно и не нужно.
- Я ведь купил это, Янко, честно купил…
- Знаю я твою честность! Грош ей цена! А деньги у тебя водятся - немало ты добра припрятал, вот и наживаешься теперь на людском горе. Скажешь, нет?
- Не верь этому, Янек, мало ли что люди говорят…
- Ты уж лучше помалкивай. Богатому черт ребенка в люльке качает… Ты небось уже видишь себя старостой, а? Только я вот что скажу тебе, Сурын, - знай меру! Не то доиграешься! А теперь давай езжай!
Горнянчин отпустил повозку, и Сурын погнал коров. Он сидел скорчившись, напуганный и думал, как бы отплатить Горнянчину за обиду. За спиной в повозке дребезжало зеркало.
- Эй ты, - крикнул ему вслед Янек Горнянчин. - Недаром люди называют тебя Сребреником! Тебе лишь бы нажиться!
Янек сплюнул и сошел с дороги на обочину, под ветви дикой черешни.
* * *
На лесосеке, где на месте вырубленных деревьев уже появилась буковая поросль, стоит избушка. Перед ней под старым орехом, который, когда ветрено, царапает ветвями по крыше, расшатанная скамейка и изъеденный древоточцем стол. Вокруг ножек его поднимаются ветки малины. Прежде избушка предназначалась для лесников архиепископа и гостей-охотников, но в последнее время она пустовала, вот ее и приспособили для себя лесорубы Ломигнат и Танечек. В избушке они складывали инструменты, прятались в непогоду, а Танечек там и ночевал, потому что до дому ему было далеко - он жил у Льготских пасек, в Глубоком, как называют те места.
Лом - высоченный здоровяк, косая сажень в плечах и добряк каких мало. Ломигнатом его прозвали за силу. Когда он идет, кажется, что под ним земля трясется. И хотя мужикам сам бог велел немного покуражиться, подраться в корчме, он избегал выпивок и драк, потому что знал - со своей силой мог бы запросто убить любого.
Его приятель Танечек, ровесник Горнянчина, наоборот, ростом с вершок, но усищи у него такие, что их можно закладывать за уши, а шляпу он носит с такими широченными полями, что под ней уж никак не промокнешь. Танечек слыл в округе знахарем, знал, какую траву приложить к какой ране, и от каждой болезни у него было лекарство. Это был умный и всеми уважаемый человек.
Когда на лесосеку пришел Янек Горнянчин, Лом уже забивал крюки в лежавшие на земле стволы срубленных столетних деревьев, а Танечек обтесывал ствол. Было тепло, однако шляпу Танечек не снял. Зато Лом давно скинул пиджак и довольно отфыркивался.
- Явился наконец! - приветствовал Танечек Горнянчина. Несмотря на небольшой рост, он говорил густым басом.
- Что, хозяйка из постели не хотела отпускать? - смеялся Ломигнат.
Лицо у него было круглое, скулы немного выдавались вперед, широко расставленные глаза немного косили, над массивным подбородком выступал мясистый нос. А выражение лица доброе, незлобивое.
Горнянчин принес из избушки клинья, пилу и отправился вслед за Ломом.
День тем временем разгулялся. На буках распускались почки, вокруг щебетали птицы. Лесорубы трудились без отдыха. Лом знал толк в работе. Топором он размахивал как игрушкой, а когда подрубал дерево, то загонял топор в ствол одним могучим ударом. И самые тяжелые бревна он складывал так, словно это были прутики. Танечек обчищал их, обрубал сучья. Лес гудел от удара топоров и треска крепкого дерева. Одуряюще пахло смолой.
К полудню они отложили инструменты в сторону и уселись на стволы поваленных деревьев. Танечек вытащил трубку, набил ее табаком из кисета и через минуту уже пускал дым колечками. Ломигнат скрутил толстую цигарку, послюнил ее и передал Горнянчину, а сам стал крутить вторую для себя. Так они сидели и покуривали. Неожиданно раскричалась сойка, и они увидели сквозь поросль, как по дороге вдоль ручья к ним едет Млечко. Не успел он подъехать, как с телеги соскочила грязная кудлатая собака и залаяла. Лом бросил в нее камнем.
- Ну что, приготовили мне кругляк? - спросил Млечко, хитро подмигивая.
Впрочем, подмигивал он не от хитрости. Рассказывали, что, когда он был еще младенцем, мать оставила его спать на солнце. От этого у него плохое зрение, вот он и моргает. И вообще, он какой-то неудачник, недотепа.
- Ишь чего захотел, - проворчал Танечек. - А может, скажешь, брус тебе подавай?
Млечко хихикал, подмаргивал, смотрел по сторонам. Тут подберет несколько сучьев - сгодятся на растопку, там бросит на воз охапку хвороста.
Коней Млечко пришлось подпрячь к приготовленным бревнам. Они подтащили их к лесоспуску. Потом Млечко подъехал к бревнам снизу, и лесорубы так нагрузили ему телегу, что она даже прогнулась.
- Ну а где ж остальные возчики? - крикнул Горнянчин.
- Должны бы уже приехать, - ответил Млечко, въезжая в заросли.
Предусмотрительный Танечек заглянул в избушку. Вернувшись, сказал:
- С ним надо держать ухо востро - того гляди, что-нибудь стащит.
- Да, просто беда, - вздохнул Янек Горнянчин. - Цыпленок и тот гребет к себе, а в наше время люди только и стараются загрести побольше. Никто ведь не знает, что будет завтра.
И он рассказал им про Мику Сурына. А потом и про доктора Мезуланика, как тот пришел к нему и произносил речи.
- Еще бы, - фыркнул Ломигнат, - языком болтать легче, чем работать.
- Скажите, люди добрые, - воскликнул Горнянчин, - как же их не мучит совесть, как они могут наживаться на чужом горе?!
- У кого ты ищешь совесть! - разозлился Лом. - Это же родные братья немецких коршунов. Изничтожить бы все это ненасытное племя!
- Не греши, человече, - серьезно произнес Танечек. - Разве тебя не учили заповеди "не убий"?
Ведь это-то и разделяло их, старых друзей. Лом, как и многие в липтальской округе, был евангелистом, а Танечек - сектантом-старовером, каких в горах немало.
- Какое племя ты хочешь извести? - не успокаивался Танечек. - Человеческое? Но сам ведь ты тоже принадлежишь к нему! Вспомни, как Иона просил мореплавателей во время бури: "Возьмите и бросьте меня в море, и оно утихнет. Я виноват в том, что оно так разбушевалось…"
- Смотри как он ловко все повернул, - обратился Лом к Янеку. - Эти слова относятся к вам, ибо вы искажаете истину и совращаете людей…
- Загляни в себя поглубже, дабы познать истину! - парировал Танечек.
- Что ты проповедуешь? Хочешь увести паству из одной овчарни и завести в другую?
- Мы никого не уводим, ибо не терпим овчарен, - возразил старовер. - Но мы восстаем против мракобесия церкви.
- Разве не нас, евангелистов, называли католики зловредным семенем и хотели извести? - злился Лом. - И наконец, разве не мы противились этим черным воронам-иезуитам, которые портят народ, проповедуют смирение?
Горнянчину пришлось их успокаивать и мирить. Он знал, что спорам этим нет конца, такие уж тут, в горах, живут люди - любят задумываться и рассуждать; они живут среди нетронутой природы, как велел бог, и размышляют о жизни мирской и загробной.
- Чего доброго, еще сделают из нас аббатов, - уже добродушно ворчал Лом. - Как-то повстречал я этих черных ворон во Всетине: подолом землю подметают, подпоясаны веревками, а вообще мужики что надо.
Приехал старик Старыхфойту и подсел к ним, подвязав лошадям к мордам торбы с овсом. Но вдосталь им уже не удалось поговорить. Подкатил дядюшка Будисков, и они принялись нагружать телеги.
Телегу старика Старыхфойту пришлось подталкивать всем вместе - так увязли колеса в мягком грунте под тяжестью бревен.
- Но что бы там ни было, - сказал вдруг Лом, когда они снова принялись за работу, - со злом надо бороться, перед ним нельзя отступать. Если бы мне дали ружье, я бы знал, в кого целиться!
И он с такой силой вонзил топор в бук, что дерево дрогнуло.