Священник Кобылка во время мировой войны жил припеваючи. Он раздобрел, отрастил живот, приобрел участок леса, завел хорошее хозяйство, кучера и пару лошадей, а кухаркой у него была словачка - кровь с молоком. Когда он ехал в своем экипаже к прихожанину, то никогда не забывал прихватить с собой пустой мешок - чтобы насыпали ему овса для коней, а при встрече протягивал руку для поцелуя. Он учил закону божьему и растил религиозных фанатиков. Когда школьники отправлялись куда-нибудь на экскурсию, они должны были принести пану священнику подтверждение, что не пропустили в тот день службу в костеле. Папрскарж видел, как Кобылка одурманивает свою паству, возмущался, но сдерживался. Однако когда благодаря стараниям священника была отвергнута просьба Папрскаржа о принятии на государственную службу ("Без вероисповедания, а хочет на государственную службу!"), он сказал себе: "Уж теперь я ему не спущу!" И в общем-то оказалось, что не так уж он и безоружен: легионер, руководитель местной сокольской организации, учитель, которого люди любили… Как-то священник спросил: "Что это вы вытворяете - выступаете против святой церкви?!" "Но ведь у нас свобода совести", - ответил Папрскарж. Пан священник, не привыкший к тому, чтоб ему перечили, вышел из себя: мол, как было, так и будет! Но Папрскарж не уступал: "Нет, не будет. Когда-то вы сжигали людей на кострах, а теперь не сжигаете!" Потом приключилась эта злосчастная история с кражей. Папрскаржу больно было смотреть на своих голодных учеников. Еще больше страдала Милушка. Она даже подкармливала этих изможденных мальчишек и девчонок. Но разве можно прокормить на учительскую зарплату столько ребятишек?! И вот в один прекрасный день она решилась на противозаконные действия, а директор и не подозревал об этом. Ему, правда, иногда казалось странным, что дети почему-то спрашивают друг у друга, стряпает ли сегодня пани директорша. Она действительно готовила для них еду. Во время занятий. Мальчики тайком копали картошку на полях самых богатых хозяев, а девочки чистили ее. Такие у них были занятия! Разумеется, все всплыло, и из города для расследования прибыл инспектор, нахмуренный и строгий. Но Милушка показала ему детей, дремлющих на скамьях. Дома, чтоб они поменьше ели, им давали хлеб, смоченный керосином. Узнав все это, инспектор утратил свой пыл, стал покашливать, протирать очки. Именно в те дни, когда в школе велось расследование неслыханного случая систематического хищения овощей, Папрскарж устроил в школьном коридоре выставку "Что ест валашский ребенок" и пригласил местную верхушку. Правда, здесь было показано самое лучшее из того, что едят на выселках в горах - картофельные лепешки с запеченными в них дикими грушами, бобовый и кукурузный хлеб… Пана директора за это не похвалили. В представлении чиновников это был недозволенный прием.
Впоследствии выяснилась и роль пана священника Кобылки в этой неприглядной истории - именно он уведомил инспектора о кражах. Но доносить немцам?! И потом, ведь Папрскарж своими глазами видел, что священника привезли в Градиште вместе с ним и другими арестованными. Поистине, разобраться нелегко!
* * *
В один из ветреных вечеров кто-то постучал к лесничему. Циглер только что снял промокшие ботинки, и ему не хотелось выходить. Он открыл окно.
- В чем дело? - спросил он, но, подумав, что это могут быть и немцы, повторил вопрос по-немецки.
- Пан лесничий, выйдите скорей, у меня для вас записка от пана начальника.
- А, черт! - недовольно проворчал Циглер, потому что "записка от пана начальника" означала не очень приятное путешествие к месту расположения карательного отряда.
Уже закрывая окно, он спросил:
- А кто это?
Из темноты послышалось:
- Только побыстрее, пан лесничий, я очень тороплюсь…
- Ну ладно, я сейчас, - пробурчал Циглер, обулся и вышел в сени.
Не успел он приоткрыть дверь, как чья-то рука грубо заткнула ему кляпом рот, и кто-то очень сильный поволок его наружу. Циглер, здоровенный детина, ухватился за притолоку и не отпускал ее, но по руке его так больно ударили прикладом автомата, что он глухо застонал № невольно разжал пальцы. Вокруг себя увидел несколько незнакомых ему людей.
В лесу у него наконец вынули изо рта кляп, потому что он начал задыхаться. Его уже не держали, но пригрозив автоматом, сказали, чтобы не вздумал бежать.
По небу, словно чем-то напуганные, неслись облака. То наступала полная тьма, то становилось светлее. Циглера вели к заброшенному карьеру за охотничьим домиком. Когда его привязывали к толстому буку, он стал канючить, чтобы ему сохранили жизнь.
- Господа… за что вы меня убиваете? Я не делал ничего плохого, факт… Я к чехам отношусь хорошо, это факт…
Неизвестные выстроились в шеренгу в нескольких шагах от него.
Один из них приказал:
- Расставь ноги!
Голос показался Циглеру знакомым. Он не понимал, чего от него хотят.
- Расставь ноги, говорю тебе… Пошире, - снова произнес тот же голос.
Когда Циглер все же не выполнил команды, он добавил:
- Смотри, себе же сделаешь хуже.
Заговорил автомат. Циглер поспешно расставил ноги, так что веревка врезалась в тело и заболели все мышцы, напряженные до предела - он старался расставить ноги как можно шире, потому что как раз между ногами пули стали отщеплять щепки от ствола, к которому он был привязан. Щепки летели в разные стороны. Один стрелял немного выше, другой левее, третий правее, и Циглер весь напрягся - он то пригибался, то выпрямлялся, становился на носки, насколько позволяли веревки, и бормотал про себя немецкие молитвы, которые, наверно, не вспоминал с самого детства.
- Это тебе наука - чтобы не донимал людей, - сказал наконец человек, голос которого уже раньше показался Циглеру знакомым. Остальные засмеялись. - Теперь ты знаешь, что тебя может ждать!
Циглер уже не мог стоять и повис на веревке. Когда его отвязали, он рухнул на траву.
Неизвестные давно ушли, а Циглер все еще лежал. Прошло немало времени, прежде чем он пришел в себя и на четвереньках дополз до дома. Ни одна пуля не задела его, но кальсоны пришлось сменить.
Выйдя из леса на шоссе, Папрскарж неожиданно наткнулся на крестьянина Ногавицу.
- Здравствуй, Йозеф, здравствуй! Слыхал, что ты вернулся, слыхал, - юлил Ногавица, который явно был не рад встрече.
Папрскарж знал, что Ногавица избегает его. Он самый богатый крестьянин в округе, а Папрскарж уже не директор, просто бывший арестант. Была и еще одна причина. Когда Папрскарж находился в тюрьме, Ногавица как член школьного совета отказал Милушке, когда она попросила дров; и хотя ей нечем было топить, он предложил вместо них деньги, да еще по твердой цене. А что в те времена стоили деньги - какие-то несколько жалких сотен! Когда Милушка отказалась, он положил эти деньги на ее имя в рожновской сберегательной кассе, а дрова кому-то продал. Всякого добра у него - не счесть, а ему все мало, все тащит к себе. Конечно, он хорошо помнит об этих злополучных дровах арестованного учителя…
Ногавица давно уже скрылся из виду, а Папрскарж все еще думал о нем. "Боится, как бы я его не выдал. Ногавица ведь тоже кое-что знал об организации. Зря боится, это со мной и умрет - никто ничего не узнает!"
И помимо его воли перед ним возникло лицо капитана Гавранека, снова вспомнилось, как он изумился, увидев Гавранека на пороге камеры.
- Камера номер пятьдесят пять, один человек, - отрапортовал Гавранек.
Слижек-Штюрмер покачивался на каблуках.
- Кто это? - спросил он его, показывая на Папрскаржа, стоявшего рядом.
- Директор школы Иозеф Папрскарж.
Ошеломленный Папрскарж уставился на Гавранека.
- Ты был у него? - продолжал Слижек-Штюрмер.
- Был.
Папрскарж остолбенел.
- Ну а ты? Вспомнил его? - обратился к нему гестаповец.
- Да, теперь я узнаю этого пана, - заикаясь, пробормотал Папрскарж, - он был у меня однажды, но кто он и чем занимается - не знаю. Он мне не представился.
Слижек-Штюрмер запер дверь и повел его на этаж выше. Открыл камеру.
- Камера номер… - послышалось с порога.
- Хорошо!
Перед Папрскаржем стоял поручик Фабиан.
- Кто это?
- Директор Йозеф Папрскарж из Бечвы.
- Вы были у него?
- Был.
Горькое чувство охватило Папрскаржа. Но все же он попытался выкрутиться.
- Простите, не можете ли вы сказать, когда вы были у меня и что там делали?
Гестаповец резко захлопнул дверь и приказал:
- Марш!
Папрскарж, спотыкаясь, побрел через двор на допрос. Он не был подготовлен к такому удару.
- Вот теперь мы тебе покажем, как врать! - пригрозил Слижек-Штюрмер.
Комиссар сидел в кожаном кресле, вытянув ноги, курил и злорадно улыбался:
- Ну а теперь все по порядку, но только смотри: говорить правду!
Папрскарж про себя отметил, что еще минуту назад Слижек-Штюрмер стал ему тыкать, а сейчас и в переводе слов Гинтингера переделывает "вы" на "ты".
- Я вспомнил, - начал Папрскарж, - что эти два пана действительно приезжали ко мне в школу. Их лица мне знакомы, но кто они - не знаю. Они не представились, когда разговаривали со мной.
- Чего они от тебя хотели?
- Говорили о какой-то организации, но я отказался вступить в нее. Больше ничего не знаю.
- О чем они спрашивали?
- Я впервые видел этих людей, и поэтому мы не могли доверять друг другу. Они задавали самые различные вопросы: есть ли у нас граждане немецкой национальности, как граждане смотрят на политическую ситуацию, думал ли я о том, как пробудить в гражданах чувство патриотизма и объединить их, если немцы по какой-то причине уйдут от нас. Я ответил им, что граждан немецкой национальности у нас нет, люди политикой не интересуются…
- А что дальше?
- Больше мы не разговаривали. У меня была какая-то работа, и мы расстались.
- И это все? Они от тебя ничего не требовали?
- Мне кажется, что ничего…
Слижек-Штюрмер подскочил, но Гинтингер остановил его. С минуту он искал что-то в протоколах, а потом сухо произнес:
- Гавранек и Фабиан информировали вас о нелегальной военной организации и поручили вам организовать группы из надежных людей в шести близлежащих деревнях. Это правда?
- Никаких инструкций относительно создания военной организации они мне не давали.
- Пан комиссар цитирует их показания, - многозначительно заметил Слижек-Штюрмер.
- Возможно, они имели в виду сделать это при следующем посещении, но больше не приезжали.
- Кого вы назначили командиром в Горной Бечве?
- Никого.
- В Средней Бечве?
- Никого.
- В Дольной Бечве?
- Никого.
- В Гутиске, Соланце, Вигантицах?
- Никого, никого!
Гинтингер потерял терпение. Стукнул ладонью по столу. Это послужило командой для Слижека-Штюрмера. Он ударил Папрскаржа по лицу, а когда тот упал, стал бить его ногами.
Комиссар Гинтингер склонился над Папрскаржем, но тот молчал. Тогда он кивнул Штюрмеру - так с цепи спускают злого пса.
Всю ночь Папрскарж не спал. Стоило ему немного задремать, как сразу же начинало казаться, что кто-то преследует его, что он падает с большой высоты, и он просыпался от собственного крика, дрожа от ужаса. Поэтому старался не засыпать, чтобы избавиться от кошмарных снов.
Потрясение от допроса не проходило. Наступали минуты слабости, и какой-то голос шептал: "А что, собственно, произойдет, если ты скажешь? Ведь Гавранек и Фабиан рассказали все".
В окно чердачной комнатки в доме управляющего лесопилкой стукнул камешек. Второй упал на карниз. Папрскарж вскочил из-за стола и выключил свет. В темноте подошел к окну и отдернул бумажную штору затемнения. Когда глаза привыкли к темноте, увидел человека, склонившегося, видимо, в поисках камешка.
- Зетек! - сказал Папрскарж жене. - Я лучше выйду, а то он перебудит всех.
Он зажег свет, набросил плащ, сунул ноги в домашних туфлях в галоши и спустился вниз.
Лесник Зетек стоял у забора и делал ему знаки.
- Это я, Зетек. Пойдемте со мной…
- Ладно, ладно. В чем дело?
- Вы должны помочь мне в одном деле. Сам я не справлюсь, - продолжал Зетек, а видя, что Папрскарж не решается, принялся уговаривать его: - Совсем недалеко… под Червенец.
- Под Червенец! Ничего себе недалеко! - ужаснулся Папрскарж, но Зетеку он не хотел отказывать. - Ну подождите, я хоть обуюсь.
Милушка посмотрела на мужа сквозь очки, которые она надевала, принимаясь за вязание. Сидела она на стуле посреди комнаты под лампой, и ее никак нельзя было обойти.
- Понимаешь, это Зетек! - объяснил он, надевая ботинки, хотя она ни о чем не спрашивала. - Опять забыл что-то в отчете, а завтра должен сдавать… Надо помочь ему подсчитать.
Милушка молчала. А когда он уже стоял в дверях, расстроенный и неуверенный, сказала:
- Лишь бы ты напрасно не впутался в какую-нибудь историю.
Папрскарж посмотрел на нее, вернулся и нежно прикоснулся губами к ее волосам. Он чувствовал, что эта ночная прогулка будет иметь серьезные последствия.
- Так в чем, собственно, дело? - спросил он Зетека, когда дома остались позади и они поднимались по тропинке в лесу.
- Как бы вам сказать… Вы ведь знаете туристский домик под Червенцом?
- Это, в котором-я как-то пробыл целый день?
- Да. Так вот… я видел там людей.
Папрскарж остановился.
- Вот как! Людей? А что это за люди?
Зетек пожал плечами.
- Если бы я знал! Похоже, что они прячутся.
Папрскарж молча шел рядом с лесником. В нем снова проснулись опасения. А тут еще Зетек добавил:
- Если бы знать, что это партизаны… или парашютисты… Но ведь не узнаешь. Столько людей бродит по горам, и как тут понять, кто хороший человек, а кто сволочь. И оглянуться не успеешь, как влипнешь с ними, и - топай в каталажку!
- Я слыхал, что и у нас появились партизаны… Да вы, Зетек, наверно, знаете о нападении на немецкий гарнизон в Челядне и в Подоланках, - прощупывал его Папрскарж.
Зетек не задумываясь подтвердил:
- А как же! С немцами там здорово разделались, крепко им досталось: нескольких карателей вздернули на сук. Немало их там осталось. Что ж тут удивляться - они ведь стреляли в парашютистов, когда те были еще в воздухе. Разве так можно? А сколько наших они извели?! Подоланки чуть не уничтожили вовсе. Но теперь им туго придется! Вот увидите!
Папрскарж усмехнулся: ведь лесник Зетек не из храброго десятка, а ишь как заговорил!
- И все же партизаны не продержались бы, если б им не помогали. Правда, Зетек?
- Это точно. Конечно, им помогал кто-то из здешних, - согласился Зетек. - Впрочем, это же на челяднинской стороне, а там всегда неспокойно.
- Небось и в Бечвах не так уж спокойно, просто вы не знаете…
Зетек принял это как упрек.
- Ну посудите сами, что я могу сделать? Циглер-то ведь следит за нами…
- Циглера теперь нечего бояться. Со мной, по крайней мере, он в последнее время очень вежлив. Может, и он тоже понял, что к чему…
- Поговаривают, что Циглера припугнули партизаны, потому он и переменился.
- Ну вот видите, а говорили, что в Бечвах все спокойно!
Сделав несколько шагов, Зетек тяжело вздохнул.
- Вы же меня знаете - я с людьми по-человечески… Эх, если бы знать, что это за люди! Трудные нынче времена…
- А почему вы сегодня пришли именно ко мне? - спросил вдруг Папрскарж.
Зетек от удивления даже остановился.
- К кому же мне идти, как не к вам? Уж передо мной-то вам нечего таиться… Вы же на участке пользуетесь полной свободой, готов руку дать на отсечение… Я ведь тоже кое-что знаю, можете мне не говорить… Если они и на вас, ученого человека, нагнали страху, что уж тогда и говорить…
Они приближались к Червенцу. Папрскарж замедлил шаг.
Зетек вдруг схватил его за рукав и потащил в кусты. Меж верхушек молодых берез, поднимаясь к ночному небу, пробивались струйки дыма.
Они присели за кустом боярышника и стали советоваться, как быть дальше. Самое простое, конечно, - открыто подойти к домику и поговорить с этими людьми. А там будет видно.
Громко насвистывая, Папрскарж вышел на полянку, на краю которой стоял туристский домик. Собственно говоря, это была скорее маленькая хижина. Папрскарж шел с беззаботным видом, но по спине у него бегали мурашки. Каждую минуту он ждал окрика или выстрела и тем не менее шел вперед.
У хижины заметил наскоро потушенный костер, от которого еще подымался легкий дымок. На костре на двух камнях стоял молочный бидон.
Папрскарж огляделся. Под деревом он увидел человека с автоматом. Дуло было направлено прямо на него. Ботинки с обмотками, длинная шинель, ремень с пряжкой. Солдат, опираясь о дерево, одной рукой придерживал автомат, а другой сигарету.
- Не бойся, - дрожащим голосом произнес Папрскарж, - я друг… пришел с добром…
Человек громко рассмеялся.
- А сам-то ты не боишься? - спросил он по-русски.
- Русский! - воскликнул Папрскарж. - Брат!
Он сделал несколько шагов вперед, но солдат остановил его, приставив ствол автомата к груди, и строго крикнул:
- Стой! Ты кто?
Папрскарж тщетно пытался вспомнить русские слова - был слишком взволнован. Но солдат понял его. Он ухарски сдвинул шапку на затылок стволом автомата, и на лоб упала прядь светлых волос. Потом повесил автомат за спину и похлопал Папрскаржа по плечу.
Папрскарж хотел было позвать Зетека, но это оказалось излишним: двое русских вывели его из кустов. Рот у него был завязан платком, и он лишь таращил глаза.
Все прояснилось. Правда, русских огорчило то, что Зетек наблюдал за ними еще с вечера, а они об этом и не подозревали. К тому же они, видимо, не очень-то доверяли ему - наверняка из-за его униформы лесного ведомства.
В бидоне на костре русские варили курицу.
- В этой посудине вы ее не сварите, - сказал Зетек, постучав пальцем по массивному бидону. - У вас есть еда?
Оказалось, что нет. Они продрогли. Одежда превратилась в лохмотья, это было видно даже в темноте. За плечами у них остался длинный, трудный путь. Питаться приходилось впроголодь, а идти - большей частью ночью.
Русских было четверо. Их самолет сбили, но им удалось совершить необыкновенное: выскочили у самой земли из горящей машины. Они хотели пробраться через Словакию к фронту.
В ту ночь Зетек еще раз пошел к Червенцу. Нес мешок с едой и обувь, потому что у летчиков она совсем развалилась. Каково же было его удивление, когда он увидел пустую хижину и не нашел никаких следов от костра. Зетек подумал было, что все это ему померещилось. Но тут из чащи вышел светловолосый летчик и с улыбкой приветствовал его.
Когда Зетек вернулся к летчикам, Папрскарж, надев старомодную длинную ночную рубаху, собирался ложиться в постель. Он продрог, ноги у него были ледяные, и он подумывал, не согреть ли воды для грелки. Но ему не хотелось будить Милушку, поэтому он быстро забрался под перину.