Удобно раскинувшись на заднем сиденье, Надир-шах перебирал четки, пытаясь успокоиться. Все-таки любая, самая хорошая жена может стать назойливой и в самый неподходящий момент наплевать в душу. Избаловал он Ситору, ох, избаловал, совсем она обнаглела. Сует нос в его дела. Не надо с ней больше откровенничать, нужно держать на дистанции. А то накаркает беду. "Не уезжай, не вернешься". Будто он ребенок и не знает, что ему делать. Все продумано и просчитано серьезными людьми. Пошел отсчет последних часов перед боем, армия готовится выступать.
Надир-шах закрыл глаза и ясно представил себе, что сейчас творится в лагере. Абу-Фазиль совещается с другими командирами. Рядовые моджахеды проверяют оружие и амуницию. Вскоре они совершат намаз. Потом наденут на себя снаряжение и тремя цепочками выйдут к реке, а когда будет самый сильный туман, высадятся на том берегу.
Перед отбоем - правда, какой сегодня отбой, чистая условность, все равно не до сна - Аскеров собрал весь личный состав в казарме и обратился с речью. Он говорил неспешно, но очень энергично, надеясь, что его слова западут каждому в душу. Он был до конца честен, все почувствовали это, и потому никого не коробил излишний пафос слов капитана:
- На пощаду не надейтесь. Они уйдут, только если получат достойный отпор. Отпор же вы сумеете дать, если будете точно выполнять приказы. Помните: моджахеды - тоже живые люди, они тоже боятся, им тоже бывает страшно и больно. Только у нас гораздо больше шансов победить и выжить. Потому что Аллах с нами, мы находимся на своей земле.
Вернувшись в свою комнату, Ратников понял, что слова Мансура не успокоили, а разволновали его. Уж если капитан с его стальными нервами опасается предстоящей стычки, то, надо полагать, схватка предстоит нешуточная. Конечно, вертолеты могут быстро решить исход дела. Но ведь у нас всегда так: кто-то немного задержался, кто-то чего-то не понял, кто-то не придал значения, а в результате помощь прибудет к шапочному разбору, когда в ней уже и нужды нет.
Чтобы отвлечься, Владимир пытался заняться мелкими хозяйственными делами, но все валилось из рук. Поэтому он обрадовался, когда раздался короткий стук в дверь и на пороге появился Никита Жердев. В камуфляже, уже готовый к выходу, он смущенно предложил:
- Володь, не спишь? Хочешь, зайдем ко мне, телик посмотрим?..
Ратникову было явно не до телевизора, но, чтобы не оставаться одному, он охотно согласился.
Как выяснилось, Жердева телевизор тоже мало интересовал. Шел какой-то концерт, лейтенанты уселись на кровать, на экран почти не смотрели. На тумбочке, прислоненная к пустой вазочке, стояла фотография Шаврина и Тони, та самая, которую Ратников обнаружил в книжке. У стены стояла снайперская винтовка СВД, на вешалке "разгрузка" с патронами, кобура, вещмешок.
Ратников понял, что Никита позвал его поговорить по душам, потолковать о чем-то очень для него важном. Однако тот молчал, вертя в руках сложенный вчетверо лист бумаги. Потом объяснил:
- Письмо от Антонины. Жены Юрки Шаврина, в смысле - вдовы.
Владимир кивнул - мол, в курсе, знаю. До него действительно уже дошли кое-какие подробности о том треугольнике.
- Я вообще из трудной семьи, - сказал Никита. - Отца нет. Я уже в банде был, натурально. Танцы, драки, мелкий криминал. Один мудрый человек, милиционер, посоветовал: иди в училище или в тюрьму сядешь. Мать взмолилась, я и пошел. Там мы с Юркой сдружились. Он такой идейный, веселый. Вся их любовь с Тонькой у меня на глазах проходила. Он ее любил очень. А она такая, знаешь, у папы ее - кабак свой, у мамы - турагентство. Сама - дизайнер. Сюда приехала вся романтическая такая. В общем, через пару месяцев тут у нее крыша поехала. На меня вешаться стала. Выпивала. С Юркой одни скандалы. А мне чего остается делать? Мирить их пытался - только хуже. Я его уговорил - пусть она уезжает. Он не выдержал. Согласился, но пережить не смог. Решил, что у меня с ней любовь-морковь. А ничего не было, не позволил бы я себе.
- Чего она теперь от тебя хочет?
- К себе зовет. Пишет: больно мне, стыдно, жить не могу. Спаси. Соблазн поехать у меня есть. Красивая девка, все при ней. Взглянет - голова кругом. И не дура. Только он всегда между нами будет.
- А может, все-таки…
- Нет. У меня вообще ни с кем серьезно не складывалось. - И доверительно, как об очень личном секрете, Жердев сказал: - Понимаешь, характер у меня тяжелый.
- Не может быть. Ни за что бы не поверил.
В первое мгновение Никита собрался возразить, но, заметив ухмылку Ратникова, добродушно рассмеялся. Наверное, впервые за все время после гибели Шаврина.
- Не поеду я. Будет Тоне еще другое счастье. - Жердев разорвал письмо на мелкие кусочки, после чего взял флягу и налил по рюмке: - Давай, Володь, тяпнем по глотку для души. Выживем - до конца допьем.
- А сердце?
- Сердце поймет.
Они, чокнувшись, выпили, и тут за окном загудел двигатель БМП.
- О, БМП передвинули. - Никита встал. - Все, мне тоже пора.
Он быстро надел на себя всю амуницию, взял СВД и вещмешок. Словно завет, произнес:
- Часа два хоть поспи. Как грохнет - сигай в окоп, не жди.
Они подали друг другу руки.
- Давай, Никита. Береги нас сверху.
- Не сомневайся.
В эту ночь в одном из домов на окраине кишлака непривычно поздно горел свет. Здесь собрались самые авторитетные старики, а вместе с ними учитель Хуршет, которого они позвали. Он хоть совсем молод, но считается очень умным. Хуршет провожал Шариповых, вернувшись, был занят в школе и только сегодня смог откликнуться на приглашение стариков. Собрались в доме одного из них, Мустафы. Хозяин дома, старичок с морщинистым лицом и белой жиденькой бородкой, говорил:
- На рассвете моджахеды нападут на заставу, будет много стрельбы и крови. Однако Надир-шах был настолько милостив и добр, что не забыл нас в своих заботах. Сегодня его люди предупредили меня ради спасения жизни и имущества жителей нашего кишлака. Времени осталось совсем немного. Нужно успеть сообщить всем, никого не забыть. Объяснить тем, кто не понимает: когда стреляют по заставе, мины и снаряды часто залетают в кишлак.
- Наши люди всегда готовы к несчастью, - вздохнув, сказал Солоджон. - Никому долго объяснять не придется. - Он повернулся к учителю: - Хуршет, мы позвали тебя как одного из самых уважаемых людей кишлака. Попроси детей помочь нам, иначе мы не успеем.
- Я обязательно сделаю это, уважаемые. Только объясните, кто предупредит пограничников?
Наступила пауза. Старики надеялись, что Хуршет согласится на их просьбу без всяких условий, и теперь были несколько озадачены. Солоджон, который был инициатором приглашения, поглядывал виновато - мол, сам не ожидал такого поворота. Он сказал:
- Хуршет, мы понимаем, что ты дружишь с Аскеровым. Однако мы не можем так рисковать. Мы должны думать о своих соседях, о родственниках, о детях. Ведь мы не можем даже себя защитить. Как уж нам уберечь пограничников…
- Ведь они столько лет были нашими соседями, друзьями, можно сказать, и родственниками.
Солоджон ехидно прищурился.
- Да, кажется, Аскеров стал родственником Назара.
- Вы что, думали, я из-за девушки буду желать ему смерти? - разочарованно произнес Хуршет. - Это несерьезный разговор.
- Успокойся, никто так не думает.
- Кто давал нам работу, кто защищал от всяких бандитов? Бободжон, почему вы молчите? Разве мало хорошего имели вы от пограничников?
Бободжон отвел глаза в сторону, а за него ответил толстый Карим:
- Мы видели от них не только хорошее.
- В жизни всякое случается, - сказал учитель. - Может, они не лучше нас, но и не хуже. Разве Аллах не велит почитать соседей независимо от того, единоверцы они нам или нет? Разве не велит платить добром за добро?
- Ты правильно говоришь, - прервал его Мустафа. - Мы можем предупредить их. Но что мы станем делать, если об этом узнают люди Надир-шаха?
- Или Аскеров поставит пограничника у каждого дома? - ехидно спросил Карим. - Они солдаты, их дело - воевать, а наше дело - спасти хотя бы детей.
- Можно спасти всех, - сказал Хуршет.
- Хорошо тебе говорить, когда нет семьи, - хмыкнул Солоджон.
Неожиданно в разговор вступил до сих пор молчавший Бободжон, младший из стариков.
- Я никогда не прощу себе, если "зеленые фуражки" сгорят в огне! - страстно произнес он. - И кишлак наш будет проклят, если мы предадим таких людей.
Этими словами он несколько поколебал решимость стариков думать без оглядки только о себе. Действительно, это не совсем красиво по отношению к пограничникам. Однако по-прежнему существует опасность попасть под мстительный удар моджахедов, который может оказаться существенней любого проклятия. Они люди коварные и обид не забывают годами.
Нужно было каким-то образом склонить чашу весов на свою сторону, и Хуршет решительно сказал:
- Если вы так боитесь афганцев, скажите людям Надир-шаха, что это я предупредил заставу.
Старики переглянулись. Никто не произнес ни слова, однако все прекрасно поняли друг друга, и Мустафа, словно выступая от их имени, сказал:
- Зачем ты унижаешь нас, Хуршет! Никто не назовет твое имя.
- Мы скажем, что ничего не знаем, - добавил Солоджон, - мы всегда так говорим.
- Может быть, шах забудет про нас, - принялся рассуждать вслух Карим. - Но Селим не простит, никогда не простит. Это точно. Почему бы пограничникам…
Тут остальные старики замахали на него руками, заговорили наперебой:
- Все уже, все! Мы уже все решили!
Пора было расходиться по домам. На улице Хуршет, выкатив свой велосипед, попрощался со стариками:
- Не волнуйтесь, я быстро - пятнадцать минут туда, пятнадцать обратно.
- Осторожно в темноте. Благослови тебя, Аллах.
Учитель ехал к заставе по неосвещенной дороге и мурлыкал под нос простенький мотивчик. Ехал не слишком быстро, в такой темноте не разгонишься. Наконец впереди, на фоне неба, увидел едва заметный в это время силуэт наблюдательной вышки. Застава была совсем близко, и Хуршет поехал быстрее.
Неожиданно со стороны правой обочины раздались три выстрела. Стреляли из автомата с глушителем. Вскрикнув от боли, Хуршет замертво свалился.
Две фигуры с автоматами выбежали на дорогу. Один пнул учителя ногой и выстрелил ему в лицо. Второй прошипел: "Собака! Предатель!" и выстрелил в сердце. После этого убийцы стремительно скрылись в темноте.
В казарме, примостившись у окна, Исмаилов что-то записывал в тетрадке. Он писал с таким увлечением, что не сразу заметил, как сзади подошел Аскеров. Увидев капитана, Алишер хотел встать, но тот придержал его за плечо:
- Сиди, сиди, Исмаилов. Не буду тебе мешать. Я, кстати, хотел узнать, почему ты до сих пор не в отпуске? Была же договоренность.
- Так военная опасность, товарищ капитан, отпуска отменили.
Мансур досадливо поморщился. Вот и еще одна насущная проблема, которая упущена из-за его отстранения, - так и не отправил Исмаилова с заставы.
- А почему ты не спишь? Время еще есть.
- Помните, товарищ капитан, я вам про Эвариста Галуа рассказывал, французского математика, который погиб в двадцать один год? Его на дуэли убили. Так вот, он в ночь перед дуэлью написал лучшую свою работу.
- Ты сейчас работаешь?
- Да, бьюсь над уравнениями Навье-Стокса. Это одна из математических проблем тысячелетия.
- Неужели решил?
- Еще не совсем, но я, кажется, понял, как надо решать. Разработал алгоритм, а это в данном случае - самое главное. Товарищ капитан, можно… то есть разрешите отдать вам на хранение в сейф?
- Конечно. Ты уже закончил?
- Да. Теперь я пишу ответ девушке, вчера письмо от нее получил.
Аскеров взял тетрадь, понимая, что это, возможно, самый важный документ, который когда-либо побывал у него в сейфе. Он спросил у Алишера, где его место по расписанию, и, узнав, что в первом окопе, сказал:
- Нет, будешь при мне. Скажи это капитану Клейменову. - Заметив в глазах рядового несогласие, уже строже добавил: - Это приказ, понял?
- Так точно.
Бой начался до наступления рассвета, да и рассвет наступил бы сегодня позже обычного - небо было пасмурное, в низине стоял туман, моросил мелкий дождик. Погода была откровенно нелетная, в такую на помощь с воздуха можно не рассчитывать.
Стоя за естественным скальным укрытием, Абу-Фазиль поглядывал на часы. Рядом с ним находились радист и два его личных охранника. Он обратился по портативной рации ко всем командирам:
- Я - Отец. Сообщите готовность.
Селим, Абдул-Керим и Сафар-Чулук поочередно отвечали ему: Младший готов, Средний готов, Старший готов.
- Слава Аллаху! - сказал Абу-Фазиль.
По его приказу стрельбу беглым огнем начали три гаубицы, расположенные далеко за рекой, на открытом пространстве. Наблюдатели видели, как от разрыва снаряда упала радиоантенна; другой попал в середину здания казармы.
Гаубицы продолжали стрельбу. Один снаряд угодил в дом офицерского состава, о чем наблюдатель по рации радостно сообщил Абу-Фазилю. Вполголоса поблагодарив Аллаха, командир приказал открыть минометный огонь, и за дело принялись три легких миномета. Мины рвались сначала на уровне спортплощадки, потом следующие три взрыва были на территории плаца.
Нервно поворачивая бинокль, наблюдатель пытался лучше разглядеть заставу, окутанную клубами пыли. Он растерянно сообщил:
- Никого не вижу! Никто не бежит к окопам!
Дымились разрушенные казарма, офицерское общежитие и командный пункт. Иногда можно было разглядеть, как между постройками мелькнут одна или две фигуры; вот парочка пробежала перед казармой.
- Они мечутся между зданиями! - запаниковал наблюдатель. - Мины бьют в пустоту!
Абу-Фазиль был озадачен. Происходящее могло означать либо хитрость противника, либо его полную деморализацию. Куда делись пограничники? Почему в эфире тишина?
Гаубицы по-прежнему стреляли беглым огнем. Снаряды рвались вокруг капонира, наконец один из них угодил в цель. Башня завалилась набок, во все стороны разлетелись металлические ошметки, повалил черный дым.
- Слава Аллаху! БМП поражена! - воскликнул наблюдатель. Абу-Фазиль облегченно засмеялся и принялся бодро отдавать по рации новые распоряжения:
- Я - Отец! Я - Отец! Гаубицы отбой! Минометы, цель - дальний рубеж! Старший брат, я - Отец! Они подавлены! Вперед! Вперед!
- Я - Старший! - так же радостно отозвался голос Сафар-Чулука. - Мы идем вперед!
Сафар-Чулук находился на подходе к заставе. Разгоряченный, с горящим взглядом, он махал длинной палкой, указывая своим бойцам направление атаки: "Вперед! Вперед, воины Аллаха!" Моджахеды, пригнувшись, рассыпались в цепь по всему фронту. Впереди дымила расстрелянная застава и грохотали разрывы мин. Абу-Фазиль настойчиво допытывался у снайперов, что они видят. Те отвечали, что кругом дым и не видно ни одного живого человека.
Первым увидел людей снайпер, устроившийся на вершине. Через оптический прицел он заметил, как один из пограничников выскочил из окопа и побежал в сторону офицерского общежития. В это время рядом с ним разорвалась мина. Боец упал, корчась и обхватив обеими руками раненую ногу. Тогда из окопа выскочил другой пограничник. Он подбежал к раненому, взвалил его к себе на спину и потащил в сторону общежития.
Различив через окуляр оптического прицела, что раненому помогает офицер, снайпер задержал дыхание, приготовился к выстрелу, но совершить его не успел - чья-то пуля угодила ему точно в висок. Снайпер выронил винтовку, дернулся и застыл.
Сафар-Чулук приближался к заставе. Его моджахеды продвигались вперед, петляя короткими перебежками.
- Отец, сопротивления нет, - докладывал Сафар-Чулук с некоторым удивлением по рации. - Они не стреляют. Их нет.
Впереди виднелась линия окопов перед КПП. Дальше колыхались клубы дыма, сквозь них мелькали расплывчатые очертания разрушенных построек заставы.
Абу-Фазиль, выдержав очень короткую паузу, велел радисту передать приказ:
- Старший! Они подавлены, занимай первый рубеж. Иди быстрей! Минометы, отбой! По своим не стрелять!
Сафар-Чулук торжествующе размахивал палкой и с ликованием кричал: "Вперед! Бегом! Бегом - вперед!" Теперь моджахеды, не таясь, бежали в полный рост. Разрывы прекратились. Слышался только топот сотни людей, звяканье амуниции и громовой голос Сафар-Чулука. Линия окопов была все ближе.
Со стороны окопов бегущая толпа моджахедов выглядела страшно, как стая черной саранчи. Поднявшись над окопчиком, Аскеров внимательно смотрел в бинокль. Сидевшие рядом Исмаилов и Раимджанов пожирали командира глазами и удивлялись, почему им до сих пор не приказано стрелять.
Волна моджахедов совсем приблизилась к окопам. Оставалось метров семьдесят, когда Мансур достал ракетницу: "Теперь пора".
В небо взмыла красная ракета.
Пограничники быстро поставили на обоих флангах станковые пулеметы. Стволы всех автоматов были направлены на атакующих.
Моджахеды, заметив движение в окопах, замедлили шаг, но по инерции продолжали двигаться вперед, бегущие следом нагнали их.
- Огонь! - приказал Клейменов и первым выстрелил из подствольника. Граната разорвалась в первых рядах нападающих, послышались вопли. Самоделко поливал моджахедов из пулемета. Фонтаны разрывов внесли сумятицу в первые ряды атакующих. Один боевик падал за другим, живые спешили залечь, вжаться в землю, лишь бы спастись от этого шквального огня. Задним с грехом пополам удалось отползти назад. Помогло то, что со склона по окопам пограничников открыл огонь станковый пулемет.
Очередь сверху сначала полоснула поперек окопа в одну сторону, а на обратном пути точно хлестанула по пулеметному расчету, ранив двух бойцов. "Ложись!" - закричал Клейменов и очень вовремя: пулеметная очередь рыхлила землю по краям окопа.
Собственно говоря, у пулеметчика моджахедов была та самая позиция, которой опасался Жердев и которую он вызвался нейтрализовать, оставшись в одиночке на вершине. Лейтенант уже застрелил двух снайперов, однако пулемет был расположен в более укрытом месте.
Тяжело дыша, Никита пробежал по краю вершины. Взгляд его блестел тем безумным отчаянием, какое обычно наступает в решительные моменты боя. Сейчас все мысли лейтенанта сосредоточились на затаившемся пулеметчике, который опять напомнил о себе, выпустив очередь. Судя по звуку, он находился совсем рядом.
Жердев подошел к самому краю вершины и, перегнувшись, осторожно заглянул вниз. Два моджахеда перезаряжали пулемет. Они действовали четко, хорошо отработанными движениями. Сделав несколько быстрых выдохов, Никита стабилизировал дыхание и прицелился.
Он нажал курок, и пулеметчик повалился набок. Его второй номер, не понимая, откуда стреляли, оглянулся в сторону Жердева. Выстрел Никиты пришелся ему точно в глаз, и пуля вышла у основания черепа.
Разделавшись с пулеметным расчетом, лейтенант отполз от края вершины и устроил себе короткую передышку.
Придя в себя после первого шока, моджахеды вновь принялись наступать на позиции пограничников. Два гранатометчика выстрелили один за другим, и гранаты взорвались на краю окопа. Сафар-Чулук, размахивая палкой, снова поднял цепь, и моджахеды короткими перебежками, стреляя на ходу, пошли вперед.