Отмеривая всем последние минуты сна, Ардатов присел у родника, чтобы ополоснуть в стоке ноги, проветрить сапоги и тоже подремать, хоть немного подремать: родничок булькал и журчал нежно, усыпляюще.
Хотелось, постелив удобней шинель, примостив под голову вещмешок и полевую сумку, расстегнув ремень и сдвинув на бедро пистолет, завалиться рядом с Тырновым, рядом со Щеголевым, рядом с Чесноковым, рядом с другими. Ардатов зевнул.
"То-то в госпиталях спится! То-то спишь и спишь там, - вспомнил он. - Всю ночь и после обеда. А иногда и после завтрака часок. Там, наверное, и спится так, словно бы кто-то в тебе знает, что впереди бессонные ночи. А Нечаев сейчас спит? Или дежурит? Да, это было интересно!.."
Было в тот поздний вечер бессовестно и дальше лишать Нечаева сна, но Ардатов все-таки спросил:
- На что-то же Гитлер рассчитывал? Не идиот же он круглый.
- Не идиот, - подтвердил Нечаев. - Не идиот, конечно, не кукрыниксовский персонаж, хотя и тип шизоида, параноик - мания величия. Гитлер - тип политика-авантюриста, который, используя несогласованные действия противников, старался еще больше их разобщить, рассчитывая получить то-то, то-то! И очень многое ему удалось. Пока Англия и Франция раздумывали, он захватил рейнскую демилитаризованную зону. Потом - объявил о выходе из Лиги наций. Потом аншлюс Австрии. Потом захват Чехословакии. И все это ему сходило. Сходило потому, что англичане и французы видели в нем инструмент борьбы против нас. Но когда он пошел на Польшу, то есть когда Германия усилилась уже в опасных размерах, тут и англичанам и французам волей-неволей надо было действовать. Они объявили Германии войну - Польша не сошла Гитлеру с рук. И хотя немцы разбили и Польшу и Францию, захватили Бельгию, Данию, Голландию, кусок Норвегии, войну они проиграли уже тогда - 1-го сентября.
За окном шуршали, приближаясь, чьи-то шаги и кто-то просительно говорил:
- Ну, Галя, ну, Галина, почему ты мне не веришь? Как будто я какой-то жулик. Как будто я…
Галя засмеялась, у нее был тонкий, совсем девчоночьий голос.
- Никакой ты не жулик, какой ты жулик, когда у тебя такое лицо, что хочется позвать "Сюда! Рядом!" Хочешь я тебя поцелую? Ну-ка!..
Ардатов и Нечаев услышали звук поцелуя, но ответ Гали для них остался недосказанным.
- Просто я беспокоюсь, чтобы…
- Вот видите, - улыбнулся в темноте Нечаев. - Да, батенька мой, ничто не в силах остановить жизнь. Так о чем это мы, бишь?
- Вы остановились на том, что они проиграли войну 1-го сентября 1939 года.
- Вот именно, - подхватил сонно Нечаев, снотворное начало свое дело, - Гитлер никак не хотел мировой войны против Германии. Помните, после разгрома Польши, он не раз обращался к англичанам с предложением мира - его выступление в рейхстаге, ряд других высказываний. Он даже льстил англичанам, говоря об их здравом смысле. Более того, у Дюнкерка в сороковом он остановил свои танки и дал английскому экспедиционному корпусу убраться в Англию, а ведь он мог просто расправиться с ними, истребить практически до нуля. Помните?
- Что-то помню, но, честно говоря, плохо. Как-то не обращал тогда на все это внимания, - признался Ардатов.
- Это не было главным, жизнь шла по-другому.
- Естественно, - согласился Нечаев. - Молодость, уверенность в себе, в будущем, это и было у вас главное, а политика - политика дело старших, ведь политика не очень приятная вещь, не так ли?
- Да, пожалуй, - задумчиво сказал Ардатов. - И еще дело не в том, что малоприятная, но и не очень понятная.
Нечаев, посмеявшись необидно, вернулся к прежней теме, вздохнув.
- А вам бы надо думать об этом. Кому, если не таким, как вы? Думать, чтобы знать. Ходящий в темноте не ведает куда идет. Но ладно.
- Итак, Гитлер, - продолжал Нечаев, - играя на антибольшевизме, планировал, что Англия и США или будут на его стороне и дальше, или останутся хотя бы нейтральными. Но англо-саксы не могли видеть у себя под боком - за Ла-Маншем - все увеличивающуюся фашистскую империю, которая рано или поздно должна была броситься и через пролив. Поэтому-то они и объявили войну Германии, и с того дня гитлеризм ничто не могло спасти. Даже договор немцев с нами. Этим договором немцы лишь обеспечили себе спокойный тыл, но десантироваться в Англию они были не в силах. У них не было господства в воздухе, у них не было господства на море. И битву над Англией они проиграли. Что оставалось Гитлеру делать? Захватить Балканы? Он захватил их, но это не решало войны, а лишь увеличивало ее театр. И тогда он бросился на нас и завяз сначала под Москвой, а теперь увязает здесь. И никуда им, немцам, голубчик, от расплаты не уйти - какой мерой они меряют, такой и им будет отмерено. Вермахт, а с ним и гитлеризм, стоят перед катастрофой.
Коньяк и снотворное, видимо, действовали уже вовсю - Нечаев говорил тише, трудней, но все с той же четкой логикой. Лишь раз мысль его сбилась - он пробормотал:
- Два часа, это тоже целых сто двадцать минут сна. Притолкнула ночь святая… - Но тут же поправился: - Как сказал Малюгин - литературный вечер будем считать законченным. - И добавил: - Я вас не увижу завтра. Поэтому до свидания. Вы уйдете в шесть, у нас это самый разгар - обработка ночных сводок, карта обстановки, доклад командующему. До свидания, голубчик.
Дальше разговор их шел уже медленней и теплей.
- До свидания, Варсонофий Михайлович.
- Вы берегитесь.
- Постараюсь.
- Но держаться надо за каждый клочок.
- Понимаю.
- Не исчезайте, по возможности давайте о себе знать.
- Спасибо, Варсонофий Михайлович.
- Все ли ясно? - переспросил Нечаев. - Все ли, голубчик?
- Все, все! - с готовностью ответил Ардатов. - Поражает только одно - как Гитлеру удалось оболванить свой народ. Ведь какой-то ефрейторишка - даже в плену! кричит, ерепенится, верит в геббельсовское вранье. Вот что меня поражает! Как все эти гитлеровские семена дали всходы?
Нечаев из-за тумбочки протянул к нему руку и постучал по кровати:
- До свидания, жестокий вы человек.
Ардатов пожал его сухую, горячую и вялую уже ладонь.
- Простите. Спокойной ночи. Спокойной ночи, Варсонофий Михайлович.
- Спокойной ночи. Да… Спокойной ночи… Видимо, семена оказались подходящими для почвы, видимо, поливали их как следует. У них там индустрия пропаганды. Мало ли чего внушали человеку - иудаизм, христианство, буддизм, мусульманство - все это возникло на человеческом материале. Гитлеризм - та же религия, из гитлеризма им удалось сделать религию и обратить громадную часть немцев в эту веру. Это, голубчик, долгий разговор - разговор о том, что есть человек. Ведь пока человек не осознает, что он человек, с ним можно делать что угодно… Как-нибудь потом, - совсем сонно пробормотал Нечаев. - В другой раз… Мы еще свидимся… Да… Главное - держитесь там за каждый клочок…
- Да, конечно! Что вы, что вы, Варсонофий Михайлович, - с жаром сказал Ардатов.
- Любой ценой, голубчик, Любой ценой их надо тут удержать! За каждую позицию цепляйтесь, как за последний рубеж… Ни в коем случае за Волгу - там для нас земли нет.
- Понимаю, - вздохнул Ардатов.
- Никто за вас, за меня, за нас воевать с гитлеризмом здесь не будет. Надежда наша - на нас самих. Мы с вами - армия, дивизия, полк, - бормотал Нечаев, - ваш батальон - и свет мира, и соль земли… Посему за каждый клочок, за каждый рубеж, за каждую траншею, милый… Славно, славно, славно, что встретились. Не пропадайте… Сто десять минут сна…
- Я тоже очень рад, - искренне сказал Ардатов.
Уже совсем засыпая, Нечаев жестко приказал:
- Проверить вестового, чтобы не проспал. Не имеет права… Я не имею права проспать… Семнадцатую передвинуть южнее, к Алексеевке, а сто сорок третий ИПТАП… Держаться! Позиции!.. Чего-то я озяб, голубчик…
Ардатов осторожно закрыл Нечаева одеялом.
"Итак, что мы имеем на сегодняшний день? - спросил Ардатов себя уже сонно. - Четверть часа сна - раз, потрепанный батальон, который еще надо найти, - два, и три - под командой сотню без малого человек с бору по сосенке. Нет, не так уж плохо. Нечего судьбу искушать, нечего жаловаться, - сказал он себе. - Если же учесть, что у меня еще и два командира, то вроде все складывается нормально, и один из двух командиров - Щеголев!"
Со Щеголевым ему повезло - Щеголев, как он сказал, - тоже шел после госпиталя в ту же дивизию, только в другой полк. У Щеголева за спиной были бои под Белостоком, отступление через Минск к Смоленску, где он получил пулю в бедро, а весной бои под Волховом, ранение в кисть и предплечье, после которых он лежал в Башкирии. Оттуда он попал сюда на должность ротного.
Со Щеголевым должно было быть легко - они могли понимать друг друга с полуслова: фронтовой опыт у них был одинаков. Приглядевшись совсем немного, какие-то десяток минут к Щеголеву, Ардатов спокойно решил, что на Щеголева можно положиться, почти как на самого себя. К тому же Щеголев оказался еще спокойным человеком, и это тоже было приятно - в его присутствии Ардатов не нервничал.
В общем, день складывался, прикинул Ардатов, неплохо, - он удачно проскочил переправу, удачно же выбрался из набитого частями и беженцами Сталинграда, удачно подъехал хороший отрезок пути на полуторке, удачно и выскочил из нее из-под "юнкерса". Больше того, шофер одарил его продуктами. Но главным, конечно, была рота, которую он собрал тут, у ручья.
"Человек пятнадцать! - заверил он сам себя, вспоминая лица фронтовиков, их медали и нашивки за ранения. - Никак не меньше. А, может быть, больше - двадцать!" Двадцать фронтовиков на роту - это было немало, очень немало - один на четверых-пятерых необстрелянных. Оставалось лишь за ночь привести роту в батальон. "Черт не выдаст, свинья не съест! - подумал Ардатов, имея в виду, конечно, немцев. - Доберемся. Целая ночь впереди. Если километров по пять в час, можно отмахать, учитывая привалы, все двадцать пять. Вряд ли и нужно столько. Лишь бы не сбиться, выйти к тылам дивизии, а там, до полка - чепуха…"
- В эту ночь неважно - найдем полк или нет. Задача - соединиться с любой частью. К кому-то примкнуть. Сплошного фронта нет. Если немцы выйдут на нас, они нас раздавят. У нас и по три десятка патронов не наберется на человека, - объяснил Ардатов Тырнову и Щеголеву.
Они стояли на мосту, над родником, над спящими, и было слышно, как кто-то тяжело дышит во сне и как во сне разговаривает.
- Нюша! Ню-ю-ша! - звал кто-то. - Где маргарин?
- Синус острого угла равен косинусу, помноженному… Я - знаю, я знаю, я учил, Владимир Владимирович, - жарко уговаривал во сне Чесноков своего учителя, и Ардатов представил себе, что этот Владимир Владимирович сейчас влепит "неуд" Чеснокову, который, наверное, стоит у доски, и подумал, что, наверное, Нюше хорошо жилось с мужем, если так ласково он звал ее сейчас.
- Где вы видели наших? - спросил Тырнова Ардатов. - Где ближе всего их видели? Надо примкнуть до рассвета. Может, придется закапываться.
Тырнов, вытянув руку, показал:
- Там. Надо на эту звезду. Мы видели и пушки.
- Пушки? Это хорошо! - Ардатов зашел за спину Тырнова и через плечо посмотрел вдоль его руки на звезды. - Второй величины, так? Справа вверх над ней очень яркая, а сразу под яркой две маленьких. Эта?
- Эта, - подтвердил Тырнов.
Под мостом кто-то сонно кому-то разъяснял:
- Да как же без корму-то на зиму? А коровенка? А овцы? Затмение на тебя нашло, аль что? Да…
- Поднимай. Поднимай и строй! - приказал Ардатов Щеголеву. - Пойдем так ходко, как позволит охранение. Длинный переход - длинный отдых. Частые привалы только сбивают дыхание. Кстати, как ты? Ноги в порядке? Хорошо. Я иду с главной группой, ты - замыкающим, Тырнов - в середине. И чтоб ни одного отставшего.
Щеголев скомандовал, люди в овраге начали тяжело подниматься и медленно выходить к мосту.
Ардатов позвал:
- Разведчики! Сержант Белоконь! Ко мне!
Когда разведчики сгрудились около него плотной кучкой, он приказал:
- Идете в охранение. Двигаться парами. В правой паре старший Белоконь, во вторую, Белоконь, назначишь. Направление движения - на эту звезду. - Он убедился, что все они сориентировались, и закончил: - Дистанция - чтобы не терять нас. Интервал - чтобы не терять другую пару. Вопросы есть? Нет? Оружие к бою! Вперед!
- Группа построена, - доложил Щеголев.
Ардатов пошел к ней.
- Товарищи! - так громко, чтобы слышали все, начал он. - Огонек папиросы виден на километр, горящая спичка - еще дальше. Поэтому пока движемся - никакого курения! Впереди нас - наше боевое охранение, оно уже ушло. Справа и слева пойдут еще две пары. Проверить снаряжение! Чтобы ничего не звякало. Разговор вполголоса. Не растягиваться! Не отставать! По команде "К бою" - разворачиваться в цепь. Патроны у всех есть? У всех?
- У меня нет! - крикнул кто-то виновато.
- У меня тоже! - выкрикнул еще кто-то.
- У меня мало!
- Стоящие рядом - поделиться! - приказал Ардатов. - Быстро! Не из подсумков - из вещмешков. - Он заметил, что у кого-то в глубине группы светится в рукаве шинели цигарка. - Докуривай!
- Больше половины, черт! - услышал он, как жалеют курево и как советуют, что сделать: - "Ты приплюнь, да за пилотку. Она там и подсохнет. Чего ж кидать добро-то!"
- Беречь воду! Больные есть?
- Есть! - выкрикнул Тягилев. Ардатов узнал его по козлиному голосу. - Есть!
- Вы, Тягилев?
- Нет. Тут трое, товарищ капитан. С этой, с куриной слепотой. Землячки мои, оказалось, однако.
В строю захихикали и засмеялись:
- Ай да болячка!
- А кори у них нет?
- Тихо! - оборвал Ардатов. - Что вы хотите, Тягилев?
- Разрешите, товарищ капитан, им идти особо. То есть, чтоб в сторонке. И людям мешаться не будут, и самим удобней. Я их поведу. Ведь она, товарищ капитан, слепота эта, как солнышко сядет, начисто глаза отнимает. А пилюльки не помогают, - объяснил Тягилев.
- Больные, выйти из строя. Тягилев, отвечаешь за них.
Ардатов знал, что такое куриная слепота. Под Вязьмой, скитаясь там по лесам, пробиваясь из окружения, они голодали, и на нескольких человек напала эта слепота. С наступлением сумерек они становились беспомощными. Он посмотрел, как Тягилев выводит из строя своих подопечных, и как они изготавливаются идти за ним, встав на ощупь в затылок друг другу, держа переднего за хлястик шипели. Все трое были крупными, тяжелыми мужиками, на голову выше Тягилева, который между тем радостно суетился возле них, приговаривая:
- Кабы эта весна была, так щавелем покислились бы, оно бы все и прошло. Али пучкой, али еще чем. А тут сухость одна, полынь. Это разве земля! Однако, может, терен тут растет?
- Еще больные есть? - спросил Ардатов. - Нет? Все ясно?
- Ясно!
- Не первый раз!
- Ясно!
Ардатов не мог различить всех тех, кто отвечал, тех, кто глухо и без особых восторгов говорил "ясно", "не первый раз". Привычным движением вскинув вещмешок за плечо, сказав себе: "Ну, лиха беда - начало!" - он дал команду:
- Нале-во! Направляющие, за мной! - Он вышел вперед. - Шагом марш!
Как это положено по уставу для оркестра, с первым же шагом музыкант лихо заиграл суворовский "Походный марш". Ардатов даже вздрогнул, потому что гобой взял высоко и тонко, отчего на душе словно скребнули кошки, и Ардатов, обернувшись, крикнул:
- Отставить! Отставить! Музыкант, ко мне!
- Бросьте вы эти штучки! - строго выговорил музыканту Ардатов, когда музыкант догнал его и пошел рядом. - Из музвзвода?
- Из ансамбля. - Музыкант был коротенький, толстый и, судя по хриплому голосу, пожилой. - Отчислили в строй.
- Водочка? - догадался Ардатов.
- Она тоже, - признался музыкант, - но главное - отсутствие должного почитания начальства. Как оказалось, это в армии вредит крайне.
- Давно в армии?
- Уже три месяца, - помедлив, чтобы вздохнуть, ответил музыкант. - Три месяца шесть дней. - Он опять вздохнул.
- Считаете? - недобро усмехнулся Ардатов. - Зря. Счет будет длинным: рано начали. Не об этом сейчас надо думать. Или никак не отвыкнете? Там покойничек, там свадьба, так?
- Так, - признался музыкант.
Ардатов в свете звезд разглядел у музыканта под рукой длинную узкую коробку с гобоем.
- Пора отвыкать.
- Не так-то легко отвыкнуть. Думаете, это просто? Сорок лет человеческой жизни против трех месяцев другой. "Налево! Направо! Кругом!" - сердито и горько скомандовал сам себе музыкант.
- Не просто, - согласился Ардатов. - Жизнь ничего была? Как ваша фамилия?
- Ничего, ничего, ничего, - быстро подтвердил музыкант. - Васильев. Николай Сергеевич Васильев. Бывший работник Саратовской филармонии, - представился он. - Ничего была жизнь. Много ли холостяку надо? Как никак, а каждый вечер, после концерта, конечно, хороший ужин, ну, и вообще - свой народ - музыканты, актеры. Искусство… Это, знаете… Хотя обыватели и называют нас "богема". Все-таки…
- С водочкой ужин? С ней? - спросил, не дослушав, Ардатов, заранее зная ответ. Он понимал этого Васильева, представлял его жизнь, знал, что Васильев к ней привык, что иной для него не существует, но сейчас обстоятельства были такими, что Васильев обязан был жить другой жизнью. - Стрелять умеете?
- Стрелял, - ответил Васильев. - В ансамбле дали попробовать. Все мимо. Нужны, знаете, репетиции, то есть, я хотел сказать, тренировки.
"Репетиции будут, - мог ответить ему Ардатов. - Репетиции начнутся завтра. Даже, может, еще и сегодня. Этих репетиций будет вам, Васильев, за глаза, коль вы не ужились в армейском ансамбле. И если вы хотите, чтобы побыстрей вернулась та жизнь, с ужинами после концертов, с не очень сложными отношениями между мужчинами и женщинами, с искусством, в общем, со всем тем, что, правда, обыватели осуждающе зло называют "богемой", если вы хотите, чтобы все это вернулось побыстрей, вам, Васильев, придется теперь добросовестно исполнять соло на винтовке. Соло в ансамбле, который называется пехотная рота. Или?.." - мелькнуло у него в голове.
- Говорят, на захваченной территории немцы открыли театры. Кафе, рестораны, где играет и музыка, - сказал Ардатов. - Не слышали?
- Да? Интересно. Не слышал. Вот как?
- Играют наши музыканты, - уточнил Ардатов.
- Вот как! - по-иному, протяжно удивился Васильев и повторил так, что в его голосе одновременно слышалось и возмущение и презрение к нему, к Ардатову.