- Не все ты сказал про себя, Гришин. Не все. А не помнишь ли ты, как к твоему отцу ходил товарищ с черной длинной бородой? Он потом прятался у вас на чердаке, а ты ему носил шамовку, а от него разносил листовки по шахтам.
Гришин даже приземился, пристально всматриваясь в лицо командира, вслушиваясь в его голос.
- Забыл ты, Колька, как прибежал предупреждать бородатого дяденьку, что к вам в дом стучат сыщики, и как помогал бородачу спуститься в соседний двор. Много ты, парень, забыл… Ты…
Комбриг так и не кончил начатой фразы. Одним прыжком бросился к нему Гришин.
- Дядя Игнат, дядя Игнат…
На великую радость ребят и дежурных ординарцев Гришин повис на шее у комбрига, а тот облапил его своими сильными ручищами.
- Ура, ура! - громыхнули двадцать молодых глоток.
- Ура! - подхватили стоявшие у ворог ординарцы.
Комбриг бригады махнул рукой.
- Чего крик устраиваете? Отставить.
Крик смолк. Командир бригады показал рукой Гришину на место рядом с одиноко стоящим Сычом. Когда Гришин встал туда, комбриг обратился к ребятам.
- Ну, теперь слышали обоих, решайте, кому быть за старшего. Нет у нас в Красной армии выборности, но нет и взводов малолетних. Раз решили сделать такой взвод, так нарушим еще раз закон. Пусть у вас еще будет выборный командир.
Несколько минут молчали ребята, а потом, за исключением двух-трех, рявкнули одно:
- Гришина… Кольку… шахтера…
Комбриг, улыбаясь, мотнул головой.
- Так, так… Ну, Гришин, будь за взводного. Только смотри, головой отвечаешь за всех. Давай пожму тебе руку. Как ты вырос-то за эти годы. Совсем мужиком стал, - говорил комбриг, встряхивая протянутую ему мальчишескую руку.
- Ну, давай командуй, - приказал комбриг.
- Взвод, десять к забору налево, десять направо, а остальные прямо, прибивай коновязь, расседлать коней! - стараясь басить, крикнул Гришин.
Ребята двинулись исполнять приказание.
Гришин повернулся к улыбающемуся комбригу и сказал:
- Дозвольте мне Сыча в помощники взять. Обидно ему как-то.
Комбриг согнал с лица улыбку.
- Не нравится он мне что-то. Ну, да бери, да только посматривай.
- А вы сами, дядя Иг… товарищ комбриг, скажите, - поправился Гришин.
Комбриг крикнул:
- Помощником взводного назначаю Сыча.
Расседлывавший коня Сыч повернул на крик голову и опять что-то промычал себе под нос.
Во дворе закипела работа. Стучали поленами по вколачиваемым для коновязи распоркам и кольям. Тащили охапки сена, снимали седла, растирали соломенными жгутами лошадиные спины.
На село спустилась ночь. От реки потянуло прохладой. Заунывно, однообразно запел рожок.
3. ПРОШЛОЕ
Лошади напоены и накормлены. Оружие и седла вычищены и в порядке лежат у стен амбара и дворовых построек. Большинство ребят заснуло. На крыльце в "помещении" взводного на соломе лежали четыре человека: Гришин, Сыч, Воробьев и Котов. Все четверо не спали и вполголоса рассказывали друг другу о себе.
Говорил Сережка Воробей. Смачно сплевывая через перила крыльца в темноту, рассказывал, не торопясь и немного на распев.
- Тут как раз подошла буржуйская война. Ну, отца, значит, забрали. Мне тогда как раз сполнилось двенадцать годочков. Мать туда, сюда, маялась сердешная несколько месяцев, а потом с горя и запила. А нас двое: еще сестренка махонькая была. Ну, та скоро на тот свет отправилась. Где ей было продержаться на наших харчах! Мать спилась в конец и домой но неделе не заглядывала. Меня сначала тетка подкармливала. Ейный мужик вместе с моим отцом на заводе работал. Дальше и тетке стало невмоготу: сама еле концы с концами сводила. Тут-то я и начал газеты продавать. Ребята посоветовали. Ничего сначала было. Тяжело целый день-деньской бегать, но на пропитание зарабатывал. Матери нет и нет. Придет пьяным-пьяна, отоспится и опять прощевай на неделю, а то на две. Квартирный хозяин видит, что деньги за подвал не плачены, взял да и запер нашу квартиру. Вещи все за долг пошли ему, а меня не пустил. Холода наступили. Я туда, сюда - ночевать негде. Ребята сказали: "Айда в теплые края". Взял и поехал.
В темноте чей-то голос добавил:
- Зайцем на "Максиме"?
Сережка обиженно хмыкнул:
- Зачем на "Максиме"? Зайцем оно верно, но не на "Максиме". На кульерском, под спальным.
В темноте кто-то, довольно хихикнув, сказал:
- Ишь ты, с удобством.
- Ну, да, - довольно ответил Сережа. - Прямо приехал в Сочи, - продолжал он. - Что делать? День прошел, второй прошел не жрамши. Кишка с кишкой разговаривали. Давай шамовку доставать. На базар, значит, пошел. Целый день таскал одному фрукты. Ни яблока, ни грушку без спроса не взял. Кончил работу, а он мне яблоко одно да пятак денег сунул. Я-то думал, на худой конец полтину даст. Сказал ему: мало, мол, куда пятак годится? Он ответил: "Ах, мало? Так на прибавку". Да как даст мне по шее раз, другой. Сам бил и сам же кричал: "Жулик, яблоки воровал!" Я сдуру убежал да и пятак его потерял. Голодный ходил всю ночь.
Утром пошел опять да базар. Смотрю, робя, а он самый, вчерашний, что бил-то меня, торгует на тележке. Зло меня взяло такое, что и не сказать. Часа, почитай, три следил за ним. А как заговорился он с соседом, я подобрался да хвать у него шкатулку с деньгами - и ходу. До самого Мацеста драпал, чуть не сдох от запала. Сел, пересчитал деньги - 25 целковых. Дён десять жил на них, дока дошел до Гагров, да и там еще хватило. Ну, потом и пошло и пошло.
- Словом, жуликом стал, - задумчиво произнес Гришин. - Вот оно, какая была наша жизнь.
Молчали, тяжело вздохнул Сережка.
- А дальше что было? - спросил Гришин.
- Дальше? Дальше известно дело: стал воровать, день сыт, два нет. Час бьют, а три дня бока болят. Тут революция подошла. За это время пожил хорошо. Кругом митинги. В карманы лезь без пропуска. Все рты разинули. Ворам революция - малина.
- Вот это да. Дураков учить, - ухмыляясь, промычал Сыч.
Гришин поежился:
- Барахло ты, Сыч. Людям радость, избавление пришло, а он их грабил.
- Да я и сам потом понял, что вроде сволочь оказался, - продолжал Сережка. - Совесть стала мучить. Осень семнадцатого года пришла. В Москве был я тогда. Шел на "дело" утром. Смотрю, рабочие стоят, очередь на Красной Пресне. Подошел и я - оружие дают. Один старик винтовку взял и меня спросил: "А што же ты? Не хочешь свое дело защищать, што ль? Я старик, а вот иду, - тебе, молодому, и подавно надо".
Не помню, как взял и я винтовку. Пошел со стариком. Три дня был с ним вместе. Он мне все рассказывал, почему и отчего. Убили старичка-то на Тверской. Я с тех пор и дерусь за советскую власть. Много частей прошел, а под Воронежем пришел в конную.
По селу пробежал петушиный крик. Захлопал крыльями и заорал петух где-то около крыльца.
- Чорт горластый. Кш… Кш… Чтоб ты сдох, - ругался Сыч.
Сережа сплюнул, чиркнул спичкой и закурил потухшую в начале рассказа самокрутку. Все замолчали. Воробей затянулся махрой и обратился к лежащим:
- Ну, давай, кто еще будет врать? Уговор был всем рассказывать про свою жизнь.
Гришин повернулся к Сычу, лежащему отдельно от троих у входа в избу.
- Мою жизнь вы слыхали. Сам рассказывал, да комбриг прибавил. Теперь твой черед, Сыч. Ты давеча мало сказал.
Приглушенным голосом ответил Сыч:
- Я последним буду, пускай Ванюшка Котов рассказ делает.
Ванюшка, приподнявшись, сел.
- Ну, я, так я. Такая выходит планида сегодня на рассказы, - слегка окая, заговорил Котов.
- Я, выходит, как будто сродни Гришке. Все сродственники мои - шахтеры. Меня мать сразу лампоносом родила. Жрать было нечего, один отец работал, ну, и я пошел в шахту… Отца забрали на службу в четырнадцатом году, остался я один работать. Мать больная. С хлеба на воду перебивались три года. Отец так и не вернулся. Мать схоронил. Остался один. Буденновская армия проходила, я бросил работать и пошел с вами. На том и сказу конец. История-то моя короткая. Давай-ка ты теперь, Сыч, - повернулся Котов в сторону лежащего Сыча.
- Ну, начинай врать, Сыч, - вставил Воробей.
Сыч пробурчал что-то невнятно.
- Ты что ж, заснул, что ли? Раздери зенки и открывай плевалку. Давай, Сыч, - пристали к Сычу Котов и Воробьев.
Громко зевнул Сыч.
- Пристали, банные листы. Тут спать до смерти хочется, а они рассказывай, да рассказывай. - Сыч замолчал.
Раздался голос Гришина:
- Сам тянешь, расскажи, да и конец в воду. Раз уговор был, так ты сполняй его.
Сыч громче обычного начал рассказывать:
- У меня все самое обыкновенное. Почитай, и сказать-то нечего. Мы крестьяне воронежские. Земли было, что только себя закрыть, хозяйства никакого. Работали на чужих людей. Отец батрачил, мать побиралась, а я свиней пас. Ну, революция пришла, я смылся на фронт. Ну, что же больше сказать? Все.
Гришин внимательно слушал Сыча, скинув прикрывавшую его попону, и спросил:
- А чего ж ты плел, когда тебя комбриг спрашивал? Путаешь ты што-то… А тетка где же тут?
Сыч не сразу ответил.
- Подумаешь, а что за птица комбриг-то? Я его не спрашивал, кто он да откуда. Ну, и сбрехнул, что в голову пришло. Сам-то он кто такой? Мож быть, он афицер или помещик? Вон у него рыло-то какое, в три дня не объедешь.
Быстро встал Гришин.
- Ты говори, говори, да не забрехивай, - с дрожью в голосе закричал он. - Про себя плети, что хочешь, твое дело, а командира бригады не тронь. У нас его все знают кругом на десятке шахт. Он старый революционер, в ссылке был. У нас в шахте скрывался. При белых от расстрела сколько спас шахтеров… Офицер, - передразнил Гришин Сыча. - Помещик. Это ты про себя скажи. В двух соснах путаешь.
Гришин сел, натянул сапоги и, сходя с крыльца, сказал:
- Иду на лошадей досмотреть.
Сплюнув, сказал Воробей:
- Зря ты, Сыч, хреновину порешь. Пра зря.
Котов поддержал товарища:
- Да-а, не того.
- Не того, не того. Вы, как ослы, уши развесили и хлопаете ими. Комбриг Гришина. Гришин комбрига. Подумаешь, целуются: "За старшего будешь, Гришин, а Сыч помощник". Давай мне десять таких Гришиных, я их с… смешаю. Я не то, что…
Раздались шаги возвращающегося Гришина.
- Ну, давайте спать, завтра рано вставать, - оборвав недоговоренное, пробормотал Сыч.
- Спи, ребята, а то завтра осрамимся: в первый поход будем в седле носом клевать да лошадям спины побьем, - ложась спать, приказал Гришин.
Через десять минут все четверо заснули.
Над селом повисла тишина.
Неслышно поднялся лежавший у входа в избу и на четвереньках сполз с крыльца. Прокравшись через двор к амбару, отыскал кого-то среди спавших там десяти ребят и осторожно растолкал.
- Пойдем-ка за амбар. Пара слов есть.
Разбуженный покорно поплелся за амбар.
Пошептавшись, оба крадучись вернулись на свои места.
Горизонт чуть заметно подернулся серенькой полоской. Село досыпало последние минуты предрассветного сна.
4. У ЦЕЛИ
Полоса за полосой, меняя краски, светлел горизонт.
Когда широкая серая полоса, как обручем, перехватила купол неба, горизонт сразу порозовел. Несколько минут, и… запылали концы крыльев ветрянок, разбросанных за селом на горке, засветлились пожарищем верхушки рощи, заголосило село криками петухов, ревом скотины, ржанием сотен коней, рожком пастуха, чириканьем, свистом, пением птиц.
- Подъем, подъем. Дневальный, буди взвод. Дневальный!
Гришин на-ходу загонял непослушные ноги в сапоги.
- Дневальный! Спит. Ну, не стервец ли несознательный? - расталкивая спящего дневального, кричал Гришин. - Первое дневальство - и спать… Эх, служильщики, в рот вам кляп. Сыч. Котов, Воробьев, будите своих ребят. На водопой.
Через забор из штабного двора свесилась всклоченная голова дежурного для связи. Заспанные глаза обшарили двор.
- Что балаболите, несуразные, мать вашу… Вот поленом ошарашу, стервецы.
На дворе прыснули молодцы задорным смешком.
- Бачите, якись чертяко. Дивитесь, хлопцы… Хватай его за чепрыну да нахиляй сюда.
К забору подошел Гришин.
- Марш на водопой. Тихо чтобы.
Крик и смех прекратились.
- А ты, товарищ, зря мать-то кроешь. Просто надо бы сказать, и точка, - обратился он к обладателю всклоченной головы, ошарашенному дружным нападением ребят.
- Гляди, старшой, - совсем обозлился дежурный, - я тебе по черепушке один раз стукну, стерва.
Ребята остановились.
- Стукни только. Мы из тебя кишки враз выпустим. Тоже стукальщик нашелся.
- Проходите без остановок, - скомандовал Гришин. - Я сам договорюсь с ним. - Вот что, товарищ, катись отсюда колбасой, а то пойду сейчас и скажу комбригу, как ты хорошему нас учишь.
- Скажешь? Погоди ты у меня. Попадешься, стервец, я с тобой поговорю. Последние слова долетели уже с другой стороны забора.
Через час взвод, обогнав тянувшиеся но дороге полки, выдвинулся в голову колонны.
Гришин несколько раз оглядывался назад, проверяя, в порядке ли идет взвод, не рысят ли задние, не выехал ли кто из ребят из строя.
Кроме Гришина поведением взвода интересовался и командир бригады.
И он повертывался раза два в седле, окидывая взглядом тройки взвода.
- Гришина к комбригу вперед! - крикнул ординарец для связи.
Гришин толкнул лошадь и галопом подъехал к комбригу.
- Как дела, молодое начальство?
Гришин рассказал.
- Хорошо, что все идет на лад, а насчет ординарца я скажу начальнику штаба, что бы он приказал ваш взвод ставить подальше от ординарцев. Предупреди своих ребят, что мы находимся в пятидесяти верстах от фронта. Сегодня возможен налет на нас авиации противника. Надо, чтобы не стрелял никто и чтобы не было паники. Понял?
Гришин мотнул головой.
- Не стрелять и без паники, - повторил командир бригады.
- Слушаюсь, - козырнул, осадив назад лошадь, Гришин.
Скоро взвод знал о могущей произойти встрече. Ребята сосредоточенно поглядывали на небо.
По небу бежали кудрявые облачка, слепило глаза солнце.
Как и бывает обычно, когда бдительность взвода да и всей колонны усыпили спокойная синева и блеск солнца, раздался крик:
- Аэроплан, аэроплан!
Вместе с криком, раньше чем в сознании определилась необходимость действий, в уши застучал рокот пропеллеров.
Навстречу колонне в тысяче метров высоты летели три неприятельских самолета. Колонна проходила в это время редкими рощами.
- Стой, - раздалась команда.
Как вкопанные стали лошади. Всадники вросли в седла. Повозки в хвосте колонны прижались к деревьям.
- Авось не заметят, - билась у тысячи людей одна мысль.
Подлетев к центру колонны, самолеты начали отходить вправо, описывая круг.
- Не заметили, - вздохнули в колонне.
- Шагом марш! - донеслась команда. С шутками, с песней и гармошкой двинулась колонна вперед.
Не прошли и одного километра, как на голову колонны из-за леса коршунами бросились самолеты противника. Совсем близко впереди грохнул разрыв бомбы.
- Вправо и влево к деревьям и стоять, - пробежала, команда.
- Налево за мной! - крикнул Гришин.
Закричал сзади раненый.
Одним махом выбросился Гришин к деревьям. Оглянулся, а взвода нет. Три-четыре человека с ним рядом, а остальные, вырвавшись сзади, левее, дико несутся через пашню к близлежащему селу.
За скачущими вслед такают пулеметы самолетов.
Обмер Гришин: вся колонна точно выполнила приказание и стоит, прижавшись к придорожным деревьям, а штабной взвод задал лататы.
Впереди скачущих ребят отчетливо видна рыжая лошадь Сыча.
Растерялся Гришин: "Опозорили, сраму-то сколько".
Вздрогнул, услышав голос комбрига:
- Бригада пойдет перекатами дальше, а ты езжай, собирай своих "героев" и веди прямо оттуда в село… Когда придешь, явишься ко мне доложить, кто поднял панику.
Кругом раздался смех. Смеялись ближайшие взводы головного полка, ординарцы штаба бригады.
"Провалиться бы", - думал Гришин, отделившись от колонны и поскакав к селу.
В селе минут двадцать собирал взвод. Ребята позабились во дворы и как ни в чем не бывало ждали дальнейших событий.
Сыча еле разыскали. Он забрался в пузатый, разукрашенный резьбой дом и пил молоко.
Кое-как собрал Гришин взвод. Задыхаясь от злобы, едва сдерживая дрожание губ, начал говорить:
- Что сделали, сволота, трусы. Все стали, а вы лататы. Предатели, опозорили на веки-вечные. Говори, кто панику наделал?
Ребята, потупив глаза, молчали.
- Трусы, стервы, теперь и ответчика нет? - кричал Гришин.
- Ты погодь лаяться-то. Разберись сперва толком. Мы хотели за тобой, а Сыч крикнул: "Вали в село, здесь погибнем все!" Ну, мы и думали, что… - говоривший замялся.
- Как Сыч… помощник? - белея, прохрипел Гришин.
- А что же зря голову подставлять? Рази так командуют, как ты? Какое там закрытие? Побьют пулеметами.
Трясущимися руками натянул Гришин повод и, еле собрав силы, выдавил:
- Там на месте разберем. За мной шагом марш.
Бригада уже расположилась в селе, когда прибыл туда взвод Гришина. Первая встреча с противником стоила бригаде двух раненых бойцов и шести убитых лошадей, поэтому сейчас полки так замаскировали расположение, что, въехав в село, Гришин в первую минуту подумал, что ошибся в названии и привел взвод не туда, куда приказал комбриг. Хотел было остановить взвод да расспросить местных жителей, как раздался окрик из окна избы.
- Для вас маскировки нет, что ли? На походе тикаете, а здесь болтаетесь, как сукины дети.
Взвод сейчас же взял повод влево и скрылся в тень изб и деревьев.
- Ты зря не кричи, - сдавал другой голос из соседнего окна. - Как будто сам не смазывал пятки. Когда ребята пообвыкнутся, все пойдет как по маслу.
У двухэтажного дома взвод поджидал комендант штаба. Он передал Гришину приказание комбрига:
"Взвод расположить во дворе штаба, а самому взводному сейчас же явиться к командиру бригады".
Под скрип пляшущих под ногами половиц коридора Гришин подошел ко второй слева двери и вошел в большую комнату.
За столом, покрытым картами, сидели командир и комиссар бригады. Оба так углубились в разглядывание карты, что не обратили внимания на вошедшего. Несколько минут стоял Гришин у двери, не зная, как заявить о своем присутствии.
- После завтра подойдем вплотную. Надо ждать приказа по армии и дивизии, - сказал командир бригады, поднимаясь со стула.
- Ты получил что-нибудь из политотдела? - обратился он к комиссару.
Тот продолжал рассматривать карту.
- Сводку одну, да и то куцая.
Комбриг с хрустом потянулся.
- Да-а, надо готовиться. - Повернувшись, он увидел у двери Гришина.