- Ты чего же застыл тут, Аника-воин? Собрал и привел взвод? Рассказывай. Вид комбрига не предвещал ничего хорошего, хотя и говорил он с усмешкой.
Гришин рассказал все подробно, упомянув о поведении Сыча. Командир и комиссар переглянулись, кивнув друг другу головами.
- Сыча - в бойцы, а помощника выбери себе другого, - сказал комбриг.
- Сколько у тебя во взводе комсомола-то? - спросил Гришина комиссар.
- Два человека со мной вместе, - ответил Гришин.
- Всех знаешь, кто такие и откуда - рабочие, крестьяне? - расспрашивал военком.
- Рабочих пять, крестьян десять, а остальные не разберешь.
Комиссар покачал толовой:
- Да, действительно, взводик, нечего сказать.
Комбриг крупно зашагал по комнате. Остановившись на повороте от двери, сказал комиссару:
- Знаешь, надо, по-моему, очистить этот взвод, а?
Комиссар, барабаня пальцами по столу, ответил:
- Подождем немного. Я возьмусь за этот взвод. Обработаю ребят помимо чистки. Может, что-нибудь и выйдет.
Комбриг подошел к Гришину. Поднял Гришин на него глаза и опять вспомнил родную шахту. Перед ним тот же дядя Игнат. Его большие лучистые серые глаза.
"Прилепи бороду, ну и будет прежний дядя Игнат", - мелькнула мысль.
- Я вчера и сегодня все время наблюдал за тобой, парень. Вот с комиссаром недавно говорили о тебе. Если бы не ты, да еще у вас есть таких, как ты, ребят пяток-десяток, то разогнал бы я этот взвод к чортовой бабушке без всяких разговоров.
Комиссар вставил:
- Разогнать не хитрость, а вот давай сделаем этот взвод таким, чтобы пальчики облизать.
Комбриг продолжал:
- К, тому и речь веду. Таким и сделаем. Под свой надзор возьмем. Шантрапу выкинем. Ты, Гришин, присматривайся к ребятам. Кого думаешь помощником себе облюбовать?
Гришин был готов к ответу на этот вопрос и, не задумываясь, назвал Воробьева.
- Лады, - согласился комбриг. - Объясни ребятам, почему сняли Сыча. Почисти его с песочком, чтобы другим было не повадно, да предупреди, что если еще что такое произойдет, то вышибем, чтобы здесь не разлагал. Ну, ступай, нам тут работы еще часа на два.
Во взводе Гришин застал странную картину. Лошади стояли в большинстве не расседланы, ребята разбились на две группы. Меньшая около Воробьева, а большая вокруг Сыча. Ребята о чем-то возбужденно толковали.
- В чем дело? - обратился Гришин к группе Сыча.
Никто не отвечал.
- Что случилось? Почему лошади не расседланы? - повернулся Гришин к Воробьеву.
- Спроси вот их, - ответил Воробьев. - Мы, девять человек, расседлали, а вот эти, - указал Воробьев на группу Сыча, - бузят. Помещение, видишь ли, не нравится.
Гришин шагнул в центр сычевской группы и обратился прямо к Сычу.
- Тебя спрашиваю, что случилось?
Не поднимая от земли глаз, Сыч, передернув плечами, ответил:
- А я почем знаю? Вот уговаривал их, а они не хотят, не нравится им расположение.
- Какой же ты помощник взводного, если тебя не слушают? Мне такой помощник не годится. Тов. Воробьев, с этого момента ты будешь моим помощником, а Сыч бойцом, - бросил Гришин.
Как пружиной, подбросило Сыча. Подскочил к Гришину вплотную.
- Кто ты такой, чтобы менять да назначать? - зашипел Сыч.
- А я докладывал комбригу, и он приказал так сделать, - отходя к Воробьеву, проговорил Гришин.
Воробьев начальническим тоном, подражая командиру третьего эскадрона, в котором раньше служил, громко крикнул:
- Слушай команду! Расседлывай. Ставь сюды. Кто не исполнит, с тем будет особый разговор. Живо-о! Мне, чтоб контру не разводить.
Поражение ли Сыча или выдержанность Гришина и лихость Воробьева, но ребята выполнили команду. Остались посреди двора Гришин и Сыч.
- Ну, Гришин, твоя берет. Смотри не промахнись. Узнаешь меня, - шепнул Сыч.
- За угрозу своему начальнику знаешь, что полагается? На первый раз прощаю, как ты был моим помощником, а в другой раз смотри, - громко отчеканил Гришин.
К вечеру все устроились, плотно пообедали. Заголосила гармоника, затренькала балалайка. Один Сыч бродил мрачнее тучи и котелка не развьючивал.
Военком бригады приказал Гришину собрать в большой коридор штабного дома весь взвод.
Ребята уселись кто на лавках, а кто просто присел на корточки. Все недавние раздоры показались в смешном свете. Подсмеивались над паникерами, испугавшимися самолетов, вышучивали "ловкачей", придравшихся к тесному помещению взвода при штабе бригады.
Гришин, по опыту знавший быстроту смены настроений взвода, сосредоточенно прислушивался к говору ребят, сделав вид, что занят записыванием хозяйственных вопросов в полевую книжку. Внимательно следил молодой командир взвода и за Сычом. Но и тот не внушал никаких подозрений. Он заливчато смеялся в углу, слушая рассказ одного из ребят по кличке "Летучая мышь". Кличку эту дали парню за оттопыренные, тонкие, просвечивающиеся каждой жилкой уши.
До Гришина долетел голос Сыча:
- Парень он хороший, только придирается зря.
"Про кого это он?" - подумал Гришин.
- Что ж, с него спрашивают, - ответил Летучая мышь. - А как же иначе? Рази с нами добром сделаешь? А он за взводного.
Ушам своим не поверил Гришин.
"Неужели Сыч это про меня сказал - хороший? Вот так во!"
Поднял Гришин голову от бумаги и посмотрел в сторону говоривших. Оттуда на него, улыбаясь, смотрел… Сыч.
Приход комиссара прекратил говор.
"Сказать ему о скандале при размещении или не говорить? - подумал Гришин. - Нет, не скажу, - решил. - Уладилось все, так чего же канитель разводить?"
Комиссар, грузно опустившись на стул, устало оглядел собравшихся.
- Как живем? - спросил он.
- Ничего… Помаленечку… Хорошо… - ответили в разнобой со всех сторон.
- Та-а-а-к, - протянул комиссар.
- Ну, давайте, хлопцы, погуторим немножко о ваших делах. Хотя вы и хорошо живете, да вот, видишь, погано делаете. Мы с комбригом уже говорили с вами. Думали, что все будет после этого исправно, а вы вот сегодня штуку отмочили. Панику состряпали, ребята. Приказ нарушили. А знаете, чем это дело пахнет в бою? Расстрелом, поняли? Почему все это происходит? Почему на вас везде жалобы? Отчего паникерствуете? Все это оттого, что вы не организованы, хлопцы, несознательны вы. Вот причина в чем. Вот какая тут закавыка. Скажем, к примеру, Гришин, взводный ваш, командует: "За мной!", а Сыч кричит: "Беги!"… Кстати, - повернулся комиссар к Гришину, - покажи ты мне этого самого Сыча при дневном свете.
Сыч, поднявшись со скамейки, ответил улыбаясь:
- Вот я, Сыч.
Комиссар взглянул на него, тоже улыбнулся.
- Птица ты не страшная. Парень хоть куда: и здоровый и красивый.
Вот я и говорю, почему так случилось? Потому, что вы не все знаете, за что вы деретесь, нетвердо знаете и не спаяны в одно сознанием. Да, сознанием, это верно. Вы когда-нибудь ребята, по-настоящему слышали о комсомоле?
На скамейках и на полу зашевелились. Два-три голоса ответили:
- Слыхать слыхали, толком только не знаем, что это такое.
- Я вот вам расскажу коротенько, а там каждый Еремей про себя разумей.
Вы знаете, у нас в стране есть большевистская партия. Эта партия самая что ни на есть сознательная и передовая. Как вот авангард у бригады, так и большевики - авангард рабочего класса. Самые сознательные рабочие и крестьяне, революционеры, борющиеся за советскую власть, за Октябрьскую революцию, - это и есть большевики. Под руководством большевистской партии победили рабочие и крестьяне в Октябре, организовали Красную гвардию, а потом Красную армию. А сейчас вот дерутся на фронтах - защищают землю и фабрики, взятые рабочими и крестьянами у помещиков и фабрикантов в свои руки.
Большевистской партии, из которой очень много гибнет товарищей, нужно пополняться, нужно иметь по-нашему, военному, резервы. Вот таким резервом, заранее подготавливаемым, и является комсомол. Это значит - молодежь. Молодежь - гордость рабочего класса, его надежда и опора. Вот как.
Сколько у вас комсомольцев? - спросил комиссар у Гришина.
- Два.
Комиссар покачал толовой.
- Поэтому и паникерство и несознательность. Комсомолец не будет труса праздновать и несознательность допускать. Не годится это, ребята. Надо у вас воспитать комсомол. А, может, и есть уже готовые, только не раскачались еще? А?
Двое-трое ответили:
- Конешно есть… только не думали как следует об этом.
Улыбнулся комиссар:
- А давайте сейчас подумаем. Ну, к примеру, кто считает себя комсомольцем по нутру? А?
Комиссар обвел глазами взвод и повернулся к Гришину.
Все молчали.
- Выходит, нет никого, кто может сказать: я сознательный элемент. Я за рабочий класс. Я, значит, резерв большевицкий, - прищурив глаза и как бы заглядывая каждому в нутро, говорил комиссар.
В углу коридора поднялся один.
- Так что я считаю себя, в роде как бы комсомол, - смело сказал поднявшийся.
- Скажи, кто такой ты? - внимательно разглядывая его, спросил комиссар.
- Я крестьянин Ставропольской губернии, Григорий Мамин.
Помолчав, комиссар задал вопрос собранию:
- Как по-вашему, Григорий может комсомольцем стать?
Ответило не меньше десятка голосов:
- Парень справный… что надо… Золото, а не человек… боевой… сознательный…
- А ты что скажешь, старшой?
Гришин давно примечал Мамина, толкового, спокойного парня.
- Подходящий он человек, - сказал Гришин.
- Тогда за чем дело стало? Примем Мамина в комсомол. Нет отводов Мамину? - обратился комиссар ко взводу.
- Нет, нет… никаких, - закричали ребята.
- Вот ты и комсомолец товарищ Мамин. Гришей тебя звать-то? Помни, брат, об обязанностях, не зря носи звание комсомольца, - наставлял комиссар Мамина.
В итоге беседы, проведенной комиссаром, во взводе было уже не два, а пять комсомольцев. Уходя с собрания, комиссар бригады отозвал Гришина в сторону и сказал ему:
- Теперь у тебя есть эта самая… как ее называют… база, ну, по-нашему, опора. На этих ребят всегда и курс держи. Собирай их, толкуй о том, что хочешь сделать, советуйся. Смотри, чтобы они все в командиры не лезли, а то ярмарка выйдет из этого, а вот предварительно поговори, они тебе в каждом деле помощь дадут.
К комиссару подошел Сыч.
- Дозвольте слово сказать, товарищ комиссар.
- Давай выкладывай, - похлопал комиссар Сыча по плечу.
- Виноват я. Маленько проштрафился. Хотел сегодня тоже в комсомол поступить, да вот не решился. Нельзя ли и меня туда заключить?
Всмотрелся Гришин в лицо Сыча: как будто подменили парня. Такой покорный и ласковый, как теленок. Даже жалко стало его.
- Сейчас-то нельзя этого сделать, а дальше побачим. Как обернется. Посмотрим, что за человек ты есть, тогда и сказ будет про это, - ответил комиссар.
Ночью Гришин успокоился только тогда, когда убедился, что все ребята полегли спать.
Гришин ночью еще раз решил проверить караул и прилег вздремнуть, не раздеваясь.
Новый помощник Воробьев уже спал, заливчато всхрапывая и время от времени поругиваясь во сне.
Ночь выдалась темная, хоть глаз выколи.
"Наверное к дождю", - думал, засыпая, Гришин.
Мерно похрустывали сеном копи.
Тишину внезапно нарушила какая-то возня. Беспокойно затоптались лошади.
Гришин мгновенно проснулся.
- Дневальный, что там? - крикнул он в темень.
Шум и возня прекратились.
- Ничего. Осмотрел я, все в порядке. Это твой конь чего-то завозился, - ответил дневальный.
- Подкинь ему сена, - засыпая, пробормотал Гришин.
Утром весь взвод, за исключением Сыча, проснулся во-время. Одним из последних встал и Гришин, проспав задуманную ночную проверку караула.
Ребята поили из ведер лошадей. Реки по близости не было, и у колодца во дворе намесили еще вчера такую грязь, что подойти к нему было трудно.
Напоил своего любимого коня Орленка и Гришин.
"Что-то Орленок сегодня невеселый. Сена за ночь не выел, овес еле жует. Уж не заболел ли", - думал мальчик, седлая своего верного друга.
Из окна штаба бригады комендант отдал приказание:
- Гришин, выкатывайся со своими скорее. Комбриг сейчас выходит. Полки уже пошли.
- Садись! - скомандовал Гришин. Сел в седло, толкнул Орленка шенкелями. Тот еле ноги переставил.
- Гришин, конь захромал! - крикнул Воробьев.
Спрыгнул с седла Гришин. Потянул Орленка за повод, тот не становится на правую переднюю. Поднял Гришин больную ногу, а в самой стрелке торчит ухналь. Вытащил, зачерпнул воды, промыл. Лошадь хромает.
К крыльцу штаба подали лошадей командиру бригады. Вот и сам он вышел.
- Гришин, почему взвод здесь толчется?
Еле сдерживая слезы обиды, ответил Гришин:
- Да, вот, товарищ комбриг, моя лошадь захромала. Ухналь в ногу попал.
Подошел комбриг и осмотрел ногу.
- Не попал ухналь, а кто-то забил его сюда. Сама бы лошадь так не загнала. Эх, неладно что-то у тебя во взводе, ну, да сейчас некогда. Потом разберем. Комендант, дайте Гришину моего Петьку, а его лошадь отдайте ветеринару в обоз. Садись и веди взвод, - приказал комбриг.
Бригада двигалась но эскадронам. Чувствовалась близость фронта. Выстрелов еще не было слышно, но меры маскировки соблюдались очень строго.
Стоял пасмурный день.
- В такую погодку не больно-то полетишь, - говорил Нагорный ехавшему с ним рядом комиссару.
- Лишь бы скоро не прояснилось, - отозвался тот.
Зарешетивший скоро после этого разговора дождь окончательно успокоил комбрига.
Дождь усиливался. К концу перехода потоки воды размыли дорогу. Нагруженные до отказа фуражем повозки обоза еле двигались в густом месиве грязи. Нагорный приказал молодому взводу гатить дорогу для обоза. Помощь двух с лишним десятков ребят была очень кстати и подняла взвод во мнении бойцов.
- Так, так, хлопцы, - кричали, проезжая мимо ребят бойцы эскадронов.
- Не дарма, хлопцы, хлеб едите. Мать вашу за ногу. Помогай… Поддай… А ну, еще.
В разгар гатения произошла во взводе заминка.
Часть взвода, копавшая землю на гать, приостановила работу. Из всей группы в десять человек работал только Сыч. Девять побросали лопаты и галдели.
Гришин, притащив на гать ворох нарубленных шашкой веток, бросил их укладчику, а сам подошел к крикунам.
- Что случилось? - спросил он.
- Жрать хотим… Какая работа, когда в брюхе кишка с кишкой разговаривает… Что мы каторжники, что да? - заорали наперебой ребята.
- Что же не понимаете вы, что ли? От нас ведь обед зависит. Если не починим дороги, то бригада и мы останемся без пищи и фуража. Продовольствие и фураж через болото не проедут, - спокойно увещевал Гришин.
- А мы поедим и без продовольствия! - ответили Гришину из группы.
- Вы поедите, а лошади как же? Газеты будут читать? - повысил голос Гришин.
Подошел Воробье и поддержал взводного.
- Первое дело нам поручили. От нас, можно сказать все сейчас зависит. Вы бузите! Вон Сыч не бросил же работать! Сознательный значит. Давай делать!
Сорокин угрюмо сказал:
- Сыч тоже сволочь. Сам подколдыкивал, а потом на попятный!
Сыч бросил лопату:
- Кто тебя подколдыкивал, раз сам ты дурак!
Низкорослый коренастый парень одним прыжком подскочил к Сычу.
- Жизни твоей осталась минута! - закричал он.
Потеряв равновесие, Сыч полетел, увлекая за собой в болото и Сорокина. Несколько секунд сцепившиеся барахтались в грязи. Трудно было разобрать, кто внизу, а кто сверху. Поднялись оба черные от грязи, в тине, мокрые.
Сбежавшийся на место свалки взвод так и ахнул, когда противники, прекратив потасовку, стали вылезать на гать. Их встретил неудержимый хохот.
- Сыч, поцелуй его! Ха-ха-ха! Чертяки, ось бачите!.. Зараз фотографию заснять…
Сыч вскарабкался на гать первым. Сзади полз Сорокин. Хотел Сыч ударить "врага", да не рассчитал силы толчка и слова неудержимо пополз в трясину.
Зрители давились от смеха.
Вмешательство Гришина и Воробья положило конец этой сцене.
Поссорившихся распределили по разным группам и снова взялись за гатение.
Ко времени подхода обозов бригады гать была готова.
Взвод с песнями тронулся за переехавшим гать обозом.
К сумеркам небо очистилось от туч. Горизонт слегка розовел закатом.
- Давай, ребята, нашу донскую "Пчелочку" споем, - предложил Гришутка Мамин.
- Давай, заводи, - откликнулись ребята.
Мамин лихо заломил на затылок кубанку и звонким тенорком взял первое слово: "Пче-лоч-ка…" И оборвал.
Издали глухо донесся орудийный выстрел.
Один, другой, третий.
Весь взвод настороженно прислушивался.
- Эге, брат! Прямо батареями шпарят, - улыбнулся Гришин.
Орудийные выстрели как бы подхлестнули обозы. Ездовые зачмокали, щелкнули кнутами и поехали рысью.
- Рысью! - скомандовал Гришин.
Орудийные выстрелы то смолкали, то доносились вновь. Одиночного огня не было слышно. Стреляли батареями и дивизионами.
Гул орудий, напомнил о том, что было два-три месяца назад. Бои под Ростовом, Егорлыкской, Краснодаром встали в памяти так ярко, как будто были не сотню дней назад, а вчера, позавчера.
После каждого пушечного залпа но телу пробегала дрожь. Каждый выстрел заставлял сильней прижимать шенкеля к бокам отдохнувших за время работы у гати лошадей.
На дороге, не доезжая двух-трех километров до села, где должна была расположиться бригада, стояла застава одного из полков бригады.
- Тут без вас уже Варшаву взяли. Эй, кашевары! Проспали!
Непрерывный гул артиллерийской стрельбы стоял над дворами, набитыми повозками и лошадьми. Встревоженно метались жители, на всякий случай складывая в телегу несложный свой скарб.
У коменданта штаба Гришина ждало приказание комбрига:
"Держать половину взвода в постоянной готовности для ординарческой службы, выставить караул у штаба командира бригады".
- Что же с одного вола семь шкур драть? Мы сегодня и так вымахались, - заворчали ребята, услышав приказ.
- Приказ есть для того, чтобы его исполнять, - отрезал Гришин.
Этот довод произвел обратное действие.
- Тебе хорошо командовать. Сам в караул не пойдешь. Заелся, гнида! - заорали ребята.
Гришин, не ожидавший такого наскока, растерялся.
- Товарищи, - раздался спокойный, звонкий голос Мамина, - если так тяжело службу нести, то давайте сделаем вот как…
Затихший было взвод снова забурлил:
- Ну, как? Что он там придумал? Тихоня!.. Ты воду-то из мотни выжми!
Мамин, переждав волну криков, продолжал:
- В караул дойдем мы, комсомольцы. Я выражаю желание. Воробьев, Лялин, Прокофьев и Минчуков тоже пойдут. Гришина трогать не будем, он во взводе нужен, а сами пойдем. С нас и спросу больше. Мы примером должны быть, как говорил военком.
Такого предложения никто не ждал. Оборвались выкрики и смех. Кое-кто из ребят зачесал затылки.
- Да… Мы пойдем… Комсомол! А потом скажут: вы лодыри, мы все делаем за вас. Знаем мы эту волынку! - заговорил Летучая мышь.
- Пусть идут, чорт с ними! - крикнул кто-то из задних рядов.