По инерции поляк пробежал этот последний десяток шагов и упал, ткнувшись головой в дерево.
- Это за Гришутку! - сказал Воробьев, трясущимися руками вкладывая клинок в ножну.
Подбежавшие ребята осмотрели карманы убитого. Забрали карту, бумаги, компас и бинокль.
Отправив с Павленко и Серовым пленных и сказав, что́ доложить комбригу, Воробьев с остальными поехал вперед к селу, которое приказано было осмотреть.
Через километр, не больше, четверо, ехавшие шагом, услыхали впереди цоканье копыт.
Моментально свернули в лес и, сбросив винтовки, замерли.
Навстречу ехал рысью польский кавалерист.
- Этого возьмем в плен, - приказал ребятам Воробьев.
Пропустив ехавшего мимо себя, четверо выскочили на дорогу. Поляк оглянулся и сразу перевел лошадь в галоп.
Просчитались ребята.
Лошадь поляка в несколько бросков оставила погоню позади. Всадник внезапно скрылся за ближайшим поворотом.
- Поймаем!.. На-ко, выкуси вот… Поймай теперь его… - на скаку кричал Воробьеву маленький, юркий Грачев.
Подскакали к знакомой сторожке. На секунду мелькнул скачущий поляк на дороге, по которой Павленко с Серовым повели пленных и лошадей.
- Он наших догонит и порубит! - закричал Воробьев. - Давай гони за ним… Давай!
Скакали еще минут десять. Вдруг услыхали впереди несколько выстрелов. Обмерли. Неужели догнал наших и пострелял с тыла?
- Скорее, скорее!
Прижали лошадей из последних сил.
- Стой, стой! Куда вас черти несут? Чуть было не постреляли и вас, заодно с этим!
Остановились ребята. На дороге лежит убитый поляк, а рядом издыхающая раненая лошадь.
- А Павленко с пленными? - спросил, задыхаясь от погони, Воробьев.
Начальник разъезда, улыбаясь, ответил.
- Вон вы чего торопились! Боялись, чтобы этот сзади на ваш конвой не наскочил? Ваши прошли минут пятнадцать тому назад. Комбриг послал вас разыскать и вернуть. Здорово ребята работали, нам уже те, которых встретили, рассказали. Какой из вас Воробьев-то?
Еле отдышавшийся Воробьев ответил:
- Я Воробьев!
Начальник разъезда, улыбаясь, ответил:
- Молодец, кацап. Здорово скрутил, да и рубать мастак. Ну, катай к комбригу, а мы тут за вас поработаем. Трогай, братва! - скомандовал он своим.
Почти у самого штаба догнал Воробьев Павленко с пленными. Последние ни слова не говорили по-русски, как ни пытался Павленко расшевелить их вою дорогу.
Доставили трофеи прямо командиру и комиссару бригады.
Слушая рассказ Воробьева, прерываемый через каждый десяток слов поддакиванием и репликами ребят, комбриг сначала недоверчиво качал головой, а потом заливчато захохотал.
- Ну, ребята, молодцы. За это вам всем разведчикам даю по револьверу, а Воробьеву кроме того трофейную лошадь. Вот молодцы-то! А? Как ты скажешь? - обнял комбриг комиссара. Тот, тоже улыбаясь, ответил:
- Ясно… орлы… Хоть куды с ними!
Гришин подробно расспросил Воробьева. Радости и того и другого не было предела. Десятый раз повторял Воробьев о бегстве польского наблюдателя с крыши и преследовании его. Передавал со всеми подробностями.
Ребята не уставали слушать.
Вечером Гришин принес взводу новую радость:
- Комбриг разрешил иметь во взводе свое знамя, как в эскадронах полка.
Это знамя давно приготовили. Несколько рае просили у комбрига разрешения повесить и возить - отказывал всегда.
- Теперь разрешил, да, говорит, чтобы только какое следует было, а не барахло какое-нибудь, - передавал Гришин взводу свой разговор с командиром бригады.
Не было границ общему ликованию. Один только Сыч, похваливая разведчиков, посмеивался:
- Пятеро двух сонных поймали! Надо было ехать дальше, весь ихний полк перевязали бы… Одного трое рубали! Кому уши достались?
Перед Воробьевым Сыч заискивал:
- Теперь вот ты, Воробей, настоящим командиром стал. Тебе надо по справедливости и взвод под свое начало взять. Можно сказать, герой!
Воробьев улыбался:
- Вместе с ребятами работал, не один. Зачем мне взвод? У нас есть взводный Гришин. Парень что надо!
Сыч улучил минуту и подкатился к Гришину.
- Смотри, каким кандибобером ходит Воробьев. Ге-е-рой! Теперь я, говорит, настоящий командир. Дело сделал. Носится парень, не зная, куда себя деть.
Гришин отмахнулся от Сыча.
- Чего ты выдумываешь? Воробьев про себя-то ни слова не говорит. Все ребята да ребята. Как будто бы он-то и не командовал ребятами. Что касается самого дела, то, брат, дело действительно ловко состряпал. Радоваться надо, что у нас во взводе есть такие хлопцы.
Красное знамя, к вечеру уже приготовленное и с согласия командира бригады украсившее вычищенную до блеска стараниями ребят пику, вошло в сознание взвода незабываемым событием.
Сдержанный обычно Гришин "ходил, - как смеясь говорили ребята, - пасхой с колокольным звоном".
Приезжавшие из полков ординарцы передавали, что вся бригада узнала об удаче ребят и в эскадронах радуются за бывших учеников.
4. ПРЕДАТЕЛЬСТВО
В продолжение суток полки бригады дрались с противником почти на одном и том же месте. Откатывающийся назад фронт поляков остановился на возвышенности, покрытой лесами. День и ночь пыталась бригада то в одном, то в другом месте пробить брешь в плотине штыков и винтовок, чтобы потом, как вода в половодье, размыть ее и ринуться в прорыв.
Полки остановились на ночь в лесу.
Здесь ночь наступает внезапно, без серых теней и сумерек. Не успела подняться с верхушек деревьев позолота заката, как по земле между стволами гуляла темень.
Там и тут блеснули фонари, затрещал валежник в кострах.
На фронте время от времени такали винтовки. Коротко строчили пулеметы, и изредка гремели орудия.
К штабу бригады, расположившемуся здесь же в лесу, то и дело подъезжали ординарцы с донесениями.
Фонари у коновязей, подвешенные на высоте человеческого роста, казались яркими светляками. Тени сидящих у костров бойцов ползали между стволов огромными бесформенными чудовищами.
Почти не было слышно говора. Тишину нарушали лишь ржание коней да мерный хруст сена.
Почти весь взвод Гришина спал.
Близость штаба избавила взвод от наряда и несения ординарческой службы.
У костра, лениво подбрасывая валежник, сидели двое - Гришин и Воробьев.
Оба не могли заснуть. Гришин радовался удаче взвода, а Воробьев без устали в десятый раз рассказывал о пережитом дне.
- Как бы теперь вместе с нами порадовался бы Гришутка… - вздохнул Гришин.
Несколько минут молчали.
- Хороший парень был и хорошо, в бою, умер, - сказал Воробьев.
- Вот хорошие пропадают, а сволочь ничто не берет, - уронил Гришин. - Знаешь, сегодня утром, когда ты уехал в разведку, что отмочил Летучая мышь? - повернулся Гришин к другу.
- Нечего было есть, - продолжал Гришин. - Я даже и не заметил, как смотался Летучая мышь. Только смотрю, в сторонке он костер разжег и возится с чем-то. Подошел я тихонько, а он поросенка палят. Опрашиваю: где достал?..
Воробьев смачно выругался.
- Спрашиваю: откуда поросенок? "Приблудный", говорит, и смеется, стервец. Взял я его вместе с поросенком да прямо к командиру бригады. Так, знаешь, и не сознался, откуда достал. Приблудный, да и конец. Решил, как будем иметь день передышки, устроить свой суд, взводом судить будем и прогоним к чертям бабушкиным. Катись, куда знаешь!
Воробьев, оглянувшись кругом, шопотом сказал:
- А как Сыч? Что-то никак его не поймешь, куда он метит? Что-то темнит, да…
Совсем близко, как гром, хлопнул выстрел, и пуля, взвизгнув, вздыбила остатки костра.
Гришин и Воробьев вскочили. Проснулись все ребята взвода и ординарцы штаба бригады.
- Гришин! Это у тебя там выстрел? Выясни, в чем дело, и приди доложи! - долетел голос Нагорного.
- Что вас там раздирает, полуночники?.. Добаловались! Друг друга постреляете невзначай!.. - кричали со всех сторон разбуженные выстрелом бойцы.
Выяснять причин выстрела Гришину не пришлось. К костру с винтовкой подошел Сыч.
- Знаешь, хотел почистить, да забыл, что патрон в стволе, и вот получилось… - смущенно сообщил он.
- Что же ты так направил винтовку, что пуля угодила прямо в костер? - буркнул Воробьев.
- Неужто в костер? - испуганно переспросил Сыч.
- Вот тебе и неужто! Не умеешь обращаться с винтовкой, так не бери ее в руки, - подбросив в костер ветку, ответил Воробьев.
- Надо осторожнее обращаться с оружием, Сыч. Помнишь, как учили бойцы? Когда винтовку чистишь, держи стволом книзу, - прибавил Гришин. - Вот теперь через тебя будет нагоняй от комбрига, - одернув гимнастерку, сказал он. - Надо итти доложить командиру бригады.
Ночь прошла.
День начался в верхушках деревьев и постепенно спустился к земле: к мерно жующим сено лошадям, к догоревшим кострам, к спящим вокруг костров в различных позах людям.
Отдохнув за ночь, заговорили винтовки, пулеметы и орудия. Над лесом зажужжал самолет противника.
Боевой день начался.
Оба полка бригады вместе со всеми полками дивизии перешли в решительное наступление.
- Что, брат, там творится! Слышь, ребята? - говорили, наспех проглатывая чай, сидящие у костра.
- Командир бригады, чуть-чуть забрезжило, уехал. За ним пошел полк. Говорят, броневики туда же подались. Дело сурьезное будет, - рассказывал Гришин.
- Нашему взводу приказано оставаться до распоряжения? - спросил Панкратьев, один из "Маминых комсомольцев", как, прозвали ребят вступивших в комсомол в ответ на смерть Гриши Мамина.
- Да! Оказал, чтобы были готовы в один момент в случае чего. Сурьезный был комбриг, страх какой! - ответил Гришин.
- Где тут взвод Гришина? Взвод Гришина! - закричали несколько голосов.
- Здесь… здесь… давай своды! - ответили у костра.
К взводу подъехало трое бойцов-конвоиров с десятком пленных поляков.
- Где тут сам Гришин?
- Я Гришин!
- Ну вот, примай пленных. Комбриг велел под твою ответственность. Особливо вот этот, - указал, конвоир на одного из пленных, - "гусь лапчатый". По обличию видно сразу - ахфицер, а погоны, подлюга, срезал, не признается.
Пленные держались просто. Не зная русского языка, пытались объясняться знаками, улыбались. Только один на все вопросы отвечал мычанием и отрицательным покачиванием головы.
- Этого ахфицера в штаб дивизии пошлют, там его, стерву, заставлють балакать. Вот только бы разыскать штаб, а то он с утра в бою, - сворачивая махру, сказал конвоир.
- Ну, прощевайте, хлопцы. Гляди в оба за ними!
Конвоиры уехали.
На фронте нарастал гул. Несколько снарядов разорвалось в лесу, шагах в двухстах от взвода.
- Наверно дальними кроет, - сказал кто-то из ребят.
Пленных поместили на крошечной полянке. Весь взвод Гришин разбил на четыре смены. В каждой смене двое ходили кругам поляны, а пятеро отдыхали на опушке, сменяя через каждый час дежурных.
Скоро между пленными и охраной установились приятельские отношения. Далее угрюмый "ахфицер", улыбаясь, о чем-то говорил с Сычом и Летучей мышью.
Прошло часа три.
К взводу еще несколько раз приводили тленных.
Маленькая полянка была забита ими до отказа.
Гришина очень беспокоило создавшееся положение. Взвода еле хватало на несение караула и обслуживание пленных. Запас продовольствия вышел. Ребята, увлекшись политической обработкой пленных, заметно охладели к обязанности часовых.
Двенадцать часов дня. На фронте непрекращающийся гул. От комбрига ни слуху, ни духу. Приезжавшие бойцы передавали, что бой идет удачно.
"Вот чорт, - думал Гришин, - сидим, как говорится, у дела и без дела".
- Товарищ Гришин! Гришин! - зашептал кто-то над ухом у взводного.
- В чем дело? - встревоженно откликнулся Гришин.
- Ты подожди волноваться. Может, обойдется еще все, - тянул Воробьев, сам белый, как крупчатка.
- Да говори, что случилось? Что тянешь!
- Тише ты! Подозрение имеем. Сыч и Летучая мышь с полчаса как увели этого самого ахфицера до-ветру, и вот нет никого из них обратно…
Как ошпаренный, вскочил Гришин.
- Чего же сразу не принял мер? Ребята, четверо человек за мной! По коням! Воробьев, оставайся здесь! Карауль…
В секунду вскочили на лошадей.
- В какую сторону повели? - крикнул Гришин Воробьеву.
- Вон туда!
Всадники мелькнули между деревьев.
Оставшиеся караулить пленных строили всевозможные догадки.
Ярыми защитниками Сыча и Летучей мыши выступали двое: Баландин и Яковлев.
- Не может быть ничего такого, что вы думаете, - убеждал первый.
- Чтобы Сыч да что-нибудь такое устроил? Он помнишь, как старался насчет комсомола, чтобы самому стать комсомольцем? - поддакивал другой.
- Мы ничего пока не говорим, но подозрение всякое имеем. Куда, же они могли деться? Двое повели одного, и нет всех троих. Что же это, по-вашему? Один безоружный мог убить двоих да еще закопать, а мы и возни здесь не слыхали? - доказывал Воробьев.
- А, может, этот ахфицер ребят чем-нибудь нюхательным вывел из строя, али там газом каким, - защищал Баландин.
- Нюхательным, так нюхательным, все едино, а тела ихние куда же он дел? - спросил Павленко.
- Ничего вы не знаете, так и молчите. Непонятливые люди. Я давно замечал за Сычом что-то такое. Всегда он с Летучей мышью шептался. Днем врозь, чтобы, значит, люди не приметили дружбы, а ночью вместях. Я спервоначалу говорил Гришину. Помните, его лошади загнали ухналь в копыто? Кто загнал? А от аэроплантов польских скомандовал нейти за Гришиным кто? А бежать кто первый надумал?
- А знаете ли вы, что вчерась ночью случилось? - не в силах сдержаться, уже кричал Воробьев. - Тоже не знаете? Помните, все повскакали от выстрела? Нечаянно, что ли, Сыч выстрелил? Пуля ударила в костер мимо Гришина. Кто сделал эту нечаянность? И вот наконец сегодня. С кем случалось все это?
Воробьев перевел дыхание. Ребята, насупясь, молчали, подавленные приведенными доводами.
- Я не раз говорил Гришину, - успокоившись, продолжал Воробьев: - "Гришин, гони эту сволочь отсюда! Взвод наш ответственный. Можно оказать, у самого центра бригады действуем. Гони, пожалуйста!" Нет! Гришин золото, а вот доброта его губит. Теперь вот и близок локоть, не укусишь!
Молчали, украдкой поглядывая друг на друга.
- Да.-а-а, - протянул Воробьев. - Надо что-то делать, ребята. Этак дело дальше не пойдет.
Почти одновременно Павленко и Скопин начали:
- Да, надо… - и замолчали.
- Что надо? - спросил Воробьев.
- Ну, давай ты, Павленко, говори, - сказал Скопин.
- Я думаю, товарищи, надо весь взвод, так сказать, просмотреть, проверить. Кто за нас, а кто против нас. Так-то!
Несколько голосов спросили:
- А как проверишь?
- На лбу не написано…
- Не узнаем!..
На это Скопин нашел ответ "быстрее Павленко:
- Не написано! Известно, не написано. На лбу нет, а в твоем поведении на службе все написано. Как, значит, себя ведешь? Как лошадь, оружие и другое, в порядке ли? Как несешь наряды и все прочее? Также боевая служба.
Все согласились:
- Это конешно верно… Правильно… Тут не спрячешься.
- А там, ребята, после чистки, да вдруг весь взвод сделаем комсомольским, а? - встрепенулся Воробьев.
Менялся наряд около пленных. Бежали часы.
На измученных лошадях, бледные от усталости и волнения, вернулись ребята. Беглецов не нашли. Как в воду канули пленный и два предателя.
Слез Гришин с лошади и, ни на кого не глядя, подошел к костру и сел, опустив голову. Сидел, глядя в одну точку, не проронив ни одного слова.
Не видел, как весь взвод, кроме четырех ребят, стоявших в наряде, собрался в сторонке около Воробьева и о чем-то толковал.
Не слышал Гришин, как подошли к нему и стали вокруг двадцать подчиненных ему ребят.
- Гришин, а Гришин, - толкнул его в плечо Воробьев.
- Что? Чего тебе?
Посмотрел - весь взвод кругом. Никогда так не смотрели ребята на Гришина. По-особенному тепло, товарищески.
- Ты не убивайся больно-то, - говорил Воробьев. - Нет худа без добра. Вот сволочь сбежала, зато все честные ребята теперь - как стена каменная! Не прошибешь! Мы вот тут толковали без тебя и, значит, решили все, как один, на совесть работать. Хотим даже все в комсомол. Чтобы весь взвод - образцовый, комсомольский!
Никогда не дрожал голос у Воробьева, крутой парень, а здесь еле заметно вздрагивал.
Еще раз посмотрел Гришин в глаза двадцати и прочел у всех, как у одного: "Да, да, так хотим, так будет!"
- Ребята, а боя-то не слышно почти! Так, еле-еле и то дальше, чем было! - закричал Скопин.
В самом деле, боя не было слышно. Стояла непривычная, после почти двухдневного гула, тишина. Изредка доносились орудийные выстрелы, но уже значительно глуше, чем раньше.
- Гришин, Гришин! - ударил в уши вместе со стуком копыт голос ординарца. - Давай скорее взвод! Пленных веди с собой. В селе сдадим дивизии. За мной поезжайте все! Прорвали! Бригада пошла вперед!..
5. НОЧЬЮ
От самого Киева до Львова, с боями и днем и ночью, с победами и поражениями двигались полки бригады.
Пробирались дремучими лесами, переплывали реки, скакали по полям и равнинам.
Не остановили бригаду ни пехота, ни авиация белополяков.
Ни на шаг не отставая от бригады, деля с ней и радость побед и горечь поражений, двигался взвод Гришина.
Немного прошло дней с момента сформирования взвода, а сколько пережито, сколько ушло дорогих, близких людей, с которыми сроднили эти дни - дни тяжелой борьбы!
Остались позади Житомир, Новоград-Волынск, Старо-Константинов, Броды, Радзилов, Станиславчик.
Подошли к Львову.
Полукольцом обложили Львов части красной конницы.
В полукольце этом до темноты мотался польский бронепоезд. Прокатится, даст несколько выстрелов - и уйдет за Львовские Горбы, а потом снова дойдет почти до самой бригады.
Львов настороженно затих в долине между высотами. Иногда блеснет светлячками огоньков, и снова тишина и темь.
Все подступы к городу заняла польская пехота и артиллерия. Пролегли перед городом длинные ленты проволочных заграждений.
Штаб бригады со взводом Гришина расположился в лесу за вторым полком.
К ночи все распоряжения были отданы. Стрельба постепенно смолкла. С опушки леса и до дворов села Пруссы полки выставили заставы, караулы и секреты.
Ночью командир бригады пошел проверять дежурные части полка, расположенного на опушке, взяв с собой и Гришина. В поле их окликнули:
- Кто идет? Стой!
Комбриг узнал Чистоходова по голосу.
- Я. Здорово, Петр Иванович. Как эскадрон?
Командир четвертого эскадрона, суховатый и сутулый, поднявшись, шопотом доложил:
- Все в порядке. Лошади и люди накормлены, наряд на месте.
- Внимание заставам и, секретам. Как бы ночью заварухи не было. Дежурные части чтобы глаз не смыкали, - приказал комбриг.
- Слушаюсь.