2
Рядовой Нагорный приготовился к самому худшему и сначала не поверил словам офицера.
- Шутите, товарищ лейтенант!
Офицер дал прочесть приказ командира.
- Убедился?
Сергей опустил голову. Он ждал всего, но только не этого. Он привык к наказаниям, привык к тому, что его переводили из части в часть, он свыкся с положением нерадивого солдата, нарушителя дисциплины. И теперь, сидя на гауптвахте, Сергей ждал, честно говоря, перевода. Мало ли куда можно сплавить солдата? А тут…
Нет, этого он понять не мог. Как же так? Его, дебошира и хулигана, переводят в лучшее подразделение. Не сон ли это?
Сдержанно и, как показалось Нагорному, неприветливо встретили его в подразделении капитана Юферова. Дурная слава шла впереди него. Она хуже дегтя и чернее сажи - мылом не смоешь, в парной не отпаришь.
Нагорному показали нижний ярус койки и тумбочку.
- Вот ваше место.
Постель была чистой и аккуратно прибрана. Из-под байкового одеяла светлела белая полоска свежей простыни. За дни, проведенные на гауптвахте, Сергей стосковался по чистой постели. Он с удовольствием лег на кровать.
- Товарищ, у нас на постель в верхней одежде не ложатся.
Нагорный вскочил. Перед ним стоял дневальный. Сергей поспешно поправил смятое одеяло.
- Извиняюсь.
- Пожалуйста.
Дневальный удалился. Сергей посмотрел ему вслед. Раньше он послал бы дневального к чертовой матери. И без тебя, мол, знаю! Но тут совсем другое. Знаменитое подразделение. О нем на всех собраниях говорят. У него самые лучшие показатели. Одним словом, отличное. Нагорный стушевался.
Минуту спустя он решил осмотреться. Чистота, порядок, уют. На окнах занавесочки, на тумбочках скатерки, на подоконниках цветы. А на стенах висят картины, плакаты, и по всему карнизу большой лозунг: "Мы живем и служим по-коммунистически!"
Нагорный прочел. Лозунг как лозунг. Кажется, ничего особенного. Ему приходилось бывать в различных казармах, видеть многочисленные плакаты и призывы. Все они были правильными и гладкими, как стекло. Прочтешь и даже не задумаешься, вернее, ничего не остается в душе. А тут - "мы живем и служим…" А как служить по-коммунистически?
У соседней койки на табурете сидел блондинистый солдат и пришивал белый подворотничок к гимнастерке.
- Здорово, друг, - сказал Нагорный.
- Привет. Если не шутишь.
- Твоя койка?
- Моя.
- Значит, будем соседями.
- Будем. Как говорят, не ищи койку, а ищи соседа.
Солдат начинал нравиться Нагорному. За словом в карман не лезет. Видимо, он не из тех службистов, что ради буквы из кожи лезут.
Нагорный протянул руку:
- Будем знакомы. Меня звать Сергей. Сергей Нагорный.
- А меня Зарыка. Евгений Зарыка.
- Здыка? - переспросил Нагорный. - Странная фамилия.
- Не Здыка, а Зарыка. Зе-а-эр-ы-ка!
- Зарыка, - повторил Нагорный и еще раз произнес эту фамилию мысленно, чтобы запомнить. - Ты откедова будешь?
- Не откедова, а откуда. Так, кажется, по-русски?
- Извини. Я хотел по-народному.
- Народ стал грамотным. Снимай гимнастерку.
- Зачем?
- Подворотничок сменить надо.
- А! Ладно, потом.
- Не потом, а сейчас. Снимай.
Нагорный затоптался на месте.
- Понимаешь, у меня нет в запасе чистого подворотничка.
- Я у тебя и не прошу. У нас их завались, вон в ящике лежат. Бери и пришивай. Давай гимнастерку.
- Спасибо, Евгений, я и сам умею.
- В этом я не сомневаюсь. Но сейчас время дорого. Пока я пришью, ты приведешь себя в порядок. С такой вывеской стыдно в строю шагать.
Нагорный стянул через голову гимнастерку. Неужели этот солдат со странной фамилией так запросто пришьет ему подворотничок? Не кроется ли за этим какая-нибудь ловушка? Сначала, мол, я тебе пришью подворотничок, а потом ты за меня пол вымоешь. Не лучше ли самому взяться за иглу?
- Ну что ты? Давай гимнастерку!
Нагорный протянул:
- На. Заранее благодарю, спасибо. - Сергей помялся, потом спросил: - У тебя, Евгений, нет лезвия нового?
- Нет. Ни у кого нет. Даже не спрашивай.
- А как же вы того… бороду снимаете?
Зарыка, видимо, ждал такого вопроса. Он усмехнулся:
- Топай в умывальню. Там есть все. И бритвы, и лезвия. Выбирай по вкусу!
Нагорный, поблагодарив, направился к умывальне. Удивительная казарма! Воротнички общие, лезвия общие. Странно. В других подразделениях каждый прячет в чемодан свою бритву, свои лезвия. А о подворотничках и говорить не приходится. Кому охота их стирать даже за друга?
Новая, непривычная обстановка окружала со всех сторон. Все то же, как и у других, и в то же время не так. По-другому. И это выбивало его из привычной колеи. Он не мог показать себя рубахой-парнем, которому все трын-трава и каким обычно он являлся в новое подразделение. И сразу же находились дружки и недруги. А тут приходится быть осторожным, словно идешь по тонкому льду, каждый шаг вперед таит в себе опасность и неизвестность. Поэтому он и был сдержанным, настороженным. Предчувствия никогда не обманывали его. Он был собран, подтянут, вежлив и в то же время внутренне напряжен, готов в любую минуту к отпору.
Нагорный вышел в коридор:
- Где умывальня?
- Прямо и налево.
- Спасибо.
Но не успел он сделать нескольких шагов, как увидел объявление. Сергей остановился. В глаза бросилась его фамилия.
От неожиданности он оторопел. В груди стало пусто и холодно. Сергей заставил себя внимательно прочитать. Ага, завтра собрание. "Открытое комсомольское". Ясно. Читаем дальше. "На повестке дня один вопрос". Тоже ясно, один есть один и вопрос есть вопрос. Теперь прочтем, что за вопрос. "Прием рядового С. Нагорного". Вот где закавыка! Вроде бы понятно, просто и в то же время непонятно и неприятно. Что за прием? Куда?
Сергей пожал плечами. Внешне он был спокоен и даже развязно самоуверен. Мол, мне все равно, наплевать. Видал и не такие собрания! Но в душе - смятение. За что? Не успел переступить порог - и уже обсуждают на собрании. Он мысленно окинул свой путь. Кажется, еще ничего не сделал и, главное, даже не пытался. За что же обсуждать? Мудрят что-то. Мудрят. Видимо, сразу хотят избавиться. Собрание, мол, постановило!
3
Ожидать и догонять самое неприятное. Особенно если ожидаешь "проработку". Нагорному хотелось, чтобы день длился бесконечно, чтобы вечер и не приходил вовсе. Но день прошел быстро, даже очень быстро. Занятия в учебном помещении сменились практическими уроками по освоению боевой техники. Нагорный ждал, что командир будет его спрашивать, выставлять напоказ, как это делали в других подразделениях, его слабые знания. Вот, мол, смотрите, чему он научился за полтора года службы! Ждал обычных нотаций: и такому доверяют безопасность Отчизны!
Но ничего подобного не произошло. Офицер, кажется, на него не обратил особого внимания. Просто попросил подтянуться и посоветовал сходить в библиотеку, взять необходимые книги. Товарищи по службе относились к нему ровно, просто, словно он давно в их среде. В их отношении чувствовалось дружеское расположение. Стоило ему запнуться или замешкаться, как сразу несколько человек шли на помощь. И чем он им так понравился?
Но что бы Сергей ни делал, он постоянно думал о вечере, о предстоящем собрании. Ему даже казалось, что хорошее отношение со стороны офицера, внимание и предупредительность солдат являются показными. Так обращаются с гостями, с теми, кто пришел и уйдет. Перед ними всегда хотят все представить в лучшем свете и себя показать с самой хорошей стороны. Вот, мол, мы какие! Хорошие-прехорошие. А зачем же ты, плохой-преплохой, суешься к нам? Все равно тебе с нами не быть, ты ягодка другого поля. Мы тебя приняли культурно и так же культурненько выпроводим. С мнением передового коллектива командир считается!
Вечер наступил как-то сразу. Солнце опустилось за горы, и сиреневые сумерки окутали военный городок. В казарме зажгли свет. Солдаты потянулись в ленинскую комнату. Нагорный не спешил. Он долго сидел у тумбочки и перебирал книги, перекладывая их с места на место.
За спиной раздались шаги.
- Сергей!
Нагорный узнал Зарыку.
- Ну?
- Пошли.
- Успеем.
Но Зарыка не уходил. Нагорный встал и, склонив голову, насмешливо сузил глаза:
- Откуда ты такой будешь?
Зарыка пропустил мимо ушей насмешливый тон.
- Из Ленинграда. А ты?
- Москвич.
- Порядок. Чувак чувака видит издалека.
Они рассмеялись, как старые знакомые после разлуки. Только смех у Нагорного был напряженным. Ему было совсем не до смеха.
В ленинской комнате было тесно. Там собрались воины всего дивизиона. Нагорный и Зарыка остановились в дверях, ища глазами свободное место.
- Товарищ Нагорный, проходите вперед к президиуму.
Сергей пожал плечами и пошел, чувствуя на себе взгляды солдат. Перед президиумом он остановился, высматривая табуретку. (Так тоже было. Поставят табуретку рядом с президиумом, посадят, как школьника, перед всеми и отчитывают.)
- Проходите сюда. - Сержант Мощенко показал на место за столом. - Сюда.
- В президиум?
- В президиум.
Такого раньше не бывало. Нагорный сделал каменное лицо и сел рядом с сержантом. Будь что будет.
Но ничего страшного не произошло. Никто его не отчитывал, никто не прорабатывал. Подобного собрания Нагорный еще не видел. Один за другим вставали солдаты, ефрейторы и сообщали о своих успехах и неудачах, делились планами и мечтами. Каждый говорил о себе, но чувствовалось, что это свое он отдает общему, коллективу.
О Нагорном словно бы забыли. Он сидел в президиуме (впервые за свою жизнь!) и внимательно слушал. История передового дивизиона вставала перед ним в образах живых людей, обыкновенных солдат.
Сергей боялся пошелохнуться. От напряжения ладони стали потными. Как трудно сидеть в президиуме! Ты весь на виду. Словно тебя раздели и поставили перед всеми. Сергей вздохнул. Когда же начнут "принимать" его?
Но вот сержант встал и поднял руку.
- Друзья, товарищи! В наш дивизион пришел новый воин. Представляю его вам: рядовой Сергей Аркадьевич Нагорный.
- Рядовой Нагорный… Сергей.
- Садитесь, товарищ Нагорный.
- Спасибо.
Сергей вынул носовой платок и вытер вспотевший лоб. Сейчас начнут "прорабатывать".
- У нас такой порядок, - продолжал сержант, - каждого новичка мы принимаем в свой коллектив. Принимаем на общем собрании. Так. Нам известно ваше прошлое поведение. За проступки вы были наказаны. И все. Сегодня подводим черту под прошлым. С сегодняшнего дня вы, товарищ Нагорный, будете жить в нашем коллективе. Мы живем и служим по-коммунистически. Это значит, что моральный кодекс строителя коммунизма является нашим вторым уставом. Вы, товарищ Нагорный, читали моральный кодекс?
Нагорный встал:
- Знакомился, товарищ сержант.
- Этого мало. Изучите каждый пункт. Каждый пункт является основой нашей жизни и службы.
- Есть, товарищ сержант.
- Родина нам доверила сложную боевую технику. Мы гордимся этим доверием и стараемся овладеть техникой в совершенстве. Каждый на своем участке повышает классность, стремится стать мастером своего дела. Мы знаем, что ракетное оружие - это прежде всего коллективное оружие. Успех дела решает слаженная работа всего коллектива. Коллектив наш - это один сжатый кулак, готовый всегда тряхнуть - да еще как тряхнуть! - любого агрессора. И вот если в кулаке один палец болен, то это уже не кулак. Кулак без пальца, даже без самого маленького, уже не кулак. Таким кулаком разве ударишь?
Нагорный опустил голову. Впервые за годы службы ему было стыдно смотреть в глаза своим сослуживцам. Прошлые "геройства" поблекли и перестали быть достоинствами. Он и есть тот больной палец, из-за которого кулак теряет боеспособность.
- В наш коллектив вступает новый член, - продолжал сержант. - И от нас зависит, каким он будет. Здоровым, крепким, надежным пальцем или нарывом…
В задних рядах за спинами солдат сидели подполковник Афонин и комсорг Базашвили. По их лицам было видно, что они довольны ходом собрания.
- Молодец, Мощенко, - сказал Базашвили.
- Правильно ведет. Надо не прорабатывать, а обращаться к коллективу, пусть товарищи решают, - ответил Афонин. - Доверие - коммунистический принцип воспитания.
Глава одиннадцатая
Дневник Коржавина
Близится воскресный вечер. Скоро начнется тренировка на боксерской площадке. Потом - в парк. Настроение отличное. Завтра на сборы. Физрук полка Никифоров добился своего: нас, участников окружных соревнований, освободили от службы и предоставили возможность "войти в спортивную форму".
Солнце печет вовсю, и если бы не календарь, то никогда б не поверил, что еще весна. Самое настоящее лето - двадцать семь градусов по Цельсию! Две недели назад открылся купальный сезон.
Тепло я люблю и с солнцем в дружбе. Спешу в раздевалку и, сняв табельное обмундирование, в одних плавках лезу на крышу. Тело мое имеет бронзовый оттенок, но еще нет настоящего, как говорят, шоколадного загара.
Ветка джиды над моим лицом, руки под головой, а вое остальное во власти лучей. Крышу я обжил давно и располагаюсь тут как дома.
В соседнем дворике тишина. По воскресным дням Раиса, вторая жена шофера Галиева, купается позже.
Я видел ее мужа. Грузный бородатый татарин. Почти старик. Он ей в отцы годится. И что заставило ее пойти за такого? Ума не приложу. Видимо, прав поэт, когда сказал, что "тайну женских капризов мужчине понять не дано". А тут, в Азии, тем более.
Из головы не выходит Зарыка. В последние дни он изменился. Не знаю, в лучшую или худшую сторону, но факт остается фактом. Никогда бы не подумал, что он может стать таким. Посмотрите сами, едва этот Нагорный появился в казарме, как Женька перед ним расцвел и ходит вокруг на задних лапках. Тоже нашел с кем водиться!
Мне это просто неприятно. Все же мы друзья. И я убежден, что даже при коммунизме будут в отношениях между людьми симпатии и антипатии. К Нагорному у меня антипатия. Я его не терплю. Сам не знаю за что. Или знаю. Скорей всего за то, что он, как и я, именуется москвичом. Но какой он москвич! Стыдно смотреть. А Зарыка вьюном вертится. Спят - койки рядом, в столовую - рядом, в учебном классе - рядом. Даже на тренировку таскает Нагорного. В волейбол он, конечно, играет ничего. Удар резкий, умеет бить крюком. Но сколько бахвальства! А Зарыке хоть бы хны, даже мячи подает. Глядя на них, можно подумать, что в составе сборной играет не Зарыка, а он, Нагорный.
Вообще, приход в дивизион Нагорного сильно пошатнул наши шансы удержать первенство в социалистическом соревновании. Солдаты говорят, что мы держим переходящее Красное знамя только до стрельб из личного оружия. А стрельбы - через несколько дней.
Стрельбы зачетные. Капитан Юферов, отпустив меня на тренировочные сборы, просил, чтобы в стрельбах принял участие. Я и сам так думал. А как же иначе? Спорт спортом, а служба есть служба.
Тени стали длиннее. Стадион ожил. Через десять минут надо вставать. Вдруг что-то маленькое и черное прыгнуло мне на бедро. Я хотел сбить непрошеного жучка щелчком, но рука так и застыла в воздухе. Каракурт!
У меня похолодела спина. Каракурт - это "черная смерть". В прошлом году нам показывали точно такого паука. Мертвого. Мы со старшиной объезжали пески Центральной Ферганы - зону будущих учений - и ставили предупредительные знаки. Старый чабан, одетый в стеганый ватный халат, держал в вытянутой коричневой руке кривой ферганский нож, на конце которого был маленький черный паук. Чабан хмурил лохматые брови и горестно повторял одно слово:
- Каракурт… Каракурт…
А поодаль, разбрасывая песок, судорожно бился верблюд… Тогда мое сознание никак не хотело воспринимать действительность: такой маленький, плюгавенький паучишка с плоской круглой спиной свалил верблюда. И так просто!
Я смотрю на живого каракурта. Он шевелит лапками. А в моих ушах звучат слова, сказанные тогда старшиной:
- Весной и в начале лета эта паскудная тварь сильно опасна. Яд у нее свежий.
У меня пересохло в горле. Старшине можно верить. Гомелевский парень Братусь Танукович больше десяти лет служит в Туркестанском военном округе и знает Среднюю Азию, пожалуй, лучше, чем родные белорусские леса. А как же быть, если все-таки укусит?
Не свожу глаз с черного паука и поспешно листаю страницы памяти. Полковой врач советовал: "Надо сразу же схватить десятка два спичек, вспыхнувшие головки приставить к месту укуса. Получится глубокий ожог, в котором сгорит яд…"
Спичек у меня нет: я не курю.
Кто-то рассказывал, что узбеки, если укусит каракурт, выхватывают нож и вырезают место укуса, чтобы яд не пошел по крови…
Ножа у меня тоже нет. Носить нож солдату не положено.
Я боюсь пошевелиться.
Остается только одно - ждать. Ждать, пока этой черной гадине наскучит сидеть на моем бедре, и тогда она или спрыгнет, или… Как глупо влип!
Надо мною, за листьями джиды, ясное азиатское небо цвета спелых антоновских яблок. На ветках джиды снуют воробьи. Стадион наполнился рабочим гулом. Футболисты азартно гоняют мячи, отрабатывая технику обводки и пасса. Какого черта я полез на крышу? Поплыли первые аккорды мазурки Чайковского. Это тренер гимнастов включил магнитофон, и на разостланном ковре, сшитом из цветных домотканых дорожек, девушки отрабатывают комбинации вольных упражнений. В мелодию музыки ворвалась дробь частых тугих ударов. Это ожила боксерская площадка. Кто-то из парней, надевая на крючок пневматическую грушу, не удержался от соблазна и провел серию ударов.
А у меня ноги затекли. Ладони стали потными. Боюсь шелохнуться. Боюсь глубоко вздохнуть. Как томительно идут секунды! Я окаменел. Не могу ни крикнуть, ни позвать на помощь! Друзья рядом. Но как их позвать?
Сейчас на боксерской площадке, до которой рукой подать, тренер Анвар Мирзаакбаров раскрыл толстую тетрадь и делает перекличку. В тетради против каждой фамилии тренер ставит крестик или минус. Около моей фамилии появился минус. Я отсутствую. Вот и все. Отсутствую! И никому, даже тренеру, не придет в голову самый простой вопрос: почему? Почему я отсутствую, если мои сапоги, гимнастерка и штаны находятся в раздевалке? Разве такое отсутствие не должно вызвать хотя бы подозрения? Но тренировка началась, как обычно, как вчера, как неделю назад. Жизнь идет своим чередом, словно ничего и не случилось. Ничего!
Каракурту, видимо, понравилось находиться на мне. Он пополз. Щекоча кожу остренькими лапками, он перебрался на новое место, устроился в ложбине перед грудной клеткой, в том самом месте, которое называют солнечное сплетение, или, по-простонародному, под- дых. Ну разве не хитрая тварь? Знает, где устраиваться. Удар в солнечное сплетение всегда опасен. А что говорить о ядовитом укусе?
У моих ног упал камешек. Второй покатился по крыше. Вот летит третий… Какому идиоту взбрело в голову резвиться, швыряя камешки на крышу?!
Холодный пот выступил на лбу. Только бы не вздрогнуть, когда камешек упадет на меня. Только бы не вздрогнуть. А вдруг он попадет в каракурта? Я цепенею при одной этой мысли. Я напряженно смотрю в ту сторону, откуда летят камешки.