Опять заговорил осужденный. Сразу после суда он обжаловал приговор и надеялся, что расстрел будет заменен штрафным батальоном. Говорил об этом как бы сам с собою, но, конечно, хотел услышать, что думаем по этому поводу мы.
- Хватит, помолчи, - прервал его комендант. - Раньше надо было думать, чего творишь. Если каждый станет убегать с поля боя, что из этого выйдет?..
Меня поражала жесткость и будничность разговора с приговоренуым к расстрелу. В то же время подумалось: "А ведь и я не сочувствую ему. Не могу сочувствовать! Потому что по вине этого офицера погибли, наверное, десятки доверенных и доверившихся ему людей".
С этой мыслью я и уснул. А рано утром, еще в полутьме, мы с Тихонравовым пошли к'походной кухне за завтраком. Стали с котелками в очередь. Впереди нас было человек пять. Кухня располагалась близко от того места, где всю ночь да и теперь рвались снаряда. Все посматривали туда с опаской, а повар не спеша помешивал суп в котле. Ко1да разрыв оказался совсем близко, кто‑то выругался:
- Черт! Прямо под ноги бросает.
- Знает, куда в эту пору бросать надо, - спокойно отметил повар.
- Ты наливай побыстрее! - прикрикнули на него.
- Не торопись, успеешь.
- Как сказать. Можно и не успеть. А натощак умирать не хотелось бы…
После завтрака мы получили у помощника начальника штаба карты и разошлись в разные стороны. Я пошел к соседу слева, Тихонравов - к соседу справа, в полк, где я служил когда‑то.
Командный пункт я нашел метрах в пятистах от переднего края. О своем прибытии доложил начальнику штаба. В его блиндаже собралось много офицеров. Здесь же находился и командир полка.
Беспрестанно пищали телефоны. Напряженно работали радисты. Я прислушивался к докладам и распоряжениям, стараясь таким образом вникнуть в обстановку.
Минут за пятнадцать до начала артподготовки вышел из блиндажа. На высокой сосне увидел площадку из жердей, обложенную мешками с песком. Там сидел наблюдатель. К нему тянулись телефонные провода. Саперы прилаживали к сосне приставную лестницу - для начальства.
Немцы, вероятно, заметили суету возле КП и предприняли массированный огневой налет. Один их снаряд задел макушку сосны. Вверxу блеснул красный огонек разрыва. Зашуршали посыпавшиеся вниз осколки. С головы капитана - сапера, находившегося почти рядом со мною, слетела шапка, и стала видна страшная рана чуть выше уха. Капитан рухнул на спину. Вокруг его головы на снегу расплывалось кровавое пятно.
Подбежали бойцы, подхватили капитана на руки, но тут же опять опустили на снег. Накрыли лицо ему шапкой и вернулись к прерванному делу - приставлять лестницу. Я первым забрался по ней к наблюдателю. Хотелось взглянуть оттуда на передний край.
В этот миг залп "катюш" возвестил о начале артподготовки. Загрохотали пушки и минометы. Передний край обороны противника затянуло дымом, пронизанным багровыми всплесками.
Я спустился вниз, совершенно уверенный в том, что в немецких окопах не останется ничего живого. Командир полка и начальник штаба по - прежнему сидели за столом, принимая доклады и отдавая распоряжения.
- Пора, - сказал командир полка по прошествии некоторого времени.
Это означало, что пора начинать атаку. Телефонисты и радисты, дублируя один другого, одновременно передали команду в батальоны. В блиндаже воцарилась тишина напряженного ожидания. Первым нарушил ее начальник штаба - связался по телефону с наблюдателем:
- "Глаза", что видите?
"Глаза" доложили, что батальоны вылезли из окопов и пошли вперед. Через минуту - новый доклад:
- Противник встретил атакующих плотным пулеметным огнем.
- Не может быть! - усомнился кто‑то.
Командир полка вызвал и^)вый батальон. Комбат тоже доложил о сильном сопротивлении противника, но заверил, что одна рота прорвалась к немецкой траншее.
Последовали команды артиллеристам. Они должны были подавить ожившие огневые точки немцев. Я отметил про себя спокойствие и выдержку командира полка.
- Вот что, - обратился он к двум помощникам начальника штаба, - давайте‑ка в батальоны. Надо сразу после артиллерийского налета поднять в атаку всех и развить успех третьей роты.
На КП позвонил командир дивизии. Все притихли.
- Товарищ десятый, третья рота ведет бой в первой траншее, - доложил командир полка.
"Десятый", видимо, усомнился и потребовал срочно представить доказательства.
- Тогда разрешите мне самому пойти туда за доказательством, - сказал командир полка, не скрывая обиды.
Какой последовал ответ, я не понял. Заметил лишь, что командира полка будто подменили. Твердость сменилась нервозностью, спокойствие - безразличием.
- "Глаза"! "Глаза"! - кричал он с надрывом наблюдателю. - Докладывай, что видишь. - Поводил карандашом по карте, вяло подвинул к себе другой телефон, сказал в трубку: - Двадцатого… Двадцатый? Квадрат седьмой… Там до роты фрицев, подтягиваются к первой траншее… Между деревней и ручьем… Видишь?… Действуй!
А начальник штаба в это время теребил командира первого батальона:
- Срочно доставьте трофеи из третьей роты. Пошлите нарочного. Ждем…
Повторный непродолжительный артиллерийский налет па огневые точки противника желаемого результата не дал. Пехота и после пего продвинуться не смогла. Немцы же как бы в отместку повторили артналет на командный пункт полка. Блиндаж затрясся от мощных разрывов, воздушной волной сорвало дверь. Наблюдатель, сидевший на сосне, был убит и свалился оттуда. Его заменил сержант из полковой разведки.
Прибыл нарочный из третьей роты. Принес штык от немецкой винтовки и документы убитого немецкого офицера. Командир полка немедленно доложил об этом командиру дивизии. Тот сказал, что насаждает командира третьей роты орденом Красной Звезды, и приказал немедленно довести это до сведения награжденного, а также объявить всему личному составу батальона. Но из батальона сообщили, что награжденный ранен и его уже эвакуировал! в тыл.
- Хороший был офицер, - пожалел начальник штаба.
- Я его знал лично.
- Почему "был"? Он же не убит, а ранен, - внес поправку команлф полка.
- Из полка он выбыл, поэтому и "был", - стоял на своем начальник штаба.
Слушая разговоры начальства, нарочный из третьей роты неловко топтался посредине блиндажа. Он чувствовал себя здесь лишним. На вопросы отвечал односложно, порой невнятно. Там, в окопах, в огне, у него было свое место и свое дело. В бою робеть было некогда, а вот тут оробел…
Меня начало тяготить вынужденное безделье. Обратился начальнику штаба:
- Товарищ майор, я возвращаюсь в свой полк. Что передать нашему командованию?
Он посмотрел на меня гак, словно увидел впервые. Потом все‑таки вспомнил, узнал.
- Передайте, что успеха не имеем, задачу дня не выполнили, - отвернулся в сторону, к переводчику, который изучал доставленные из третьей роты документы немецкого офицера: - Ну, что там?
- Похоже, что убитый служил в ветеринарной роте… или команде.
Это сообщение переводчика вызвало в блиндаже невеселое оживление.
- Вот это да! Узнает генерал, что перед нами ветлазарет, а мы чикаемся, - пощады не жди.
- Кто тебе дал эти бумаги? - спросил начальник штаба посланца из третьей роты.
- Я, товарищ майор, сам их вытащил из кармана убитого, - ответил тот.
- Какой он из себя?
- Ну, как вам сказать, такой белобрысый…
Командир полка прервал их диалог:
- Какое это имеет значение?.. Благодарю за службу, дорогой, - обратился он к бойцу. - Ступай к себе в роту. Передай там всем, что ваш командир награжден орденом.
- Передам, - ответил боец совсем по - домашнему, явно обрадованный тем, что его отпустили. Я вышел из блиндажа вместе с ним и тоже направился в третью роту. Решил, что без этого мне нечего будет докладывать своему начальнику штаба о положении дел у соседа.
Сперва мы передвигались перебежками, потом поползли по узкой тропинке, едва различимой среди воронок и выбросов мерзлой, комковатой земли, перемешанной со снегом. Не раз пришлось перелезать через вывороченные с корнями деревья, залегать, пережидая огневые налеты. Наконец свалились на дно полуразрушенной траншеи прямо к ногам
лейтенанта в изодранном полушубке. Он взглянул на меня обрадованно:
- Пополнение?
Мой ответ разочаровал его.
- Будешь инспектировать? - спросил он, не тая горькой иронии.
Нет, не буду.
- Тогда помоги набить диски. У меня что‑то пальцы плохо слушаются.
Я охотно принялся за эту привычную для меня работу. Между делом спросил: сколько же в роте осталось людей?
- Он семнадцатый, - указал лейтенант на солдата, который вернулся со мною, и протянул кисет: - Кури!
Я отказался. Лейтенант порылся в карманах и вытащил пачку немецких сигарет.
- Попробуй трофейных.
Чтобы не обидеть его, я взял сигарету.
- Рванули мы с утра, ах, как хорошо! - делился он со мною, попыхивая самокруткой. - Далеко бы вперед ушли, да боги войны подвели - пуляли по пустому месту. Слышишь, как стрекочут немецкие магнипкн? Почти все уцелели.
Неприятельский пулемет загрохотал совсем близко. Участились и автоматные очереди.
- Смотри там в оба! - крикнул лейтенант кому‑то из бойцов. Сменил диск в автомате и, уже вставая, спросил меня: - Вопросы есть?
- Нет.
- Тогда будь здоров. Передай там, у крго будешь, что из траншеи мы не уйдем.
Возвращался я в свой полк уже в темноте. Бой постепенно' затихал. К переднему краю спешили кухни. Туда же тянулись сани, нагруженные минами, снарядами, патронами.
Докладывая начальнику штаба о всем увиденном и услышанном в соседнем полку, я незаметно для себя увлекся и вышел далеко за рамки компетенции младшего лейтенанта. Майор что‑то писал, ни разу не возразил мне, не перебил вопросом. Подумалось, что он меня не слышит. Но едва я замолк, взглянул на меня с усмешкой:
- Выговорился? Теперь иди отдыхай, а зартра пораньше - опять к соседу. Будем выполнять то, чего не выполнили сегодня. У нас, правда, дела получше: второй батальон продвинулся до километра.
В комендантской землянке, как и накануне, было холодно и темно. Комендант чиркнул зажигалкой и молча показал в угол, где лежал утром осужденный. На том месте стояли котелки с холодным супом и кашей - для меня и Тихонравова. Один из бойцов комендантского взвода участливо вызвался разогреть суп и подал кружку кипятка. Ни есть, ни пить мне не хотелось. Сказал, что подожду возвращения Тихонравова, и растянулся на свежих еловых ветках рядом с котелками. Ветки были влажны и душисты, наверное, их принесли незадолго до моего прихода.
Пришел Тихонравов. Зажег спичку, осмотрелся.
- А где же?.. - Он запнулся, показывая горящей спичкой в опустевший угол и, конечно, имея в виду того бывшего старшего лейтенанта.
- Где, где… - недовольным тоном передразнил его комендант. - Ешь‑ка свои суп да ложись. Не мешай отдыхать другим.
16
Наступление не имело успеха. Один батальон, глубже всех вклинившийся в немецкую оборону, оказался в окружении. Перед полком была поставлена задача во что бы то ни стало вызволить его.
Связь с окруженными поддерживалась только по радио. Прижатые к болоту, они заняли оборону в воронках на почти ровном, заснеженном поле, поросшем невысоким кустарником и редкими деревцами. Поле вдоль и поперек было перепахано нашими м вражескими снарядами.
Мы знали, что в батальоне на исходе боеприпасы, нет продовольствия, негде укрыть раненых, и они замерзают. В каких‑нибудь сотнях метров от нас бедовали наши товарищи, а проложить к ним хотя бы узкий коридор никак не удавалось. Штурмовые группы неизменно натыкались на шквальный огонь пулеметов противника и откатывались назад, неся потери. Полковая батарея и минометчики были почти лишены возможности подавить огневые точки немцев
- так переслоились на небольшой площади позиции противоборствующих сторон.
Последние свои надежды на удачу мы связывали с непогодой. И вот как бы по заказу закружила с утра метель. Видимость, даже в дневное время - пять шагов, не больше.
- Хороша погодка! - радовался начальник штаба. - Формируй надежную штурмовую группу, - приказал он мне.
- К вечеру чтобы было человек двадцать пять.
Для меня это не ново. В последнее время я только и занимался формированием и вооружением штурмовых групп. От вчерашней осталось тринадцать человек из двадцати. Трое убиты, остальные ранены. Значит, надо добавить к уцелевшим десять - двенадцать человек. А где их взять? Полку, да и всей дивизии - в связи с предстоящим отводом в тыл - пополнения не дают. Одно название - полк. Фактически он меньше роты, около пятидесяти активных штыков.
- Товарищ подполковник, - обращаюсь к начальнику штаба, - где прикажете брать людей?
Подполковник задумался. Тылы полка, откуда каждый раз брали по нескольку человек, совсем обезлюдели. И все‑таки он сказал:
- Иди к Серегину. Вместе с ним собирайте сапожников, портных, музыкантов, шоферов, поваров. Из стрелковых рот никого не брать.
Я напомнил:
- Портной всего один остался, сапожников - два.
- Знаю. Значит уже трое…
Капитан Серегин ведает учетом личного состава. Передаю ему приказание начальника штаба. Он почесал затылок.
- Задачка!.. Сколько, ты сказал, надо людей?
- Двенадцать человек.
- Половину, если найдем, и то хорошо…
На этом мой разговор с Серегиным прервался. Меня опять вызвал начальник штаба.
В блиндаже я увидел незнакомого сержанта. На него страшно было смотреть: зарос черной с проседью бородой, воспаленные веки и припухшие подглазья; шинель изодрана и подпалена в нескольких местах; руки, как у шахтера, только что покинувшего забой, в них он держал кружку с кипятком, обхватив ее так, словно боялся, что отнимут.
- Сержант Безрученко, - отрекомендовал его начальник штаба. - Как крот, прополз в снегу через болото. Рация в батальоне перестала работать.
"Зачем он говорит все это мне?" - недоумевал я. Подполковник не замедлил объяснить:
- Командир полка приказал сегодня ночью обязательно вывести из окружения всех, кто там остался в живых.
- Сколько же там осталось? - не удержался я от вопроса.
- Шестеро. Я седьмой, - ответил простуженным голосом сержант.
- Сформировал штурмовую группу? - спросил меня подполковник.
- Пока нет.
- Долго копаешься. Зови сюда Серегина…
Вызванный по телефону Серегин покосился на меня
недобро: подумал, что я нажаловался.
- Нашел людей? - сразу взялся за него подполковник.
- Пять человек нашел.
- Мало, надо пятнадцать. Начинай со своего писаря. Портного тоже включи. Шинели и мундиры будем шить потом, перед парадом… Возглавит штурмовую группу Гаевой. Проводником будет Безручко. К восемнадцати часам построиться у блиндажа командира полка. Имегь четыре ручных пулемега и не меньше пятнадцати автоматов, остальные - с винтовками и карабинами. Взять побольше гранат, две волокуши для раненых, термос с кипятком и флягу со спиртом, сало, хлеб. Задачу поставит командир полка. Ясно?
Заключительный вопрос адресовался, конечно, мне. И я ответил машинально:
- Ясно.
В действительности же мне требовалось прояснить и уяснить очень многое. Командовать штурмовой группой, да еще в такой исключительной обстановке - дело мудреное. Для этого, по моим тогдашним*представлениям, куда больше подходил старший лейтенант Гребенщиков, командир разведвзвода. Он возглавлял, кажется, все штурмовые 1руппы, ходившие на выручку окруженного батальона. У него опыт! Мне бь4 к нему на выучку. В любой роли!
Правда. Гребенщикова не раз журили в моем присутствии: задачу, мол, не выполнил, а спирт, предназначавшийся для тех, кто в окружении, не вернул. Он невозмутимо выслушивал эти упреки и лишь после того приводил свои доводы.
Причину неудач Гребенщиков усматривал в малочисленности штурмовой группы и однообразии действий - в обход болота либо справа, либо слева: А когда ему предлагали прорваться к окруженному батальону ч^)ез болото, решительно утверждал, что это невозможно - болото непроходимо. Ссылался на данные топографических карт и свидетельства местных жителей.
Что же касается спирта, то у старшего лейтенанта всегда был один ответ: "Вытек весь до капли. Пуля пробила флягу. Прошу проверить". И действительно во фляге оказывалась пулевая пробоина. Частенько даже не одна, а несколько.
- О чем задумался? - прервал мои размышления начальник штаба.
Я промолчал.
- Устрой Безрученко в комендантском взводе, пускай поспит до восемнадцати часов, - распорядился подполковник.
Выполнив это распоряжение, я направился к Гребенщикову. В длинной землянке разведвзвода было тихо, там все спали, потому что прошлой ночью разведчики действовали в составе штурмовой группы. Гребенщиков тоже спал, и мне не сразу удалось растормошить его.
- Ты что? - бурчал он недовольно. - Пришел проверить, пробита ли пулей фляга?
- У меня других забот хватает.
- Предлагаешь ползти через болото?
- А почему бы и нет? Один уже прополз.
- Кто? - встрепенулся Гребенщиков. - Не может быть!
- На войне все может быть. За сутки преодолел болото. Днем лежал в снегу, а ночью полз.
- За сутки одному можно, - зевнул Гребенщиков, утратив всякий интерес к моему сообщению.
Я сказал, что по указанию начальника штаба все разведчики включены в новую штурмовую группу, попросил обеспечить их оружием и боеприпасами, объявил, что мне поручено в восемнадцать часов построить группу возле блиндажа командира полка. Гребенщиков зевнул еще раз и заверил:
- Все сделаем во славу родного полка. Сам готов служить под твоим началом.
Ему очень хотелось побыстрее спровадить меня и соснуть еще часок - другой. Испытания предстоящей ночи его не тревожили: он привык к ним.
Я заговорил о пурге: сегодня, мол, она будет нашей союзницей. Гребенщиков резонно заметил, что в пурге людей можно растерять, труднее выдерживать заданное направление. Тем более на болоте.
- Проползем, как кроты! - бодро повторил я выражение начальника штаба.
- Ну - ну! Посмотрим… Только не бери портных и сапожников. Одна морока с ними, - предупредил он напоследок.
Легко сказать "не бери". А кого взять?..
Серегин стирался не за страх, а за совесть, но пятнадцати человек в тылах не нашлось. Трех бойцов пришлось взять из стрелковой роты, двух - из минометной. В число пятнадцати вошли и Безрученко, и я, и старший лейтенант Гребенщиков.
В восемнадцать часов у блиндажа командира полка построилось двадцать восемь человек. Полковник придирчиво осмотрел каждого и двом - мне и Гребенщикову - приказал зайти в его блиндаж. Там нам было сказано, что группа разбивается на две подгруппы. Одиу поведу я, другую - Гребенщиков. Задача моей подгруппы: прорваться к окруженным через болото, не ввязываясь в бой даже в случае раннего обнаружения. Задача Гребенщикова: отвлечь на себя внимание немцев, действуя на уже известном им направлении. Начало действий - в два часа ночи, а не в двадцать четыре, как прежде.
В заключение командир полка объявил, что с моей подгруппой пойдет майор из "Смерша". Он сидел тут же - уже немолодой, высокого роста худощавый и молчаливый.