- Пойдем со мной. Услышишь сейчас такой приказ, какого еще не было и, пожалуй, никогда не будет. Историки поныне вспоминают знаменитый петровский приказ перед Полтавским сражением. И этот тоже навсегда останется в истории.
Пришли к землянке первого взвода. День выдался мягкий, солнечный. Никого не тянуло в землянку. Бойцы собрались возле нее - в траншее.
- Слушать приказ наркома обороны! - вполголоса скомандовал старший лейтенант.
Читал он приказ тоже вполголоса, потому что близко были окопы противника, но каждая фраза произносилась с подчеркнуто - строгой торжественностью: "Пора кончать отступление, ни шагу назад. Таким должен быть теперь наш главный призыв. Надо упорно, до последней капли крови защищать каждую позицию, каждый метр советской территории, цепляться за каждый клочок советской земли и отстаивать его до последней возможности…"
- Какие есть вопросы? - спросил командир роты, закончив чтение. - Все ли ясно?
- Яснее не скажешь, - откликнулся помкомвзвода и заверил, что первый взвод не подведет, приказ выполнит. Будет стоять насмерть.
Старший лейтенант пожал ему руку и направился во второй взвод. Мне там делать было нечего, я остался здесь.
Подошел командир взвода, с которым у меня установились дружеские отношения. Он был всего года на два старше меня. Мимоходом сорвал с куста спелую ягоду малины, бросил в рот и пошутил мрачновато:
- Не жизнь, а малина… Пойдем в землянку - угощу ягодами. Целое ведро насобирали.
Мы уселись было возле этого ведра, но тут на пороге землянки появился связной командира роты, сказал, что меня вызывают в штаб полка.
- Не знаешь, кому там понадобился? - спросил я у
него.
Он, как всегда, попытался сострить:
- Старшина наш говорит: "Знаю все в масштабе роты". Вот и у меня то г же масштаб.
Я распрощался с командиром взвода и пошел за своим вещмешком и инструментом. Пока собирался, в избу вернулся старший лейтенант Юрченко.
- Поедешь на учебу, - объявил он. - Звонил мне из штаба писарь Рыбальченко, говорит, что приказ уже подписан. А ведь я просил командира полка оставить тебя в роте еще на месячишко.
Старший лейтенант развязал свой вещмешок и достал оттуда хлопчатобумажный белый свитер.
- Возьми. На память.
Я не ожидал ничего подобного. Даже растерялся. Стал благодарить за подарок и в то же время отказываться от него.
- Дают - бери, - настойчиво сказал Юрченко, и свитер остался в моих руках.
На следующий день пятерых посланцев полка на курсы младших лейтенантов писарь строевой части Рыбальченко построил возле штабных шалашей. Помощник начальника штаба осмотрел придирчиво каждого из нас и пошел докладывать командиру, полка о готовности к отправке. Тот вышел проститься с нами. Поблагодарил за службу. Напомнил, в какое трудное время, когда такая нужда в людях на передовой, нас отправляют на учебу в тыл. Призвал хорошо учиться и обязательно возвращаться в родной полк.
Неожиданный артналет не омрачил торжественности момента, не испортил нам настроения, хотя и заставил залезть на некоторое время в щели. Напоследок я забежал в нашу оружейную мастерскую, хотел попрощаться с Петром, но его не оказалось на месте: с утра послали в батальон. Ждать было некогда. Попросил товарищей передать ему привет и поспешил на попутную машину. Не знал я тогда, что больше уже не увижусь с ним. Петр Сидоренко пропал без вести гак же, как и Кравчук. Следы его затерялись в одном из тех ничем не приметных боев, какие ежечасно вспыхивали и угасали на необъятном фронте.
Попутная машина доставила нас в тыл дивизии. Оттуда, на другой попутной, мы добрались до озера Селигер и пересели на крохотный пароходик. После непрерывного фронтового грохота тихая озерная гладь и такие же тихие, задумчивые леса по берегам показались нам сказочными. На з^жальной воде там и сям - круги от всплесков рыбы, над головой безмятежно голубело чистое небо. О войне напомнили лишь развалины Осташкова, но там мы задержались недолго. Погрузились в товарняк и вскоре были в пункте назначения.
На крыльце деревянного дома сидела худенькая девочка с куклой в руках и спокойно смотрела на нас, пришельцев из совсем другого мира; тут же, у крыльца, стояла лошадь, впряженная не в военную повозку, а в крестьянскую телегу. Решительно во всем, даже в покосившемся деревянном заборе, я видел продолжение далекой довоенной жизни, прелестей которой раньше почему‑то не замечал.
Фронтовые курсы младших лейтенантов обосновались за высокой монастырской стеной. Вокруг простиралось неровное поле с редким кустарником. Здесь предстояло нам в течение нескольких месяцев постигнуть все премудрости управления взводом в бою.
Меня и Леонида Куренкова, моего однополчанина, зачислили в учебную батарею, которая готовила минометчиков. Остальных сослуживцев направили в роты, где готовили командиров стрелковых и пулеметных взводов.
Занимались мы напряженно. В классах и в поле, днем и ночью. Артиллеристам и минометчикам пришлось вспомнить математику и геометрию - без этого невозможно управлять огнем с закрытых позиций, при самых неожиданных положениях батареи и цели. Опытные преподаватели в короткий срок научили нас готовить данные для стрельбы из такого мощного оружия, как стодвадцатимиллиметровый миномет.
Но прежде, чем допустить к практическим стрельбам, подполковник Мальцев приказывал всему взводу курсантов опуститься на колени и начинал арттренаж на траве. Он вонзал свою длинную указку в воображаемую цель, которую нужно было запомнить, подготовить расчеты для стрельбы и выдать команды на огневые позиции. Подполковник не
терпел вольностей, малейших отклонений от боевого устава артиллерии и правил ведения огня. Только если все выполнялось так, как положено, он разрешал произнести заветное слово: "Огонь!"
После этого указка Мальцева снова вонзалась в траву, обозначая место разрыва мины. Его требовалось мгновенно засечь, измерить отклонение от цели и выдать коррективы. Пользоваться карандашом и бумагой не разрешалось. "Если хочешь командовать взводом, бей в цель, а не мимо", - твердил нам Мальцев изо дня в день.
А капитан Самсоненко, старый кавал^)ист, не расстававшийся со шпорами, настойчиво внушал курсантам еще одну истину: "Командиром не станешь, если не любишь строевую подготовку".
В предвидении наступления противника командующий фронтом решил использовать курсы младших лейтенантов как свой боевой резерв. Мы были подняты по тревоге и совершали форсированный стокилометровый марш в район Валдая. Уставали страшно. Но капитан Самсоненко и в этих чрезвычайных обстоятельствах не отказывал себе в удовольствии регулярно проводить утренние осмотры и вечерние поверки.
На горе всей батарее один из курсантов потерял саперную лопату. Выстроив нас для очередной вечерней поверки, капитан подал команду:
- Курсант Качанов! Три шага вперед!
Длинный и нескладный Качанов выполнил это недостаточно четко. Последовала новая команда:
- Отставить! Стать в строй и повторить выход.
За первым повторением последовали еще два. Лишь четвертый выход Качанова удовлетворил командира батареи, после чего всем нам пришлось выслушать довольно длинный монолог Самсоненко на тему: "Вы без пяти минут командиры и должны беречь боевое снаряжение, которое вручила вам Родина".
Потом капитан принялся за меня:
- Курсант Гаевой, вы знаете, что не положено под гимнастеркой носить свитер?
Леонид, стоявший рядом со мною, шепотом подсказал: "Молчи". Я смолчал, хотя очень хотелось сказать несколько слов об истории этого свитера. Самсоненко прика
зал сдать свитер старшине батареи. Пришлось расстаться с подарком.
В Валдае батарею разместили в помещении какой‑то школы. Обстановка на фронте, видимо, изменилась к лучшему, и у нас возобновились нормальные занятия, восстановился обычный распорядок жизни. Три раза в день мы ходили в городскую столовую. Конечно, строем и только с песней. Батарея пела дружно, и это радовало капитана Самсоненко, он прямо‑таки торжествовал, когда нам удавалось заглушить песни других батарей. Получалось что‑то вроде состязания - кто кого перекричит.
Своим чередом продолжались утренние осмотры и вечерние поверки. На одной из поверок командир батареи преподнес нам в "художественной обработке" проступок Леонида Куренкова:
- Представьте себе, курсант крадется темной ночью по пошо. Не к немецким окопам, за "языком", а зачем вы думаете?.. За редькой, чьей редькой?.. Колхозной. Старшина, покажите.
Старшина приподнял редьку над головой.
- Курсант Куренков, зри шага вперед! - приказал капитан.
Леонид вышел уверенно, без тени смущения. На его широкой груди сверкала медаль "За отвагу". Во взводе такая медаль была только у него, а во всей батарее - лишь трое награжденных ею. И в учебе Куренков успел отличиться: задачи по стрельбе решал быстрее всех и с наибольшей точностью. Эти два обстоятельства в какой‑то мере обезоруживали Самсоненко. К тому же провинившийся не отрицал, что любит редьку с солью, что две ночи подряд ходил на колхозное поле, где редька осталась неубранной, и что приносил ее в сумке из‑под противогаза, который лежал невредимым в вещевом мешке.
- Вы лучший курсант дивизиона, без пяти минут командир, - выговаривал капитан, - а выбросили противогаз из сумки и набили ее редькой. Как это понимать?
Куренков молчал. Он успел усвоить, что Самсоненко не терпел ни возражении, ни оправданий.
- Я вас спрашиваю, товарищ курсант?
Отмалчиваться ст ало невозможно.
- Организму нужны витамины, товарищ капитан. Готов понести любое наказание.
Капитан сжалился и разрешил Леониду занять место в строю, а старшине приказал в организованном порядке и только с разрешения правления колхоза кормить за обедом редькой всю батарею. Однако старшина не успел выполнить этого распоряжения: ночью мы оставили Валдай.
Моросил мелкий дождик, раскисшая дорога вела в лес, доносилась далекая канонада. Для всех стало ясно, что идем мы к линии фронта.
- Экзамены будем сдавать на передовой, - острили шутники.
Размести™ нас в добротных землянках, правда, сырых, потому что кругом - болота. Судя по всему, отсюда спешно ушла какая‑то часть, оставив нам в наследство кучки махорки и не розданные адресатам письма. Курильщики набрвсились на махорку, но ту г же разочаровались.
- Солома соломой, - констатировал Куренков, бросив недокуренную "козью ножку".
Особо любопытные подаяли с бревенчатого пола несколько писем, ста™ читать. Я решительно запротестовал. Эти письма на листках из ученических тетрадей, сложенные треугольниками, писались невестами, женами, матерями, детьми таких же, как мы, солдат. Сколько, наверное, в каждом таком треугольнике неизбывного горя, проклятий войне и надежд на то, что самая страшная из бед войны обойдет получателя стороной! А обошла ™? Где они, те кому бы™ адресованы эти письма? Многих наверняка уже пет в живых.
Нерозданные письма лежали здесь, по - видимому, давно. - Они потемнели, пожелтели, подмокли от сырости в землянке. А может, это чьи‑то непросыхающие слезы?.. Я тщательно собрал письма и с общего согласия сжег. Ветер подхватил пепел. Душа у меня ныла, будто на похоронах.
С этой поющей болью в душе я и заступил на пост в самом дальнем углу нашего лагеря, где были сложены боеприпасы. От землянок туда вела длинная просека. В завечеревшем лесу тихо шептались сосны. Далеко, как надвигающаяся гроза, громыхала артиллерия. И вдруг из темноты, через неясные лесные шорохи, пробился ко мне приглушенный женский голос. Потом послышался и мужской.
- Стой, кто идет?! - окликнул я.
- Свои, свои… Трубчевск…
"Трубчевск" - это пароль.
Я узнал командира взвода Ершакова. Вместе с ним появилась на просеке санинструктор дивизиона Зина - единственная женщина в нашем лагере. Едва ли не каждый из нас был влюблен в нее. Но на взаимность с ее стороны претендовали только двое - бывший лесничий, лейтенант Ершаков, и кадровый военный, капитан Самсоненко. Об их соперничестве знали в дивизионе все. А я вот теперь увидел, что Зина все‑таки предпочла более лиричного Ершакова.
Проводив их взглядом, пустился в воспоминания. Где‑то в Сибири, в эвакуации, живет девушка, чем‑то похожая на Зину. Мы учились с ней в разных школах, а жили в одном доме. Я на первом этаже, она - на третьем. Встречались каждый день по нескольку раз и в то же время состояли в оживленной переписке. Обязанности почтальона выполнял ее младший брат.
Иногда мы ходили в кино, гуляли по улицам, бывало, что и в дождь, но при этом преимущественно молчали. Чувствами своими делились только в письмах.
Не так давно, после долгого перерыва, я получил от нее письмо уже здесь, на курсах. Сообщила, что эвакуировалась из нашего родного города, работает секретарем в сельском Совете на Алтае. С нею и брат…
15
В декабре нас вернули из прифронтового леса в город. Насупил наконец долгожданный день, когда экзамены остались позади и был оглашен перед строем приказ командующего фронтом о присвоении каждому из нас офицерского звания "младший лейтенант".
Вечером в нашу честь в городском театре был дан концерт. Бригада фронтовых артистов очень старалась. Мы тоже старательно аплодировали исполнителям "Синего платочка", "Вечера на рейде" и хорошеньким танцовщицам в гимнастерках и хромовых сапогах. А на следующий день нам выдали новые полушубки, и мы прошли строем по городу на железнодорожную станцию.
Лязгнули буфера. Капитан Самсоненко взял под козырек. Все, кто провожал нас, как бы поплыли вспять. Поезд медленно стал удаляться от тихого города с его старинным монастырем, за стенами которого мы провели почти четыре месяца. За это время на войне произошли великие перемены:
под Сталинградом наши войска окружили и теперь добивали трехсоттысячную группировку гитлеровцев.
На армейском сборном пункте нас не задержали. Еще менее продолжительной была аудиенция в штабе дивизии. Из землянки вышел офицер в меховой безрукавке, поздравил с возвращением в родную дивизию и объявил, как мы распределены по полкам. Я и другой новоиспеченный младший лейтенант, Тихонравов, получили назначение в один стрелковый полк. К сожалению, не тот, где мне довелось служить до откомандирования на учебу.
Зашагали вдвоем через лес, переполненный войсками и боевой техникой. Направление выдерживали, ориентируясь главным образом по ружейно - пулеметной стрельбе; с каждым нашим шагом она слышалась все отчетливее. Вышли на просеку с таким оживленным движением автомашин, саней, тягачей, что надо было ежеминутно сворачивать на обочину.
- Вовремя прибыли, - сделал вывод Тихонравов. - Большое наступление готовится.
Мы очень устали и проголодались. Ведь целый день на ногах. Собирались передохнуть и пообедать в дивизии, но, получив назначение, забыли и об отдыхе, и о еде. Все наши заботы сводились к одному: засветло найти свой полк.
- Еще немного - и мы дома, - вслух подбадривал себя Тихонравов.
- Дома будем, когда спустимся в окопы, - напомнил я.
- Ты что же, думаешь, нас прямо туда?
- А куда же? В гостиницу?
- Мы сегодня не меньше тридцати километров отмерили. С меня хватит. В полку лягу пластом, и пусть, если хотят, несут на носилках в батальон или роту, - продолжал бубнить Тихонравов.
Штаб полка мы нашли в таком месте, где как будто только что пронесся ураган чудовищной силы. Лес превратился в сплошной бурелом. Вековые сосны вывернуты с корнями. А у тех, что еще с тояли, были оббиты сучья, раздроблены стволы.
Я первым вошел в землянку начальника штаба. Там сидели два командира - склонились над картой.
- Младший лейтенант Гаевой! - представился я. - Прибыл с фронтовых курсов для дальнейшего прохождения службы.
Они оба оторвались от карты и с интересом рассматривали меня. Кто из них начальник штаба, я не знал. Подумалось, что тот, который постарше. Внешность его показалась мне смешной: огромные оттопыренные уши, маленькая голова, волосы вздыблены жестким ежиком. А глаза, как у Чулкова, - в них и суровость и вроде бы чго‑то похожее на доброту. Я не выдержал, улыбнулся ему.
- Чего улыбаешься? - спросил он строго.
Улыбка, конечно, была неуместной.
- Извините.
- Твои однокурсники, те, что прибыли сегодня утром, уже отправлены в госпиталь. А ты улыбаешься.
Он опять уставился на меня, будто прикидывая, что же мне можно доверить. Теперь‑то я понимаю, насколько непрост был этот вопрос. Ведь присланный в полк девятнадцатилетний офицер никем и ничем еще не командовал.
Сам, очевидно, тяготясь слишком затянувшейся паузой, начальник штаба сказал не без пафоса, что у полка, в котором мне предстоит служить, славная боевая история: в ноябре 1941 года он участвовал в параде на Красной площади и прямо с парада пошел громить немецко - фашистских захватчиков на ближних подступах к Москве.
Я промолчал о своем участии в параде и в последовавших затем боях.
Круто оборвав экскурс в историю, начальник штаба объявил:
- Назначаю тебя офицером связи. Будешь в моем распоряжении. Получи карту и завтра к началу артподготовки отправляйся в штаб соседнего полка для поддержания взаимодействия.
Меня такое решение огорчило. На армейском сборном пункте мне сказали, что буду назначен заместителем или даже командиром минометной роты. Не было бы для меня неожиданностью и назначение на должность командира взвода. А оказался вот офицером связи. Я еще не понял толком, что же мне предстоит делать, но расспрашивать об этом начальника штаба не посмел.
- Ну как? - набросился на меня Тихонравов, едва я вышел из землянки.
Мне не хотелось отвечать ему. Кивнул на дверь:
- Иди, гам ждут тебя. Только не улыбайся.
Тихонравов был постарше меня на год, до откомандирования на курсы служил наводчиком в минометной роте. Перед войной успел поработать в геологической партии и считал себя геологом. А в общем‑то, разницы между нами почти не было.
Вернулся от начальника штаба буквально через
минуту.
- Что так быстро? - удивился я.
- У меня характер покладистый: сразу согласился стать офицером связи. Объясни, пожалуйста, что это такое?
- А я откуда знаю?..
- Так тебе же растолковали.
- В двух словах.
- А мне ни слова. Сказали, что ты в курсе.
- Ладно, пойдем в комендантский взвод, там расскажу…
Вход в комендантскую землянку был завешен плащпалаткой. Сам комендант сидел у входа с автоматом на коленях. Встретил нас без восторга и пропустил в землянку только после того, как. мы сказали, что направлены сюда начальником штаба. Поинтересовался: не земляки ли? И назвал город, о котором мы никогда не слыхали.
В углу на нарах лежал человек в шинели, но без погон. Чуть позже мы узнали, что это старший лейтенант, приговоренный военным трибуналом к расстрелу за то, что в самый разгар боя его не оказалось в роте, которой он командовал. Поминутно оправдывался: "Сам не знаю, как вышло…"
Послышалось завывание снаряда и близкий разрыв. За ним последовали второй, третий…
- Пошел долбить, - флегматично сказал комендант. - Теперь на всю ночь.
С наступлением темноты, по его словам, здесь неизменно повторяется одно и то же: противник начинает обстрел расположения штаба полка.