К часу ночи штурмовая группа заняла исходную позицию в окопах первого батальона. Метель не утихала. Мне даже показалось, что она беснуется гораздо сильнее, чем днем.
Безрученко пополз впереди меня. За мною следовал боец из первого батальона Маркин, знавший лучше других и здешнюю местность и расположение обороны противника. Все остальные ползли за ним.
Время от времени собирались втроем - я, Безрученко и Маркин, - чтобы обменяться наблюдениями и свериться
друг у друга, не сбились ли с курса. Наверное, много легче определить местонахождение корабля в океане, чем штурмовой группы в снежной круговерти, на погибельном болоте.
Безрученко вначале высказывался достаточно определенно:
- Направление выдерживаем точно.
Потом и в его ответах на мои вопросы зазвучали нотки неуверенности:
- Кажись, так ползем. А може, и отклонились…
Маркин предпочитал помалкивать.
Где‑то справа и чуть позади нас усилилась перестрелка. Очевидно, там действовала группа Гребенщикова.
Над нами тоже все время проносились стайками трассирующие пули. Я как‑то не обращал на них внимания - весь сосредоточился на том, чтобы не потерять из виду Безрученко. След его извивался между кочек. Каждый метр болота впереди себя он ощупывал предварительно руками.
Спина у меня давно уже вспотела, промокли рукавицы и ватные брюки на коленях. Иногда мягкая подушка болота плавно опускалась под моей тяжестью, покачивалась мелкими волнами.
Я подождал Маркина, приказал ему взять одну волокушу и следовать за Безрученко, подстраховывать его.
- Чуете, как в нос шибает, будто из кадушки с протухшей капустой, - сказал Маркин, пошмыгивая носом. - Провалишься в такую прорву и крикнуть не успеешь.
- Прекратить разговоры! Тащи волокушу.
Маркин пополз назад. Я догнал Безрученко, спросил:
- Далеко еще?
Безрученко молчал. Нетрудно было понять, что ничего определенного он сказать не может. Казалось, что у этого проклятого болота нет ни конца, ни края.
Е^шулся с волокушей Маркин. Доложил, что вся и^уппа следует за нами.
Прислушиваясь к продолжавшейся перестрелке справа, я взобрался на кочну. Она закачалась и стала оседать. Меня бросило в жар. И в тот же миг Безрученко прохрипел мне на ухо:
- Земля!
В этом его хриплом шепоте прозвучала радость первооткрывателя материка, неведомого доселе.
- Тогда пошли, - шепнул я ему с не меньшей радостью.
- Куда?
- Это у тебя надо спросить…
Посовещавшись, решиди держаться прежнего направления. Шагавший справа от меня Маркин вдруг вскрикнул коротко и провалился куда‑то. В ответ на его "вскрик грохнул близкий выстрел.
- Наши стреляют, - определил Безрученко.
- Ты уверен?
- Они.
И тут я снова увидал Маркина - он выбирался из воронки.
- Ползи вперед и скажи, чтобы не стреляли, - приказал я Безрученко.
Вскоре до нас долетел его негромкий призыв к окруженным:
- Не стрелять, братцы!
Наверное, немцы тоже услышали голос Безрученко. Полетели в метельную мглу осветительные ракеты, ударили пулеметы. Надо было выждать, не дать обнаружить себя. Мы замерли в снегу. Только когда обстрел стих, Безрученко проводил меня к командиру батальона, капитану Кулакову.
- Что‑то я тебя не знаю, - сказал тот, старясь впотьмах разглядеть мое лицо.
- Не встречались, - ответил я. - Теперь будем знакомы. Сколько тут вас?
- Адъютант батальона, командир пулеметной роты, фельдшер, связист, мой ординарец и я. Половина - в соседней воронке.
- Раненые есть?
- Один. Командир роты. Остальные замерзли.
- Ползти может?
- Нет.
- На волокушу его. Подкрепляться будем на болоте. Маркин, вперед! Будешь за штурмана. За тобой - волокуша, потом весь батальон, потом наша группа. Безрученко' назначаю замыкающим…
Разговаривали мы шепотом. Казалось, ничем себя не выдали. Но где‑то у самого края болота чуть замешкались при свете ракеты. Пулеметная очередь настигла фельдшера и адъютанта батальона. Оба были тяжело ранены. Потребовалось время, чтобы уложить фельдшера на волокушу, адъютанта - на плащ - палатку. Прошуршали первые мины. Здесь все было пристреляно противником. Однако метель выручила нас, помогла скрыться.
В блиндаж к командиру полка мы с Кулаковым вошли, когда уже стало светать. Я доложил о выполнении задания. Полковник обнял Кулакова, потом усадил его и долго рассматривал - заросшего, оборванного, почерневшего от двухнедельного пребывания на морозе.
- Ну ничего, теперь все позади, - стал успокаивать его полковник, видя, как Кулаков напрягся, сдерживая слезы. - В медсанбат всех, на отдых и на лечение… Какие потери у тебя, Гаевой?
- Двое раненых, легко. Один пропал при возвращении. Может еще выберется из болота. Среди тех, кого вывели, тоже двое раненых. Старший адъютант батальона Анфимов скончался в дороге.
В блиндаж зашел Гребенщиков.
- Как у тебя с потерями? - спросил командир полка.
- Убит один, трое раненых.
Полковник долго молчал, прохаживаясь по просторному блиндажу. Мы стояли и ждали. Наконец последовала команда:
- Всем отдыхать!
- Товарищ полковшгк, - сказал я, - разрешите всю провизию, что мы брали с собою, раздать личному составу группы. Люди промокли, намерзлись, устали.
- Раздавай, раздавай.
- Спирт тоже в целости, - намекнул я осторожно.
- Вот видишь, - повернулся полковник к Гребенщикову, - и спирт цел. Разрешаю…
Кулаков остался в блиндаже, а мы с Гребенщиковым направились в землянку разведчиков. Раздали всем сало и хлеб, разлили по кружкам спирт. Самому мне не хотелось ни есть, ни пить, но Гребенщиков уговорил поддержать компанию.
- Потеряли больше, чем вывели, - подвел он итог, старательно готовя мне и себе по бутерброду.
- Что ты хочешь этим сказать?
- Ничего, кроме того, что сказано.
- Неужто забыл святой наш закон: сам погибай, а товарища выручай!
- Помню.
- Даже если бы там оставался только один человек, и то мы обязаны были бы спасать его. Мы же в Красной Армии служим.
- Все правильно. Я бы тебя взял в полковую разведку, если бы у нас имелась должность комиссара… Давай с окончанием дела…
Гребенщиков держал в одной руке кружку со спиртом, в другой - кусок черного хлеба с салом. Выпил одним глотком. Я последовал его примеру, но у меня не получилось так, как у него.
- Не годишься в разведку, - заключил Гребенщиков.
17
Нежданно - негаданно прибыло пополнение. По приказанию начальника штаба я отправился в ближайшую деревню, где размещалась часть служб дивизии, принимать маршевую роту.
Командир роты старший лейтенант Шварцев выстроил тридца ть семь человек и доложил мне по всем правилам, что рота поступает в распоряжение нашего полка. Шварцеву было лет тридцать пять. У него холеное круглое лицо с пижонскими усиками, хорошо подогнанная форма и новенькое снаряжение.
В строю преобладали бывалые солдаты, возвращавшиеся из госпиталей после ранения. Они стояли молча, со спокойными лицами. Для них здесь не было ничего нового. Все знали, все видели.
Совсем иначе держались те несколько человек, которые впервые попали в маршевую роту. Я заметил их настороженность. Они прислушивались к глухому громыханию артиллерии на переднем крае, в пяти - шести километрах отсюда.
Мое внимание привлек парнишка, стоявший последним на левом фланге. Шинель была у него до пят, шапка, надвинутая на лоб, почти закрывала глаза. Ростом он - с нашего "сына полка". Но тому только четырнадцать, и выглядит он лихим фронтовиком, даже награжден медалью "За отвагу", а этот напоминал нахохлившегося воробышка.
- Сколько лет? - спросил я.
- Девятнадцать.
- Фамилия?
- Шипиленко…
Не желая конфузить левофлангового, я отошел, обратился ко всей роте:"
- Кто служил в нашей дивизии?
- Никто, - ответил за всех Шварцев.
Он все время ходил со мною перед строем и то вкрадчивым шепотком, то вслух характеризовал бойцов. Эти характеристики пригодились бы, может быть, командирам рот, под началом которых вновь прибывшие бойцы будут воевать. Мне по моей должности словоизлияния Шварцева были ни к чему. Да я еще, грешным делом, считал, что боец по - настоящему раскрывается только под огнем, никакие словесные характеристики не в состоянии отразить то, что в нем спрятано где‑то глубоко и может проявиться только в таком концентрированном проявителе, каким является бой.
Под вкрадчивое воркование Шварцева неожиданно пришла мысль: не попросить ли представителя штаба дивизии, который стоял туг же, направить командира маршевой роты в полк? Пусть он там доложит о своих людях. Если не их непосредственным начальникам, то хотя бы командиру полка.
Майор не то чтобы сразу одобрил мое предложение, но и не отверг его. Поинтересовался мнением Шварцева:
- Как, старший лейтенант?
Тот решительно запротестовал:
- Нет, нет!.. Спасибо за приглашение. В следующий раз обязательно воспользуюсь им. А сейчас, прошу поверить, у меня по горло дел в своем запасном полку. Моя задержка здесь повлечет за собой нарушение учебного процесса. У нас с этим строго. Мне приказано вернуться как можно быстрее.
Майор задумался. Шварцев заметил его нерешительность и пустил в ход еще один довод:
- К тому же во рту у меня все рассверлено. - Он приложил ладонь к щеке и болезненно сморщился. - Из‑за спешки с отъездом не успели залатать. Ни есть, ни пить не могу.
Если бы Шварцев этого не сказал, наверняка бы его отпустили. Но на фронте не принято жаловаться на зубную боль. Плаксивость Шварцева не поправилась майору, и ои отреагировал на нее хотя и вежливо, но достаточно твердо:
- Ничего, ничего… Побывайте в полку. Это пойдет на пользу учебному процессу. Командир полка, начальник штаба подскажут, на что следует обратить повышенное внимание при подготовке пополнения для действующей армии. Не пожалеете! Вернетесь в свой полк, будет о чем рассказать.
- Товарищ майор, - взмолился Шварцев, - я не могу! Понимаете, не могу задерживаться. К тому же зубы…
Майор, не дослушав его, подал мне руку, с подчеркнутой официальностью козырнул Шварцеву и удалился.
По дороге в полк старший лейтенант навязчиво убеждал меня, что он "только преподаватель", а командир из него "никакой". Мне это скоро надоело, и я уже ругал себя за то, что сам выбрал такого попутчика.
Наконец мы прибыли в расположение нашего штаба. Маршевая рота во главе со Шварцевым построилась в две шеренги у блиндажа командира полка. Я спустился в блиндаж доложить о прибытии пополнения.
- Всех в первый батальон, - распорядился полковник.
- Есть.
- Подожди. Сейчас выйду поговорить с людьми.
Пока полковник собирался, начальник штаба порылся в бумагах, лежавших на столе, и напомнил ему:
- Иван Васильевич, Гаевого надо бы поздравить с лейтенантом.
- Заслужил, поздравляю.
- Служу Советскому Союзу.
- Служи хорошенько.
Я не знал, как ответить, на эту его совсем не уставную реплику, и повернул приятную для меня беседу в другую сторону:
- Товарищ полковник, с маршевой ротой прибыл старший лейтенант Шварцев. Прошу принять его.
- Пусть зайдет.
Я позвал Шварцева. Полковник усадил его, стал расспрашивать о новостях в тылу. Поинтересовался биографией, довоенной профессией старшего лейтенанта. Тот без запинки отвечал на все вопросы, но был слишком многословен и временами забывал, что перед ним кадровый военный, на гимнастерке которого рядом с орденом Красного Знамени была медаль "XX лет РККА". Я заметил, как иногда морщнлся полковник.* И уж совсем его передернуло, когда Шварцев сказал:
- Меня уговорили, товарищ полковник, побывать в полку. Я согласился при условии, что засветло вернусь в штаб дивизии, а оттуда на попутных машинах - восвояси.
- Зачем же так торопиться? Оставайтесь у нас на стажировку. Побудете с месяц, а там и домой можно.
- Что вы, товарищ полковник! - привскочил Шварцев. - Мне приказано немедленно вернуться. Вы меня извините, но…
- Никаких "но", - резко прервал его полковник. - В целях приобретения боевого опыта оставляю вас на месяц командиром роты в первом батальоне. Вы же еще не были на передовой?
- Нет.
- А капитан Кислов, которого вы подмените, воюет с нюня сорок первого. Побывал в окружении. Нажил там язву желудка. Пусть полечится и отдохнет в медсанбате.
Шварцев умолк. Ог его велеречивости не осталось и следа. Он стал жалок. И когда покинул блиндаж, то начальник штаба даже вступился за него:
- Иван Васильевич, может отпустим этого добра молодца на все четыре стороны? Он совсем скис.
- А ты с каких пор поощрять таких стал? - накинулся на него полковник. - Пойдем‑ка лучше потолкуем с пополнением.
Я вышел из блиндажа вслед за ними.
- Смирно! - скомандовал Шварцев и шагнул навстречу командиру полка с рапортом.
Полковник остановил его молчаливым жестом, подал команду "вольно" и начал именно "толковать" с бойцами, а не "речь держать":
- Видите, хлопцы, как мы здесь живем. Война! Деревья повалены, земля воронками изрыта. Захватчики на нашей земле…
После такого предисловия он незаметно переключил внимание собеседников на боевую историю полка. Потом вкратце рассказал об обстановке в полосе дивизии, о том, чем занимается полк в данный момент и что отсюда вытекает для каждого из них.
- Хотя мы в обороне сейчас, но и оборона должна быть активной. И в обороне каждый день, каждый час, каж
дую минуту обязаны бить врага. Вам это ясно, товарищ старший лейтенант? - внезапно обратился он к Шварцеву.
Тот, размышляя о чем‑то своем, откликнулся не
сразу.
- Я вас спрашиваю, старший лейтенант! - чуть повысил голос командир полка.
- Да, - не очень уверенно ответил Шварцев.
- Вот сегодня, - продолжал полковник, - каждый из вас займет свое место в боевых порядках. Каждому стрелку и автоматчику будет выдано определенное количество патронов. А завтра утром извольте сдать стреляные гильзы. Такой у нас давно заведен порядок.
- Сдельная работа? - пробасил правофланговый.
- Так точно. Еще вопросы есть?
Полковник прошелся перед строем, дожидаясь вопросов. Их не последовало.
- Ну что ж, - сказал он, - если вопросов нет сейчас, зададите потом, когда появятся. Я часто бываю в ротах… До скорой встречи!.. Лейтенант Гаевой, ведите роту…
В батальон от командного пункта полка была протоптана в снегу узенькая тропинка. Я зашагал по ней впереди роты. За мною Шварцев, за ним все остальные, гуськом. По обе стороны тропинки давно образовалось полковое кладбище. Одну из могил еще не успел запорошить снег. На дощатой пирамидке химическим карандашом было написано: "Капитан Сафонов В. И.". Шварцев остановился, прочитал эту запись, спросил:
- Кто он?
- Уполномоченный "Смерша".
- Они тоже бывают на передовой? - удивился старший лейтенант.
- Чаще многих других, - ответил я. - И, как правило, там, где очень трудно или совсем невыносимо…
За кладбищем был лесок. Но деревья здесь превратились в голые жерди, местами обугленные, как после пожара. И чем ближе к передовой, тем больше они были посечены пулями и осколками снарядов.
- Держись проводов, - сказал я Шварцеву, а сам приотстал, чтобы побеседовать с Шипиленко. Не выходил он у меня из головы.
Малорослый боец едва поспевал за растянувшейся
ротой.
- Устал, наверное? - спросил я его.
- Да нет… Так, немного ноги гудят.
Сказано это было с детской застенчивостью.
В ходе дальнейших расспросов выяснилось, что родом он с Кубани. Вырос на хуторе, вдали от больших дорог. Ни разу не был в городе. Окончил семь классов в соседнем селе. До призыва в армию работал в колхозе пастухом. Дома остались мать и сестра. Старший брат на фронте. Отца, хуторского активиста, убили бандиты в период коллективизации.
Мне стало жаль парнишку. Мелькнула мрачная догадка: не жилец он в окопах. Чересчур стеснителен и безответен, слишком ошеломлен необычной для него обстановкой. Захотелось помочь ему, уберечь от скорой и напрасной гибели. Стал думать, как бы и где малость придержать его на некотором удалении от переднего края, чтобы огляделся вокруг, обвык, приобрел фронтовую сноровку.
Внезапно в воздухе завыли мины. Я подал команду: "Ложись!".
Не знаю, услышал ли кто мой голос. Мины уже рвались, чуть перелетая через нас. Шипиленко лежал с зажмуренными глазами. Залп повторился. На этот раз разрывы были подальше.
- Встать! - скомандовал я. - Шагом марш!
На ходу спросил у Шипиленко:
- Не боишься?
- Боязно, дядя.
- Что? - непроизвольно вырвалось у меня. "Дядя", повторил я про себя. - Да ведь мы почти ровесники!
Подошел Шварцев.
- Скажите, где можно взять каску? У меня же ничего
пег.
- Все будет, не беспокойтесь.
Указал ему кивком на семенившего вслед за ротой Шипиленко:
- Не могли подержать такого еще два - три месяца в запасном полку?
На этот вопрос Шварцев ответил встречным вопросом:
- А вы можете сделать для него что‑нибудь подобное?
- Попытаюсь.
Шварневу, наверное, показалось, что он ослышался.
- Как вы сказали?
- Попытаюсь.
- А чем он лучше других?.. Скажете, жестоко расссуждаю? Может быть… Где сейчас разбираться: кого вперед, кого назад? Меня вот не без вашего участия сунули вперед, а почему его считаете возможным оставить позади? Всех надо вперед!..
Для продолжения дискуссии у нас недостало времени. Я увидел командира первого батальона, уже поджидавшего нас у своего блиндажа. Он поздоровался со всеми и сразу объявил:
- Пятнадцать человек - в первую роту, пятнадцать - во вторую, семь - в минометную. Получите оружие и сразу по местам. Кислов>бери своих людей и веди. Все передай, как положено, Шварцеву. Потом зайдете вместе, доложите. Старшина, выдать всем паек на завтра. Поговорим ночью, в - окопах. Митинговать не будем.
Меня комбат пригласил зайти в его блиндаж. Попенял:
- Мало людей привел. Однако и на том спасибо. Садись, чаи погоняем.
В блиндаже было тепло, по - своему уютно. Ординарец налил в две большие кружки хорошо заваренного чая, поставил третью, полную сахара. За неимением чайных ложек положил столовые.
За чаем комбат стал расспрашивать меня о Шварцеве. А что я, собственно, мог сказать о нем?..
Гораздо конкретнее получился у нас разговор о Шипиленко. Я попросил комбата отпустить его со мною в распоряжение штаба полка.
- Позови Шипиленко, - приказал комбат ординарцу. - Посмотрю на него.
Шипиленко робко вошел в блиндаж, попытался доложить, что прибыл по вызову, но от волнения только заикался, ничего членораздельного у него не получилось. Комбат вздохнул и сказал:
- Бери…
Возвращаясь в штаб полка вместе с Шипиленко, я впервые задумался: а как отнесется к этому моему своеволию начальник штаба?
Он отнесся с пониманием. Вспомнил, что очень нужны люди в подразделении связи, и сразу же позвонил туда, сказал, чтобы пришли за пополнением.