Так решилась судьба Шипилеико. Впоследствии!! он стал хорошим радистом, был награжден медалью "За отвагу".
А Шварцев ровно через месяц написал рапорт командиру полка с просьбой возвратить его к прежнему месту службы. Просьба была удовлетворена, но распоряжение об откомандировании не застало Шварцева в батальоне. Он был ранен и отправлен в госпиталь.
Вернувшийся вскоре из того же армейского госпиталя Леонид Куренков передал мне привез' от Шварцева. Меня это порадовало. Если приветствует, значит, не серчает.
18
После ранения Леонид Куренков вернулся в полк с медалью "За боевые заслуги".
- Где это ты и как отличился? - поинтересовался я.
Он покосился на медаль, загадочно улыбнулся.
- Хороша, хороша! - сказал я. - Медаль хороша, и сам ты под стать ей: такой же свеженький.
- Должен быть свеженьким, - охотно согласился Леонид. - Нога зажила, отоспался, отогрелся, отмылся… Будто в доме отдыха побывал.
- Лучше все‑таки не попадать в такие дома отдыха.
Это мое мнение не было принято безоговорочно. Куренков рассуждал по - своему:
- Если иметь в виду обычные два фронтовых варианта, то мне выпал лучший. Случайно, конечно. На войне многое происходит по воле слепого случая.
"В госпитале наслушался, - отметил я про себя. - И, пожалуй, важничает малость, потому что командиром минометной роты назначили. А тут еще и вторая медаль вдобавок".
Прервал его философствование вопросом:
- Надеюсь, ты не считаешь, что медаль свою получил случайно?
- Считаю, - ответил Леонид вполне серьезно и рассказал мне о своих приключениях.
Когда его ранило осколком немецкой мины, санитар, сделав первую перевязку, проворно вырезал палку и, вручая ее, пошутил:
- Садись верхом на этого вот коня и дуй прямо в медсанбат.
Медсанбата Куренков на указанном месте не застал - только что перебазировался, расставив вдоль укатанной дороги стрелки - указатели.
Приближался вечер. С каждым шагом боль в ноге становилась все мучительнее. А сколько еше ковылять до медсанбата, неизвестно.
Доковылял до чьих‑то землянок. Остановился в раздумье: - "Может, зайти передохнуть и обогреться?" И тут его окликнули:
- Ты кто будешь?
Оглянулся - под сосной стоит капитан. Он ответил коротко:
- Раненый. Иду в медсанбат.
- Слушай, оставайся у нас, - предложил капитан. - Вылечим без медсанбата. Фельдшер наш любого профессора заменить может.
- Мне не до шуток, товарищ капитан.
- Мне тоже. Я тебя поваром назначу. Согласен?
- Будь здоров, капитан!
- Постой. Дело ведь предлагаю. У котла быстрее поправишься.
Капитан взял Куренкова под руку и почти силком потащил в землянку. Там отстегнул от поясного ремня флягу, налил в кружку.
- Пей! Сразу полегчает.
Куренков выпил, но облегчения не почувствовал. Захотелось прилечь. Теперь уже никакая сила не могла заставить его идти дальше: так разболелась нога. Капитан, вероятно, понял это и, не сказав больше ни слова, ушел из землянки.
Вскоре появился фельдшер, положил на нары кусок хлеба и банку тушенки. Объяснил:
- Капитан прислал. И осмотреть велел.
- А кто он такой, капитан твой? Что он ко мне прицепился?
Из ответа фельдшера следовало, что попал Куренков в отдельную роту связи. При очередной "подчистке тыла" из роты забрали на передовую повара, писаря и даже нескольких телефонистов. Вот поэтому‑то капитан и вышел на дорогу заманивать к себе легкораненых.
- От меня ему будет пользы как от козла молока, - откровенно признался Куренков.
- Спи, утром разберемся!
А рано утром вместе с фельдшером наведался и капитан. Они оба торопились "на линию", которую всю ночь прокладывала и продолжала еще прокладывать поредевшая рота. Капитан сказал, что кухня стоит рядом с землянкой, дрова заготовлены, воды надо натопить из снега, а продукты отпустит часовой - единственный, кроме Куренкова, человек, который оставался здесь.
- Ты уж постарайся, - уговаривал капитан. - Сам знаешь, каково солдату на морозе без горячей пищи. Свари такую кашу, чтобы мои ребята всю жизнь тебя вспоминали. Или суп им состряпай пшенный, с тушенкой… Представлю тебя к медали за выполнение задания. Идет?
Куренкову хотелось сказать, что он еле сидит на нарах, что может подвести - не выполнить задания, но учел безвыходность положения и согласился:
- Ладно, постараюсь.
Часовой помог разжечь кухню и набить котел снегом. Леонид засыпал пшено в кипящую воду, помешал в котле длинной, обструганной палкой Показалось, что суп будет жидковат. Добавил еще пшена.
- Давно в поварах служите? - спросил часовой.
Куренкова и в этом тяжком его состоянии не оставило чувство юмора.
- Да нет! Можно сказать, учусь только.
- Работа на любителя, - продолжал часорой. - Я наотрез отказался. Не могу. Лучше буду по линии сутками бегать, чем мерзлую картошку чистить по ночам.
Посолив варево, Леонид не доверился собственному вкусу. Дал пробовать часовому. Тот одобрил:
- В самый раз.
И вообще суп ему понравился. Сказал, что доводилось едать такой только до войны, на полевом колхозном стане.
Что было позже, Куренков не помнил. Пришел в себя уже в медсанбате. Удивился, что лежит на койке, а еще больше тому, что около него ссорится с сестрой капитан - связист.
Отстранив сестру, капитан налил в кружку из той своей вчерашней фляги, приподнял Леониду голову и заставил "глотнуть". Стал извиняться:
- Прости, брат, что так получилось. Почему сразу не сказал, что ты лейтенант?.. Спасибо тебе за суп от всей роты. Выздоравливай. И будь уверен - я свое обещание выполню, медаль получишь…
19
Разговоры об отводе дивизии в тыл на переформирование начались давно - сразу после того, как она понесла большие потери в первых наступательных боях и перешла к обороне. Еще Кравчук уверял: "Через неделю, ну, самое большее, через десяток дней непременно отведут". Я однажды намекнул, что пророчество его не сбывается. "За что купил, за то и продал, - ответил он, нисколько не смутившись. И добавил назидательно: - Солдат всегда надеется на скорый отвод в гыл - так ему легче живется на фронте".
Мне вспомнился этот давнишний разговор с Кравчуком, когда остатки нашего полка шагали к ближайшей железнодорожной станции. Произошло это больше чем через год после того, как дивизия прибыла на Северо - Западный фронт. Очень многие, в том числе и Кравчук, не дождались отвода. В полку сохранилось небольшое ядро ветеранов. Они шли теперь под зачехленным полковым знаменем, унося в своей памяти выпавшие на их долю успехи и неудачи, обретения и потерн. Обретения были тоже велики: накопился боевой опыт, возросло мужество, еще больше окрепла уверенность в победе над врагом. Все это предстояло передать в наследство новому пополнению полка.
- Прощай, Северо - Западный! - оглянувшись назад и махая рукой, крикнул один из ветеранов, капитан Богданов, когда мы наконец выбрались из лесов и болог на обширное, до самого горизонта, поле, щедро высвеченное мартовским солнцем.
Но вот беда - снег здесь пропитался водою. Пока шли лесом, нас вполне устраивала наша зимняя обувка - валенки. А здесь они не годились. Вначале мы пытались выбирать на дороге места посуше, но вскоре такие попытки утратили смысл: в валенках хлюпала ледяная вода. Все наши помыслы
сосредоточились на крепких сапогах и сухих портянках. Больше ни о чем не хотелось думать.
Вместе с Богдановым и еще несколькими офицерами я догнал капитана Кулиша - заместителя командира батальона, в состав которого нас передали на период следования к месту переформировки. Завели с ним довольно шумный разговор о замене обуви. Всем нам хотелось тут же снять и забросить к чертям опостылевшие валенки и получить сапоги, на худой конец - ботинки. Заместитель комбата попробовал отшутиться. Кивнул на разбухшие валенки Богданова.
- Как автобусы!
Сам он был в сапогах. Рядом с ним стояла санинструктор батальона - тоже в аккуратных сапожках. И она не могла сдержать улыбки, глядя на нашу обувь. Нас это разозлило. В конце концов заместитель комбата пообещал выдать нам ботинки с обмотками, но никак не раньше следующего дня.
- Нет у меня сейчас ничего, - развел он руками. - Нет, понимаете?!
На ночь полк расположился в попутной рощице. Начали строить шалаши, запылали костры. Все усаживались вокруг них, сушили над огнем портянки, дымили махоркой.
Капитан Богданов отозвал меня в сторону и предложил переночевать в армейском госпитале, который, по его расчетам, располагался километрах в трех от нас, в большой деревне. Я сразу согласился. Прихватили с собою еще двоих - Леонида Куренкова и Федора Морчуна. Они, как и мы, были пока "без войска", в полковом резерве.
"Дипломатические" переговоры в госпитале были поручены Морчуну: он недавно лечился здесь и имел знакомства среди сестер. Нашлась знакомая и у Богданова. Она приветливо встретила нас на крыльце одной из хат. У нее был ласковый голос - не говорила, а ворковала. Мы же как‑то сразу сконфузились перед ней в мокрых наших валенках и полушубках, испускавших густой кислый запах, забивавший все ароматы весны.
- Соня, - обратился к ней Богданов, - пусти бедных странников переночевать. Иначе мы замерзнем в лесу.
- Только тихо, - погрозила ему Соня пальчиком.
- Будем немы, как рыбы, - заверил Леонид. - Можем даже выдать себя за глухих и немых после контузии. Сойдет?..
Соня нырнула на несколько минут в хату и, вернувшись, стала шепотом инструктировать нас:
- Значит, так… Зайдете потихоньку вместе со мною, вроде бы вы выздоравливающие, переведенные на ночь из другой палаты. Я вам покажу койки. На них и располагайтесь до утреннего обхода врача. Перед обходом чтобы и след ваш простыл!
- Уйдем с первыми петухами, - пообещал Богданов.
- А их нет в деревне.
- У нас есть одни часы на четверых. Федя, покажи.
Морчун с гордостью обнажил запястье левой руки.
Хата, в которую провела нас Соня, была сплошь заставлена койками. Мы молча стали раздеваться у пустых коек.
- Откуда вы, братцы? Из каких частей? Из каких краев? - посыпались на нас вопросы, как только Соня прикрыла за собой дверь.
Мы давали уклончивые ответы, старались не подвести Соню.
И все‑таки подвели: заспались в теплой хате, не ушли пораньше.
Нас разбудила уже другая сестра, раздававшая раненым градусники. Я вскрикнул от неожиданности:
- Капа!
- Алеша? Ты ранен?
Она держала наготове градусник и смотрела на меня непонимающе. А я и мои друзья, в свщо очередь, молча пялили глаза на нее. Дежурному врачу все же сознались, почему оказались здесь. Поблагодарили за ночлег и умоляли не наказывать Сошо. Врач промолчал, занялся ранеными.
Когда мы уже отошли от хаты, Капа догнала нас и вручила мне листок бумаги, похожий на рецепт. Там было написано: "Кухне! Накормить завтраком четырех человек". И неразборчивая подпись врача.
- В мире не без добрых людей, - констатировал Богданов. - Скажите доктору, - обратился он к Капе, - что мы никогда его не забудем. И Соне спасибо еще раз. Дай ей бог хорошего жениха! И вам тоже…
Мне хотелось поговорить с Капой, вспомнить Петра, но на ходу разговор не получился. Она просила написать ей, где я буду, назвала свою полевую почту.
- Ну, поцелуй се в щечку, - подсказывал мне Богданов.
Целовать Капу на виду у всех я постеснялся.
Полк мы догнали быстро: попалась попутная полуторка. До вечера шли строем по разбитому шоссе. В железнодорожном поселке, где остановились, все жилые помещения оказались уже занятыми. Устроились в бане, там и блаженствовали трое суток, ожидая эшелон.
По вечерам в темноте коротали время в разговорах.
- Кто из вас бывал в Ленинграде? - спросил как‑то Богданов.
Оказалось, что никто там не был, кроме меня. Да и я лишь проездом.
- Приглашаю всех в Ленинград после войны. Будете моими гостями. Пароль: "Явился по приглашению, полученному в бане". Покажу вам Ленинград. Я в нем родился, вырос и знаю каждый камень. А ленинградские камни - это история. Каждый дом, каждая улица - тоже история. По случаю вашего приезда я надену темно - синий костюм. Под костюм - белую рубашку и галстук в горошек. Конечно, не забуду привинтить свой фронтовой орден - Красную Звезду. Представляете? Боевая Красная Звезда на строгом темно - синем костюме!.. Пойдем мы с вами по Невскому, а потом по набережной Невы…
- Мечтал солдат в окопе вернуться в край родной… - произнес вслух лейтенант, сочинявший тайком стихи. Он никому их не показывал, никому не читал, но все мы знали, что он стихотворец.
- Без мечты жизнь слишком буднична, - отозвался Богданов. - Ты тоже не был в Ленинграде?
- Нет.
- Приезжай. С тобою мы вдвоем погуляем по городу, когда наступят белые ночи. Помечтаем вместе. Я люблю поэтов - они все мечтатели…
На утро нам подали эшелон.
20
Старый паровоз, надрываясь на подъемах, тащил длинную вереницу скрипучих теплушек. Мы ехали в тыл уже третий день. Никто не знал точно пункта назначения. Поговаривали, что будем выгружаться где‑то под Рязанью.
На московской окружной железной дороге эшелон загнали в тупик. Это означало, что придется постоять здесь не один день. У всех появилось желание побывать в столице, но последовало распоряжение: далеко не отлучаться. Вводились в действия все положения устава внутренней службы - с дежурствами, дневальными, вечерними поверками.
Чуть осмотревшись, мы потянулись в прилегавший вплотную к железнодорожным путям малолюдный рабочий поселок. После болот и лесов Приильменья он показался нам прямо‑таки райским уголком. О чем‑то далеком, неизъяснимо прекрасном напоминали своей негромкой перекличкой паровозы и ритмичный, то нарастающий, то постепенно замирающий перестук колес многочисленных поездов.
Пригревало мартовское солнце. Разгуливать по поселку в полушубках и валенках было жарковато. Сведущие люди утверждали, что, появись мы в таком виде на улицах Москвы, нас сразу же задержит комендантский патруль, Капитан Новиков возмущался:
- Мы же фронтовики. Мундиров нам не выдают. Гимнастерка "хабэ", полушубок и валенки - весь наш наряд.
Куренков подливал масла в огонь:
- Фронтовики, товарищ капитан, - находка для столичного патруля.
- Что это за патруль, который не задержит ни одного служивого, - вторил Куренкову капитан Богданов. - Надо службу знать, братцы, и входить в положение ближних.
Шутки шутками, а после этих разговоров ехать в Москву отваживались немногие. Даже капитан Новиков выжидал, пока вернутся первые смельчаки. А ему‑то очень хотелось посетить одну москвичку, некую Надежду Владимировну. Он переписывался с ней больше года и частенько получал из Москвы вместе с письмами вышитые носовые платочки.
У Куренкова в Москве была родная сестра, врач районной поликлиники. Он тоже ломал голову над тем, как бы повидаться с нею. И однажды, когда мы вдвоем прогуливались по поселку, вдруг решился:
- Будь, что будет. Съезжу. Приглашаю и тебя за компанию.
Я согласился. Во второй половине дня мы укатили на попутной машине. Расспросили у шофера, как лучше добраться до нужной нам поликлиники, минуя центр города.
Он извинился, что не может доставить нас прямо к поликлинике - велик крюк! - и подсказал, где удобнее пересесть на трамваи.
В трамвае мы почувствовали себя не очень уютно: на любой из остановок могли появиться комендантские патрули. Я уткнулся в окно и с преувеличенным вниманием рассматривал московские улицы. Куренков чутко прислушивался к объявлениям кондукторши, стараясь не пропустить нужную нам остановку. Сошли мы недалеко от вокзала на довольно оживленном перекрестке. Прохожие охотно растолковали, как пройти в переулок, где располагалась поликлиника.
- Только бы добраться до переулка, а там считай, что мы у себя дома, - подбадривал меня Леонид.
Для этого требовалось перейти на противоположную сторону улицы. Перешли. Остановились на углу, посмотрели на табличку с названием переулка и в этот момент услышали:
- Товарищи офицеры, предъявите ваши документы!
Перед нами стоял патруль: капитан и два солдата.
Откуда они появились - непонятно.
Мы вытащили свои удостоверения. Они были неказистые, без фотокарточек, отпечатанные полковым писарем. Капитан долго и скептически рассматривал эти узенькие полоски бумаги, изрядно потертые на сгибах.
- А увольнительные есть? - поинтересовался он.
Никаких увольнительных у нас, конечно, не было.
Последовал новый вопрос:
- Где ваша часть?
- На колесах, на Окружной дороге.
Капитану мой ответ показался, видимо, дерзким, и он предложил нам пройти в комендатуру.
- Вот и повидался с сестрой, - тяжело вздохнул Леонид Куренков, пытаясь разжалобить капитана, но тот пропустил это мимо ушей.
В комендатуре наши документы подверглись повторному изучению дежурившим там майором. Он пришел к выводу, что такие бумажки может заиметь каждый. И к тому же в них не записано оружие, которое было при нас.
Рассма и)ивая нас в упор, майор возмущался:
- Появиться в таком виде на улицах столицы!.. О чем вы думали?..
- О встрече с сестрой, конечно, - ответил Куренков.
- Займись с ними строевой, пока будем выяснять, - приказал майор капитану.
- На строевую мы не пойдем, - твердо сказал Леонид. - Я еще раз прошу отпустить меня к сестре. Мне необходимо с ней увидеться. Вы это можете понять?
- Могу, но долг службы требует проверит ь…
- Вы не тех проверяете, товарищ майор, - сказал я.
- Прекратить! Смотрите, какой разговорчивый!
А я уже не мог остановиться:
- Хотелось бы мне посмотреть на вас, товарищ майор, на передовой! Пожалуйте к нам в полк. Мы как раз нуждаемся в пополнении…
- Товарищ майор, - робко обратился к дежурному капитан, - можег, одного отпустим к сестре, а этого, задиристого, - показал оп на меня, - задержим?
- Как заложника, - вырвалось у меня.
- А что? Это, пожалуй, мысль, - согласился майор.
- Один я никуда не пойду, - заявил Куренков.
- Иди, пока отпускают, - посоветовал я.
У нас отобрали оружие, и Леонида Куренкова отпустили. Меня же провели в Другую комнату. Я долго сидел на продавленном диване, томясь бездельем, пока не уснул. Когда меня растолкал Куренков, за окнами было уже темно.
- Пойдем. Вот твое удостоверение, вот пистолет. Разобрались…
Я хотел было зайти к майору и поблагодарить его за службу, но Куренков сказал, что и майор, и капитан сменились.
Поздно вечером мы возвратились в теплушку. Нашли нетронутым свой обед и принялись за давно остывшие суп и кашу. Леонид вытащил из кармана довольно объемистый аптекарский пузырек со спиртом - подарок от врачей поликлиники. Плеснул понемногу в кружки.
- Давай за дружбу и извини меня. Не думал, что так получится.
- Я без воды не могу.
- Суп холодный, сойдет вместо воды. Давай…
За нашим одновременно и обедом и ужином мы тихо говорили, вспоминали далекие, казалось, мирные времена.
- Пора спать, - наконец напомнил я.
- И то верно, - согласился Леонид.