- Это он так… С голодухи серчает. А сам по себе малый ничего. Я его приглашаю после войны в нашу Тыливку на галушки. У нас там не хуже, чем в ином городе. И улицы и переулки… И магазины и церковь… А дворов - восемьсот с чем‑то. 0;Р1а тетка, тыливская, поехала в Харьков и заблудилась там. Ее спрашивают: "Откуда ты, тетка?". "Из Тыливки". "Какой области твоя Тыливка?" "Откуда мне знать. Сроду у меня никаких дел в области не было. Это Тыливку нашу полагается знать каждому". Вот и я, как та тетка, считаю. Потому и ответил на ваш вопрос: я, мол, из Тыливки…
На прощание пожилой посоветовал нам попытать счастья в лесу.
На обратном пути мы обшаривали каждый куст. Ничего не попадалось. Решили забраться поглубже в лес: может, там повезет? Зашли довольно далеко. Устали. Шагали молча, ни на что уже не надеясь. И вдруг почти одновременно остановились в неожиданности. На не растаявшем еще снегу, возле пушистой елочки, лежал бумажный мешок, чем-то туго набитый.
Не галлюцинация ли? Все время, пока мы бродили по лесу, из головы не выходил именно такой мешок.
Мы осторожно ощупали его. Петр первым закричал: "Ура!" Потом мы оба сорвали шапки, запустили их вверх и так завопили, что сторонний человек мог бы подумать: рота ринулась в атаку.
Я разрезал мешок, и мы взяли по сухарю. От них шел ни с чем не сравнимый хлебный аромат. Сухари были необыкновенно вкусные. Пшеничные, толстые и не такие уж жесткие, оттого, наверно, что долго лежали на снегу.
- Тише, - предупредил Петр, опомнившись первым. - Что это мы с тобой расшумелись так? Кто‑нибудь налетит и отберет. Давай‑ка лучше еще поищем.
- Хватит, пошли…
Мешок мы несли по очереди и всю дорогу грызли
сухари.
В нашей землянке Кравчук вытащил из мешка сухарь и сразу же приказал:
- Спрячьте и никому - ни слова. Утром, в обед и вечером - по сухарю на брата.
Мы высказались за то, чтобы такую же норму выдавать дяде Васе и другим ближайшим нашим товарищам. Кравчук не стал спорить.
Обусловленная норма и круг людей, на коих она распространялась, соблюдались неукоснительно. Тем не менее сухари быстро таяли. Настал день, когда мы вытащили из мешка по последнему.
Самолеты продолжали сбрасывать продовольствие, но уже не так, как в первые дни распутицы. Теперь это делалось более организованно. Грузы подбирались специально выделенными командами в определенных местах. А продовольствия все‑таки не хватало.
Опять встал перед нами вопрос: где добыть прибавку к пайку? Рассчитывать на то, что в лесу нас дожидается еще один мешок с сухарями, было абсурдом, но Кравчук настаивал на повторении поиска.
- Лес велик, - рассуждал он. - Погода далеко не всегда была хорошей. Летчики могли ошибиться. Они, как и все смертные, от ошибок не застрахованы.
Разубедить его мы не смогли. Кравчук был упрям. К тому же верил во всякого рода приметы и вещие сны, а они будто бы сулили нам удачу. Начальник наш пожелал, чтобы я отвел его самого на то место, где был найден мешок с сухарями.
Лес выглядел еще неприветливо. В зарослях и на северных склонах сохранялись островки снега. Оттаявшие болота источали гнилостный запах. Лишь на открытых солнцу высотах оживала трава и даже голубели подснежники. Я не удержался - сорвал несколько цветов. Так и ходил с букетиком по лесу, пока Кравчук не заметил:
- Ты кто? - презрительно бросил он. - Красна девица? Цветочки собираешь?..
Я смутился и неохотно расстался с подснежниками.
Бесполезное хождение по лесу начинало мне надоедать. Приметы и сны не сбывались. На всякий случай мы прихватили с собой карабины, но и с их помощью добыть что‑либо съестное было невозможно: звери и птицы исчезли из прифронтового леса.
Вдруг мне пригрезилось что‑то похожее на токование глухаря. Я сказал об этом Кравчуку. Тот, прислушавшись, полез в болото. А токование смолкло.
Я едва успевал за Кравчуком и, совсем уже выбиваясь из сил, напомнил:
- Товарищ старший лейтенант, не пора ли нам поворачивать к дому? Зашли мы очень далеко.
Кравчук ничего не ответил, но мое напоминание возымело действие. Вскоре он остановился, запально дыша, потом стал ругаться, опасаясь нагоняя от начальства за продолжительное отсутствие.
- Могут и в дезертирстве обвинить, - размышлял Кравчук вслух. - Поди докажи в трибунале, что ты не верблюд… Верблюду‑то что?.. Он может неделю не пить и не есть, а человеку каждый день подавай. Желательно даже зри раза в день и на двух - трех тарелках.
- Можно и на одной, лишь 61.1 там лежало горкой, - в тон ему сказал я.
- Дома, небось, привередничал? - поинтересовался Кравчук.
- Нет. Ел и пил, что давали. Утром - чай с пеклеванным хлебом и сырком, в обед - суп картофельный с салом и поджаренным луком, а на второе…
- Ладно, хватит. Пошли домой…
Не отшагали мы, пожалуй, и километра, как Кравчук насторожился, свернул в кусты и поманил меня. Там я увидел тощую, облезлую, серую лошадь. Она об1рызала тоненькие прутики.
Подошли к ней поближе. Какая худоба! Ничего подобного я раньше не видел.
- Пустим в расход эту животину? - предложил Кравчук, воровато озираясь.
- Не надо. Пошли, - как можно спокойнее возразил я и направился прочь ог этих кустов.
Шагов Кравчука не было слышно, я оглянулся: он стоял на том же месте и почти в упор целился в голову лошади. А она все так же спокойно обгрызала голые прутики. Кравчуку оставалось только нажать на спусковой крючок.
- Стойте! - закричал я.
В тог же миг раздался выстрел, эхом поплыл по лесу. Но лошадь не испугалась, по - прежнему стояла у куста.
Кравчук опустил карабин и молча прошел мимо меня с насупленным лицом. Я тоже ничего ему не сказал, в тот момент мне хотелось одного: побыстрее выбраться ш этого леса. Хорошо, что Кравчук сам уходил все дальше и дальше.
На самой опушке леса, примыкавшего к деревне, мне встретился боец с уздечкой. Я сразу понял, что он ищет лошадь. Тут же последовал оклик:
- Эй, друг! Не видал коня? Запропастился куда‑то.
- Иди прямо. Там! - показал я рукой…
В нашу землянку Кравчук вернулся позже меня. Бросил в мою сторону уничтожающий взгляд.
- Чистоплюй…
Устало кряхтя, снял с плеча пустой вещмешок. Почему‑то в тот миг мне представилось, как он, не окликни я его тогда, доставал бы сейчас из мешка куски синеватого жилистого мяса… Меня замутило, и я поспешил выйти из землянки на свежий воздух.
Вышел из землянки и Кравчук. Развел костер, повесил на перекладину котелок с водой.
Долго и одиноко сидел он у огня, дымя толстой самокруткой, а потом молча пил пустой кипяток.
12
Передовая в километре от нас, если не меньше. По доносившейся оттуда перестрелке угадывалось, что ничего особенного там не происходит. Перестрелка велась лениво - то чуть усиливаясь, то почти затихая. Совсем не слышно было артиллерии.
Передо мною стояла повозка, доверху нагруженная винтовками и ручными пулеметами, собранными на передовой за последние дни. Я отбирал винтовки, нуждающиеся только в чистке и смазке, приводил их в порядок. Работа монотонная, надоедливая. Долго приходилось опирать ржавчину снаружи, еще дольше - доводить до блеска капал ствола.
- Быстро к командиру полка! - услышал я голос Кравчука.
- Что случилось?
- Там узнаешь…
Добежать до полкового КП много времени не потребовалось - он располагался совсем рядом. Командир полка
сидел на плащ - палатке под громадной елью и говорил по телефону. Прервавшись на минуту, сказал мне:
- Во второй роте вышел из строя станковый пулемет. Надо немедленно исправить или заменить.
- Есть!
- Покажи ему, где обороняется вторая рота, - обратился командир полка к начальнику штаба.
Тот ткнул карандашом в какую‑то точку на карте. Я не сразу сориентировался, где это будет на местности, и начальник штаба стал словесно объяснять, как найти вторую роту: °
- Иди по опушке леса, пока не увидишь баню на огороде. Там место открытое. До бани придется - перебежками и ползком. В бане командир роты. Телефонист его сидит с тыльной стороны бани, в окопе…
Что случилось с пулеметом, никто не знал, не работает, и все. Значит, нужно было прихватить с собой разнообразный инструмент и запчасти.
На мое счастье, к этому времени вернулся с дивизионного артсклада Петр, ездивший туда за боеприпасами. Он вызвался помочь мне. Кравчук неохотно, но согласился отпустить его.
На опушке леса стояла наша минометная рота. С ее огневых позиций хорошо была видна крыша бани.
- Неужто туда? - удивился знакомый лейтенант - минометчик, кивнув в сторону бани.
- Туда.
- Суньтесь только. Фриц поддаст жару.
Бойцы, выглядывая из окопов, тоже подтрунивали над нами.
- Станьте пока за дерево или залезайте в окоп, - посоветовал лейтенант. - Иначе не бывать вам в бане.
Деревья и кусты вокруг были иссечены пулями и осколками.
- Подождите до темноты, - советовал лейтенант.
- Не можем. Приказ командира полка.
- Тогда возьмите чуть влево и ползите по телефонному проводу. Там безопаснее. Связист знает, где прокладывать нитку. Учтите, снайпер никого к бане не подпускает.
Лейтенант показал на едва заметный бугорок меж огородных грядок:
- Видите? То наш сержант лежит. Утром пошел на НП второй роты и вот…
- Что же вы его не вытащите?
- Темноты ждем. А то еще кому придется лечь рядом…
Мы пустились к бане сначала перебежками, потом
поползли по - пластунски. Я впереди, при мне сумка с инструментом, за мной Петр волочил сумку с запчастями. Пули посвистывали где‑то в стороне.
Я заметил воронку и вполз в нее. Петра пришлось ’ ждать долго. Со стороны бани ударил пулемет. Пули засвистели над головой. Мелькнула тревожная мысль: "Уж не по Петру ли?"
Осторожно выглянул из воронки. Петр лежал справа и чуть позади меня, прижавшись к земле.
- Сюда! - позвал я его.
Некоторое время он не шевелился. Затем в несколько прыжков благополучно достиг воронки. Опустился рядом со мной, тяжело дыша.
- Жду тебя в окопе возле бани, - сказал я, вылезая из воронки, и, пригнувшись, побежал.
Метров через десять прыгнул в окоп, прямо на голову связисту.
- Куда тебя несет? - заворчал он.
- К командиру роты.
- Ругаться будет, - предупредил связист.
- За что?
- Вход в баню со стороны немцев, войти туда незамеченным труда! о. А заметят - разобьют башо, и всем там крышка…
К бане пришлось буквально красться. Командир роты лежал на полу с автоматом в руках, лицом к двери. Вначале действительно выругался, но, узнав, кто я и зачем пришел, подобрел. Кроме него в бане было еще трое. Они лежали на скамейках вдоль фронтальной степы. Двое спали.
- Так… - протянул командир роты. - Пулемет стоит внизу, метрах в ста отсюда, над самой речкой. Сейчас туда снайпер не подпустит. Придется ждать темноты.
- Что с пулеметом‑то? - спросил я.
- А черт его знает. Рядом разорвалась мина. Второго номера - наповал. И пулемет замолчал. Что ни делали с ним, все без толку. Стреляет только одиночными.
- В темноте там ничего, пожалуй, не увидишь. Поползу сейчас, - сказал я.
Командир роты смотрел на меня покрасневшими от долгой бессоницы глазами; строго потребовал:
- Только чтобы пулемет работал! Немцы завтра с Уфа наверняка попрут. Чем я их держать буду?
- Постараюсь, товарищ капитан.
- Проводи его, Чумак, - приказал командир роты бодрствовавшему бойцу.
- У меня там, за баней, еще напарник с запчастями, - предупредил я.
- Не все сразу…
В глубокий окоп, на дне которого стоял пулемет, мы проскочили удачно. Тут же лежал убитый пулеметчик, накрытый шинелью. Другой, уцелевший, положил на бруствер карабин и пристально смотрел в сторону противника. Попросил меня и Чумака разговаривать потише.
Вскоре вслед за нами приполз и Петр. В окопе стало тесно. Чумака пришлось отослать обратно. Как только он покинул окоп, стали разбирать пулемет. Проверил! работу механизмов, смазали их, намотали новые сальники, кожух залили водой. Попробовали стрелять - результат прежний: только одиночные выстрелы. Опять разобрали, тщательно осмотрели все детали, заменили замок. И это ничего не дало.
В окопе, да еще под огнем противника, работать было крайне неудобно. Каждый раз при довольно частых минометных обстрелах нам приходилось склоняться над разобранным пулеметом, чтобы уберечь его от сыпавшегося со стенок окопа песка.
Стыдно было перед пулеметчиком за пашу беспомощность. Подозревая нас в неопытности, он скептически относился к нашей бесплодной возне - не знал, что нами возвращены в строй десятки пулеметов, подобранных на поле боя с самыми замысловатыми неисправностями.
- В мастерскую надо тащить, - твердо сказал Петр.
- Командир роты не согласится, - возразил я и принялся расспрашивать пулеметчика, при каких обстоятельствах отказал пулемет.
Пулеметчик слово в слово повторил нам то, что я уже слышал от командира роты.
- А до разрыва мины все было нормально?
- Стрелял.
- Вмягмна от осколка. Она почти незаметна, но мешает свободному опусканию замка, - высказал я свои предположения Петру.
Мы еще раз разобрали пулемет и проверили линейкой то место, где предполагали вмятину. Она сразу обнаружилась.
Уже стемнело, когда я пришел к командиру роты и доложил, что пулемет исправить невозможно, надо заменять.
- Так и знал! - сказал он с досадой. - Не отпущу, пока не исправите. Делайте, что хотите, но пулемет должен стрелять, как пулемет, а не как винтовка.
Я отправился в окоп связиста и оттуда позвонил начальнику штаба полка. Доложил, почему не работает пулемет, сказал, что его надо заменить. Начальник штаба согласился: "Другого выхода нет". Приказал произвести замену до Уфа. Я попросил передать это приказание и Кравчуку.
Ночью мы отнесли неисправный пулемет за баню, а сами вернулись в окоп к пулеметчику.
- Помогите мне, хлопцы, захоронить боевого товарища, - попросил он, укладывая убитого на плащ - палатку.
Втроем мы опустили тело на дно соседнего, пустого окопа. Пулеметчик положил под голову напарника его вещмешок со всем содержимым, прикрыл ему лицо пилоткой, молча взял из моих руте лопату и принялся засыпать могилу. Слышно было, как сухие комки посыпались на плащ - палатку. К этим звукам присоединился сдержанный всхлип пулеметчика. <
- Дай, батя, лопатку мне! - сказал ему я.
Он отдал ее и ушел в свой окоп. Скорбный ритуал солдатских похорон завершили мы с Петром - без слов, без слез, без музыки. И на протяжении всей ночи больше вслух не вспоминали о похоронах. Но при каждой вспышке осветительных ракет я, сам того не желая, поглядывал вправо и видел в нескольких шагах от себя сиротливый холмик, которого не было днем.
У меня мерзла спина, хотелось как‑то согреться, а узкий окоп позволял только топтаться на месте. Петр сидел у моих ног. Его одолевал сон. Голова все время валилась набок. За ним согнулся в три погибели пулеметчик.
Потом Петр сменил меня. Я занял его место, прислонившись спиной к нагретой им стенке, и тоже задремал. На рассвете меня разбудили.
- Над речкой густой туман, - шептал Петр. - Надо воспользоваться этим.
На пост встал пулеметчш<, а мы отправились в тыл, взвалив на себя искалеченный, пулемет.
- Куда собрались? - окликнул нас командир роты.
- Пока туман, принесем новую машину.
- Если будете нести так, как ваш начальник, то не дождаться мне вас.
- Он заблудился в темноте, - высказал предположение Петр.
- Ладно, идите, только с условием: одна нога - там, другая - здесь.
Я заверил командира роты, что не подведем…
В мастерской все удивились, что мы пришли без Кравчука. Оказывается, он сразу после телефонного звонка нз штаба отправился к нам на помощь.
- Кравчук не пропадет, - заверил дядя Вася.
Я был такого же мнения. Прихватив исправный пулемет, мы поспешили во вторую роту. Водворение оружия на огневую позицию отметили длинной очередью, за что командир роты обозвал нас мальчишками.
А Кравчук пропал. Мы с Петром больно переживали его бесследное исчезновение. Слишком привыкли к нему. Он уже не казался нам таким, каким мы его считали в первые дни службы.
Недели через три прислали нового начальника мастерской. В подчинении у него оказались только двое - я да Петр. При последней "подчистке" тылов даже дядю Васю перевели в стрелковую роту. Через неделю он был тяжело ранен, и след его затерялся.
13
Вот и я уже около месяца нахожусь в стрелковой роте
- она занимает оборону по гребню крутого берега реки с мутной, коричневой водой. Наши траншеи извиваются среди зарослей малинника, кое - где спускаясь к самой воде. По ним можно пройти всю оборону полка, из конца в конец, не показываясь ни на секунду немцам.
На фронте установилось затишье. Только с той и с другой стороны усиленно действуют снайперы.
Я числюсь прикомандированным к роте для поддержания в исправности ее вооружения. С этой задачей не так уж трудно справиться - за месяц изучил назубок каждую винтовку и пулемет. Но, как выяснилось, командир роты, старший лейтенант Юрченко, преследовал и другую цель, когда просил прикомандировать меня к его подразделению. Он метил использовать меня в качестве руководителя занятий по стрелковому делу с бойцами нового пополнения.
Мне нравились и эти занятия, и сам коренастый, добродушный Юрченко, мало похожий на военного. Я даже переживал за него. Мне казалось, что добродушие может подвести его. Если не сейчас, то в будущем, когда полк начнет наступать. В наступлении командир должен быть жестче.
Юрченко сам пришел на мое первое занятие, достал из полевой сумки потертую газету и сказал, обращаясь к бойцам:
- Чтобы вы знали, почему мы это дело затеваем, послушайте, чего требует в своем первомайском приказе нарком обороны. А требует он: "изучить винтовку в совершенстве, стать мастерами своего оружия, бить врага без промаха, как бьюг их наши славные снайперы, истребители немецких оккупантов!" Приказ наркома, товарищи бойцы, надо выполнять. Заниматься с вами будет вот этот старший сержант,
- указал он на меня. - Прошу, товарищ Гаевой, приступайте к делу.
Жил я вместе с командиром роты в просторной избе, метрах в трехстах от окопов. Ночевать забирался на печку: натаскал туда травы, она высохла, и вся изба наполнилась ароматом лугового сена. Командир роты занимал горницу, а на другой половине избы хозяйничали его связной и писарь.
Местные жители давно были эвакуированы, потому что деревня подвергалась обстрелу. Многие избы пострадали, но наша, стоявшая на отшибе, в довольно глубоком логу, оставалась целой и невредимой. Относительно спокойно протекала жизнь и в окопах роты. Разные предположения высказывались по этому поводу. Большинство же сходилось на том, что противник намерен обойти нас, поскольку здесь его наступательным действиям мешает речка с крутыми берегами.
- Эка речка! - возразил кто‑то. - Немец, он Дон уже перемахнул, к Волге выходит.
Мы тяжело переживали выход немецко - фашистских войск к Сталинграду. В тревожных раздумьях бойцы много курили. Едкий дым махорки днем и ночью висел над окопами.
В один из тех грозных дней командир роты сказал
мне: